Быстро продвигаясь по внутренностям города, Бану с теплом вспоминала, как много было прежде памятных встреч здесь, в красных песках Ласбарна.

Если и была в Этане страна, с которой у Багрового храма были тесные и весьма радушные отношения, то это Ласбарн. Потому ли, что оба они были своего рода изгоями на карте мира, непредсказуемыми и не донца ясными для остальных; потому ли, что каждый из них был предан какой-то особой кровожадной древности или почему еще — не имело значения. Они просто держались дружественного нейтралитета, а это значило, что выходцы из Храма никогда не отнимали "щедрот" Ласбарна для себя, будь то соль или рабы, и никогда не вмешивались в битвы за влияние в пустыне, а Ласбарн оставлял право неприкосновенности для всех Клинков Матери Сумерек с рангом выше двадцатого.

На рынке, поторговавшись, Бансабира обменяла добротный серебряный браслет на верблюда, докинув его хозяину серебряник и еще два — за второй плащ из длинной верблюжьей шерсти, погуляла вдоль крайних торговых рядов, вслушиваясь в речь ласбарнцев и безмолвно катая в гортани и на языке характерный мягкий горловой выговор. День, самое большое два, и ее горловые части снова привыкнут к произнесению этих интонаций и слов, чтобы речь звучала без акцента. Одна из причин, по которой крупная и яркая Бансабира Изящная всегда была хороша в разведке была связана именно с тем, что имела склонность к языкам и всегда могла потушить отблеск любой эмоции в лице и жестах, а, значит — с легкостью затеряться в толпе.

На другой день по прибытию, освоившись, поболтав о том, о сем с хозяином таверны, Бансабира, с трудом опять приноравливаясь к столь необычному созданию, как верблюд, уселась в седло, подняла животное и пустила его неспешным шагом вглубь страны на юг, следуя от одного оазиса к другому маршрутами, указанными на приобретенной на всякий случай карте. Пожалуй, стоит начать с работорговцев, с которыми доводилось иметь дела прежде.

Призванные из Черного танаара силы для подавления мятежа с четырьмя командующими во главе, прибыли в порт Гавани Теней через шесть дней. Погода ухудшалась стремительно и, следуя настойчивым тирадам Тахивран (которой было, куда спешить), с якорей снялись, не задерживаясь. Вскоре Аймар окружил Перламутровый остров, выделив три корабля для удара с севера и два, включая собственный флагман — с юга. Но когда суда попытались занять оговоренные позиции, разыгрался самый страшный шторм из всех, какие Аймар видел.

Шторм тянулся вторые сутки. Казалось, он кое-как миновал. Но юго-западный ветер не отступил, а с севера налетела новая буря.

Ветер постепенно менялся с одного на другой, волны вздымались на шесть, а то и семь метров и шли внахлест. Пытаясь хоть как-то удержать управление и вести судно вдоль волн, рулевой всем весом наваливался на штурвал. Матросы из последних сил дрожащими руками держались за рангоут. Некоторые путались в такелаже, и их либо забивало стеной воды, так что разрывалось сердце или текла кровь из ушей, либо разрывало под порывами ветров на части, когда корабль, пытаясь перестроится, встраивался в течение. Так что теперь в петлях тросов и среди безумствующих вод Морской Владыка Акаб трепал ошметки человеческих тел.

Почти половину моряков смело морем. От силы бортовой качки, цепляясь за дерево на особенно крутых маневрах, трещал такелаж, и закрепленные в трюме бочки, оружие и припасы теперь свободно летали меж бортами, давя матросов, которые прятались от кошмара на палубе. У всех тряслись мышцы. Бессильные руки вытягивались, окоченевшие пальцы разжимались, отпуская канаты и части рангоута — и с ними надежду на спасение.

Не справившись с управлением, один из кораблей налетел на риф, разбившись пополам. На флагмане Черного дома чуть позже Аймар Дайхатт, криком призвав в помощь утомленного борьбой со стихией рулевого, попытался развернуть штурвал. Но подводное течение оказалось настолько велико, что тот треснул, став бесполезным обрубком изношенного дерева.

В следующий миг волна вздернула корабль на самый гребень. Душа всех оставшихся в живых матросов вылетела из тела на фатальную секунду, сердца замерли вместе с неполным вдохом. Аймар еще успел отдать себе отчет в том, что они последние оставались на плаву.

А потом, вытолкнутое силой внутреннего сопротивления глубинных толщ, гонимых бурей, судно подпрыгнуло, с треском свалилось на следующий гребень, и под натиском третьей волны с оглушительным грохотом раскололось надвое.

Дайхатт с трудом разлепил глаза. Во рту было мерзкое чувство сухости, стянутости и противный привкус соли и земли. Он попытался подняться, опираясь на локти, но руки не держали. Упал лицом в грязь, смежив веки.

Спустя какое-то время с трудом повернул голову на бок, открыл глаза. Повсюду ровной покатостью лежала сырая земля. Перевел взгляд себе в ноги: о них что-то плескалось. Берег, понял тан и опять потух в беспамятстве.

Когда пришел в себя в следующий раз, был уже в чьей-то кровати. Все тело саднило и ныло, а страшное разрывающее чувство жгло грудь. Наглотался воды, должно быть. Кто ж его спас? Он снова огляделся, насколько мог лежа: деревянные стены, полумрак, лучина на облезлом столе размером со стул… Неужели уже ночь? Когда он приходил в себя прежде был день. И берег.

Послышался звук отворяющейся двери. К Дайхатту подошла молодая девушка — до неприличия худая, невысокая, в затертом платье и платке. Она ничего не говорила — присела на приставленный к кровати стул и принялась кормить чудом выжившего Аймара бульоном. Тот все ждал, что девушка хоть что-нибудь скажет, но, похоже, напрасно.

— Кто ты? — спросил, наконец, сам, и вздрогнул от того, насколько собственный голос был чужим.

Девушка молчала.

— Где я?

Девушка поглядела высокомерно и снисходительно, словно выбирая, отвечать или нет, и явно с неудовольствием останавливаясь на первом.

— Ты в доме Барга-кователя. Я его дочь Зира.

Хвала Праматери и Акабу. Заговорила.

— Как я попал сюда? — нельзя упускать ее настрой поболтать.

— Тебя выбросило на берег Великое море. Один из моих братьев приволок тебя.

— Выбросило? — недоуменно выдавил Аймар. — А мое оружие? Где оружие?

— Если б на тебе было еще оружие, ты бы утонул. Тебя прибило к берегу в сплошном дранье.

Дайхатт ослабленно кивнул. Он спросил бы еще много чего, если бы у него хватало сил и если бы рот ему не затыкали регулярно ложкой с бульоном.

— Что это за место? — кое-как сумел вставить Аймар.

Девушка его разговорчивость расценила как исполненность силами и решила больше Дайхатта не кормить. Поднялась, отодвинула стул, забрала остатки еды и ложку.

— Фиргиш.

— Фиргиш? — скривился Дайхатт. Что еще за Фиргиш? У девушки его замешательство вызвало только улыбку, свойственную людям, заносчивым и озлобленным на цену жизни.

— Поселение на северо-западе Ласбарна.

— Ласбарн? — не сдержался тан. Каким образом его вообще могло выбросить к Ласбарну?

— Ты не похож на ласбарнца, — заметила девушка, прищурив миндалевидные глаза. — И не знаешь здешних мест. Из Храма Даг ты быть не можешь — твои руки крепки, но чисты. Островитянин?

— Нет, я из Яса, я т…

Не слушая его ответ, девушка направилась к двери. Если не из Храма, можно не беспокоиться.

Зира вернулась в основную комнату: в сравнении с коморкой, где лежал Аймар, здесь было чище и светлее. В открытом очаге тлели угли, над которыми висел котелок с томящимся куриным бульоном. В левом углу стоял небольшой грубо вырезанный стол и шесть схожих стульев вокруг. На стене висела некоторая кухонная утварь. Остальное, необходимое в хозяйстве, громоздилось на маленьком неприглядном комоде у дальней стены.

В другой стороне помещения находились кровать и маленький, древний как сам Ласбарн, сундучок с обветшалым, облупившемся в половине мест лаковым покрытием. Поверх него, аккуратно сложенные, лежали три льняных полотенца. Здесь пахло копотью, воском и молоком. В комнату вошел один из братьев — угрюмый с лица парень лет двадцати внушительного сложения, а через минуту его сшиб в спину близнец — улыбчивый до неприличия.