Каамал, блистающий дорогущими камнями и толстенными браслетами, как статуя Праматери на восточных воротах столицы, и пуговицами на камзоле, как опаловая статуя Акаба — на западных, надулся, выдыхая раздражение на это коротконогое несговорчивое демоново отродье.

— Но, может, вы могли бы открыть свои рубежи для прохода хотя бы некоторым? Мне и, скажем, тану Дайхатту, ведь, как ни крути, мы оба с вами родня тану Яввуз, а Аймар, как все знают, мой…

— Хи-хи-хи-ах-ха, — отозвался Ниитас. — Ох, и сочинитель вы, Яфур. Ой, выдумащик. Вы Бану такая же родня, как мне — лань, убитая на охоте прошлой весной.

Каамал едва не схватился за кинжал, заткнутый за широкий пояс камзола, но в последний момент сделал вид, что гладит объемистый живот. Пожалуй, к этому приезду, в центральном обхвате тан Каамал обогнал всю знать страны.

— А уж с каких пор черная сталь стала родней пурпурному волку я вовсе не вспомню. Хотя я давно живу, да? Давно ведь? — поинтересовался тан-коротышка.

Яфур искренне считал, что Иден живет чересчур давно и пора бы и честь знать.

А потом Иден и вовсе пожаловался.

— Знаете, Яфур, такая плохая память уже. Я ведь старик совсем. Но при этом отлично помню, что однажды отказался помогать собственному зятю, а вы хотите, чтобы я помог тому деду моего правнука, который — не мой сын. А заодно и еще какому-то мальчишке, которого я знать не знаю.

На этих словах Иден внезапно широко раскрыл глаза и, чуть обернувшись, в упор глянул на Аймара. Тот, игнорируя собеседницу, внезапно подобрался и, сам себе удивляясь, распрямился, будто его кто-то только что укусил за ягодицу. Понаслаждавшись чуточку произведенным эффектом, Ниитас обратился к тану Серебряного дома:

— Вы сами себя слышите? — спросил он, снова безобразно щурясь и скалясь.

Яфур сейчас слышал только шум собственной крови в ушах.

— Так что, — подытожил Ниитас, — сами понимаете, люди в моем возрасте такие капризные и не любят… нет, совсем не любят менять привычки. Границы. Ха-ха, границы. Ох, сочинитель тан-филин. Фантазер.

Заключив оное, Иден по-идиотски потряс рукой и удалился куда-то в толпу.

Каамал побагровел и все-таки схватился за кинжал, но, скорее, для того, чтобы удержаться на поверхности сознания, как если бы рукоять клинка была бревном, оседлавшим бушующие волны ярости. Верно оценив ситуацию, наблюдавший за танами Дайхатт, наскоро отделался от надоедливой девчонки из Синего дома, и в два шага оказался рядом с родичем, тут же схватив его за плечо.

— Дядя, — позвал он, надеясь образумить Яфура.

— Кретин. Он законченный кретин, а не тан. Чтоб он сдох, — гневно плюнул Каамал.

— Тише, — округлив глаза от неожиданности, Дайхатт нервно огляделся. — Тише, прошу.

— Чтобы. Он. Сдох, — сдавленно, но непреклонно прошипел Яфур снова. — И сучка эта пусть тоже подохнет с ним вместе.

— Чего? — не понял Дайхатт, а потом сообразил. Отпустив дядю, отступил на полшага. — И что вам даст смерть Маленькой танши?

— Отсутствие у Яввузов лидера с мертвой хваткой. Кто бы ни стал регентом при моем внуке, сопливый Адар или бесхребетный Тахбир, договориться с ним будет проще. Сучка. Подмяла под себя даже этого упертого лиса. Впрочем, у самой лисья морда. И будь Яввузы волками на самом деле, давно бы разодрали вшивую дрянь.

Дайхатт оглядел дядю с головы до ног и отошел еще на полшага. Вот, значит, как?

— Я думал, мы добиваемся того, чтобы я женился на ней, нет?

— Так женись уже, — рявкнул Каамал в ответ. — Женись. И заткни ей рот или кулаком, или членом.

Аймар изумленно вытаращился на тана, а потом нашелся:

— Маленькая танша — клыкастая. Того гляди — откусит, — посмеялся он.

— Маленькая танша — заносчивая, а все почему? Потому что за ее спиной полно вооруженных мужиков. Она что, без своих собак даже из дома выйти не может? — бросил Каамал, неопределенно дернув головой в сторону, где, поодаль, стояло несколько человек из охраны Бану.

Дайхатт с ответом затруднялся. Его опыт общения с Бансабирой ограничивался всего одной встречей (ведь даже здесь, на праздновании, раман, по традиции, призывал с поздравлениями танов по одиночке, дабы каждый преподносил дары от сердца и ума, а не из кичливости перед соседом), которой явно не доставало, чтобы оценить боевые умения танши.

— Ну чего ты притих? Что, за одну встречу она и тебя скрутила в портки?

Аймар подавился воздухом. Дрогнув в лице, так что привлекательные черты исказились, и шагнув на Яфура снова, Дайхатт собрался ответить, как герольд объявил о появлении недостающего звена.

Сияя до кончиков серебристых волос, Гистасп, одетый в синие торжественные одежды, искоса поглядел на госпожу. В откровенном наряде сродни платью, которое одевала на приветственный ужин в Орсе, Бансабира ухитрялась держаться с беспримерным достоинством. Струящееся дымчато-лиловое платье из тончайшего мирассийского шелка, с разрезом почти во всю длину юбки и одним обрезным плечом, так, что крой подчеркивал плавность женских очертаний, подпоясанное мягким широким поясом, делало Бансабиру похожей на помощницу Праматери из мира духов. Белокурая коса, распушенная и украшенная золотой ниткой с изумрудами, и длинные серьги из тех же материалов выдавали в танше приближавшуюся весну и надежду на новую жизнь. Золотой кинжал — изысканный и совершенный, тонкий, словно длинная шпилька, в ножнах, украшенных узорным литьем — выдавал высокое происхождение женщины и ее статус, но не прямую угрозу. Шрамы, многочисленные, не прикрытые одеждой, недвусмысленно говорили: весна следует за зимой, а возрождению всегда предшествует погибель. Прямые черты лица и глаза глубокого оттенка, очерченные черным, скрывали тайну — как и положено тем, кто несет на себе печать Матери Сумерек.

Ей, должно быть, очень идет ночь. Не бессонные бдения полководца в шатре, а сладкие стоны на любовном ложе.

"Сегодня ты роскошна как никогда" — с теплом в сердце подумал Гистасп.

А потом внезапно почувствовал, как в самый центр груди впилась заноза. В самом деле, вот, вот, что это такое. Альбинос так долго не мог понять, какие чувства привязывают его к танше — пока не увидел наглядно, не осмыслил, не сообразил на чужом примере.

Гистасп не приходился Бансабире братом, отцом, наставником, другом, любовником, советником. Он находился где-то посередине между всеми этими качествами, не принимая до конца ни одно.

Как и Гор.

С того самого дня, как Гистасп принял собственную верность тану Яввуз как бесповоротную данность, он хотел стать для нее тем, чем прежде был Гор. Гистасп желал занять его место, получить его право безоговорочного голоса хотя бы в некоторых вопросах. Хотел стать незаменимым и единственным в смысле, многократно превышающем привычные нормы отношений мужчины и женщины, чем-то большим, чем принято думать. Как был этот чертов ублюдок, изувечивший молодое прекрасное тело госпожи.

Пожалуй, это выход, вдруг осознал мужчина. Гор — прошлое, давнее, как Бойня Двенадцати Красок. Гор — начало Бойни и сущностный корень Бансабиры Изящной. Он, Гистасп, стал будущим — корнем не какой-нибудь маленькой танши, но Матери Лагерей. Не одиночной убийцы без племени, но главы великого клана и верховного главнокомандующего над сорока тысячами бойцов. И если у Клинка Праматери хватило сил закрыть глаза на прегрешения бывшего наставника и принять его науку, то у Гистаспа достанет сноровки скрыть то, чего не сможет простить даже грозная тану Яввуз.

Генерал оглядел спутницу снова — мягко ощупав взглядом почти бесцветных глаз. Такими должны быть глаза человека, не осуждающего и не оценивающего. Улыбнулся — вежливо-добродушной улыбкой, по которой Гистаспа знали все и подлинный смысл которой разгадала только она. Потом чуть приблизил к стоявшей по правое плечо женщине раскрытую ладонь и обратился глазами вперед — перед ними высились дубовые двери тронной залы дома Яасдур, открытые и охраняемые горделивой стражей в сияющих латах. Первый раз эти двери были открыты для них сразу.