Когда большинство разбрелось, Гистасп подозвал пару помощников, дошел до нужного места, приказал открыть дверь. Потом поднял повыше факел и мужественно шагнул в непроглядную тьму склепа.

Гистасп продвигался осторожно, чувствуя, как недостойно и постыдно от каждого стороннего призвука где-то внутри вздрагивает червячок тревоги. Он ли это, генерал армии? Гистасп имел уйму в жизни достоинств, умел выглядеть непринужденным и бесстрашным в любой ситуации, но никому никогда бы не сказал, что всерьез побаивался кладбищ и склепов. Составлять компанию местным всегда представлялось ему самой незавидной в жизни участью.

Наконец, вдалеке мелькнула оранжевая точка. Это явно догорал факел, принесенный сюда кем-то накануне. Система вентиляции в огромной фамильной усыпальнице была сооружена так же давно, как и сам склеп, и уже тогда, на заре времен, хорошо отлажена. Когда Гистасп впервые оказался здесь в числе провожающих в путь к перерождению Эдану Ниитас, сразу признал: древние люди были мудры и искусны. Гораздо больше, чем его современники. Несмотря на то, что склеп уходил несколько под землю, прячась в недрах минувшего во тьме времен отрога Астахирского хребта, подача воздуха здесь была продумана идеально. Поэтому и посетители не задыхались, и воздух никогда не казался застоявшимся (разве что немного — в дни сырости), и факелы горели до победного.

Раздался тихий шелест дыхания. Гистасп неприятно поежился и чуть прибавил шагу. У захоронения Сабира Свирепого, зябко кутаясь в плотный плащ, подбитый соболем, спала его достославная дочь. Она сидела на вымощенном тяжелой гранитной плиткой полу, застеленном специально принесенным одеялом. Спиной Бансабира опиралась на боковую плиту могилы, запрокинутая голова молодой женщины была лишена надежной опоры и время от времени неустойчиво перекатывалась с плеча на плечо.

Факел, освещавший для Бану дорогу к захоронению отца и закрепленный теперь над ним, легонько трепетал от сквозняка.

От появления где-то поблизости тусклого света, Бану нахмурилась, заморщилась, попыталась отвернуться, отчего несильно стукнулась головой о камень, и в итоге проснулась. Увидев факел, снова нарочито крепко зажмурилась и отвернулась — глаза внезапно заболели: будто она снова была ученицей в Храме Даг и впервые вышла на солнце.

Гистасп расценил жест как проявление усталости, растерянности и протеста и, поколебавшись, наклонился, аккуратно положив свободную руку на плечо Бансабиры. Легонько встряхнул и позвал:

— Тану.

Бансабира отозвалась не столько на прикосновение, сколько на голос.

— Ги… стасп? — по слогам выдохнула она, не открывая глаз, и не отрываясь от сна. Светленькая голова снова свесилась на плечо и неожиданно повлекла за собой всю Бану — танша начала заваливаться. Гистасп поймал вовремя. За плечо, совсем не аккуратно.

Бансабира разлепила глаза.

— Что-то стряслось? — недовольно отозвалась она. И тут же, медленно просыпаясь, добавила:

— Уже вернулся?

— Да, госпожа, — Гистасп опустился на колени, чтобы сравняться с таншей, и попытался привести ее корпус в строго горизонтальное положение.

— Вы опять себя измотали, — строго упрекнул мужчина, видя, какими трудами дается Бану возвращение к бодрствованию. — Сколько раз говорить, что высыпаться лучше в своей кровати?

— Не причитай, — протянула танша уже более членораздельно. — Так чего тебе?

— Чего мне? — честно изумился генерал. — Весь чертог с ног сбился, выискаивая вас, а вы спра…

— С какой стати? — Бану нашла силы нахмуриться.

— А с какой? — Гистасп внезапно прикрикнул. — Задевались куда-то, никому ничего не сказав. В донжоне настоящий переполох, никто места себе не находит. Некоторые, правда, от надежд, — тут же пробормотал Гистасп, — но какая разница.

— С чего ты решил, — медленно проговорила Бану, вглядываясь в лицо соратника, — что я не предупредила?

— С того, что все безумствуют? — светским тоном осведомился Гистасп. — Как мне успели сказать — я вернулся недавно — Русса едва волосы на себе не рвал.

— Русса? — танша отвела глаза, так вдумчиво уставившись в черноту, будто и впрямь могла в ней что-то разглядеть.

— Что-то не так? — заволновался и Гистасп. — Русса…

— …знал, что я иду к отцу.

Сегодня Бану была особо щедра в том, чтобы бесцеремонно перебивать его, подумал Гистасп. Вид он имел растеряный, и Бану пришлось пояснить.

— Я рано отпустила Лигдама вчера — он какой-то загнанный совсем. Подумала, пусть поспит подольше. Чтобы не будить, оставила на столе записку, зная, что утром он точно явится. Раду тогда был на страже, — тут Гистасп изумился, вспоминая не столь давние выходки старшего телохранителя, и Бану поспешила заявить:

— Ну а куда было его деть с такой неугомонной прытью доказывать всем собственную важность? Уже спустившись к парадной, наткнулась на Руссу и сказала, что намерена заглянуть в склеп.

Бансабира вконец озадачилась и надолго ушла в размышления.

— Значит, и Лигдам должен был знать. И Раду. — Гистасп высказался вслух. — Все это имеет скверные концы.

Бану быстро уловила тон мужчины.

— К чему ведешь? — альбинос услышал те же интонации, к каким привык в дни ее командования.

Гистасп потер щеку.

— Дверь склепа была закрыта, когда я спустился.

Бансабира откровенно вытаращилась. Мерзкий, слякотный холодок пополз по позвоночнику. Воздух в склепе будто одномоментно засмердил падалью и отчаянием, и все самые страшные картины минувшей осады всплыли в услужливой памяти. Бансабира безотчетно вцепилсь в тунику на груди, едва не сломав при этом пальцы об грудину.

Гистасп проследил этот жест подробно, и отлично понял его. Поэтому промолчал.

— Чтобы он выиграл? — шепнула Бану, справляясь с собой и разжимая одежду.

— Танское кресло? — предположил Гистасп. — Для себя, а, может, и для брата.

Бансабира, хмурая, замотала головой:

— Они не настолько глупы.

Гистасп не согласился.

— Не все понимают, что если сейчас вы пострадаете, то первым на Яввузов нападет даже не Маатхас — этот будет вторым — а Иден Ниитас. А за ними придется отозваться и Каамалу, хотя бы потому, что тогда у Гайера больше не будет прав на ваше кресло, что совсем не подходит планам Яфура. А даже если и понимают, — Гистасп измученно вздохнул, — вы правда думаете, что людям вашего положения так свойственно беречь чужую жизнь?

"Вспомните Аамута" — допрочла Бану в глазах соратника. Да, кому какое дело до солдатни? Ей, выбившейся из рабов Храма Даг, ясно, как много может сделать человек, но тот, кто ничего не терял и все имел, не дает другим шансов.

— Но чтобы Русса бился за танское кресло? Или, того хуже, ратовал за Адара? — Бану окончательно сникла. — Да он же места себе не находил… Так винился передо мной. Его совесть…

Гистасп вздохнул, и Бансабира замолчала сама, всматриваясь в лицо подчиненного. Языки пламени от факела выплетали на белоснежной коже Гистаспа причудливые тени, и, казалось, что Госпожа Войны и Сумерек сейчас сильнее воплощается в нем, никогда не переступавшем порог Храма Даг, чем в Бану Изящной.

— Госпожа, — тихо и очень просто позвал мужчина, — вы так уверенны в брате, что готовы поручиться за его совесть? Откуда вы знаете, что им движет и кому он верен на самом деле?

— Но ведь не Адару, в конце концов, — не выдержала Бану. — Они же на ножах. Будь таном Адар, а не я, Русса бы давно нужники чистил, а не гвардию "меднотелых" возглавлял.

— Кто знает, тану, — Гистасп заговорил вкрадчиво, — какие отношения у него установились с братом? Да хотя бы сейчас, пока мы были в Орсе? Тем более — много раньше. Вас не было восемь лет, вы свалились на голову Адара, как та лавина в Сиреневых землях, когда мы потеряли лекарей. А о существовании Руссы Адар знал всегда. Даже если прежде Акбе больше времени провел с таном Сабиром, когда главой Пурпурного дома стали вы, Русса оказался Адару много ближе.

— Он в жизни бы не сошелся с Адаром у меня за спиной, — Бану упорствовала.