Когда добыча была разделана, оказалось, что закончилась соль.

— Жаль, — сказал Дайхатт опечаленно.

— Ясно, — сказала Бансабира сурово. Прежде в пути они нередко кормили солью верблюдов, чтобы те дольше сохраняли запасы воды. И сами для этого же ели соленое. Теперь идти будет сложнее. Благо, кажется, не очень далеко их завели верблюды в поисках питья и, если Праматерь позволит, выйдут к порту через неделю или около того.

Надо поторопиться.

Ясовцы продолжили путь только на через два дня: окрепнув и запасясь. Вскоре им встретился караван. С них нечего было взять, и купцы не проявили агрессии, веря в ту беззаветную ложь, которую с вопиющим правдоподобием рассказывала Бану. Зато, судя по бахвальству лидера каравана, сами торгаши имели очень солидный куш для всех грабителей — драгоценности, золото, слоновья кость. Что такое слоновья кость Аймар представлял с трудом, но показывать ему никто не спешил.

Через пару дней под ступнями верблюдов застелились молодые и сразу сохнущие под солнцем крохотные растения, покрывающие солончак, как легкий пушок детские щеки. Позднее окреп, наконец, Атти, и смог идти сам сначала несколько часов, потом весь день. Еще спустя ночь в поле зрения стали мелькать саксаулы, алоэ, и даже появился первый дикий тюльпан. Похоже, думала Бану, глядя одним глазом на Аймара, он в жизни не радовался ни одной победе так, как этому цветку. Впрочем, это сражение посуровей тех, что Дайхатт видел прежде.

На песчаные гряды ласбарнской пустыни, высотой в четыре человеческих роста, опускались блаженные сумерки. Они расположились у основания одной из дюн и принялись ужинать. Неподалеку спутанные верблюды с удивительным и завидным умиротворением пережевывали листья карагача. Ко сну приготовились быстро; совестливый Атти сел дозорным первым, но довольно скоро задремал: сказывались последствия недавней болезни.

Они вздрогнули все одновременно, когда затрубил потревоженный Шант. Бану открыла глаза мгновенно, схватила лежавший под рукой меч, взвилась и ощетинилась. Дыхание ее почти замерло и было совсем не слышно, она вся подобралась, напружинилась, готовая к удару. Часто моргала, старалась как можно быстрее проснуться, оглядывалась. Похоже, рассвет, видно хорошо, хотя темнота сейчас сыграла бы на руку больше, успела сообразить Бансабира, как вдруг…

Со спины к шее, сбоку, сквозь тонкую ткань черного платка осторожно прижалось тонкое лезвие.

— Даже не думал, что получится появиться так эффектно, — насмешливо заявил родной голос с самой пронзительной хрипотцой. — Знаешь, тебе, конечно, чертовски — так говорят в Орсе — идет черный, но сколько платков ни надевай, тебя, Бану, я даже в мешке узнаю.

Женщина выдохнула, опустив голову. Выронила меч, вздрогнула в плечах, усмехнувшись. Аймар с товарищами напрягся от этого только сильнее, ощущая себя как никогда бессильными из-за отсутствия оружия.

— Не думала, что со временем ты станешь таким разговорчивым, — проворчала Бансабира, медленно оборачиваясь, — Гор.

Ничуть не изменился, подумала танша. Только обветрился и запылился, как и она, но все тот же.

— Все также ворчишь, как старуха?

— Все также преследуешь меня, сколько тебя ни гони?

— О, и правда ворчишь, — весело усмехнулся Гор и убрал меч в ножны. — Ну, — он пошел мимо Бану и тяжелой рукой, которой славился, потрепал ее по плечу, — как ты?

Гор был одет по местному обычаю: в легких штанах цвета морских глубин, заправленных в сапоги длиной до середины голени; в бордовой рубахе, заправленной за завязки штанов, и в широченном кожаном поясе из двойной дубленой кожи, чтобы защитить жизненно важные органы при ударе.

Мужчина подошел к своему верблюду, отстегнул мех с водой. Потянул верблюда вниз, укладывая. Принялся пить. В общем, действовал так, будто ничего необычного не происходило.

Однако Бансабира, как и остальные, считала иначе. Вытянувшись в лице, она застыла намертво, осознавая происходящее, а потом вскинулась, подлетела к бывшему наставнику и размашистым жестом развернула к себе лицом. Гор подобного хамства не ожидал и даже облился драгоценной водой.

— Твой важный царь тебя выслал что ли?

— Хм, — Гор призадумался, — ну, скорее, отправил по делам.

— Ой ли? — Бансабира хмыкнула. — Не ври прямо в глаза, Гор. Все стоящие идеи в Орсе за последнюю пару лет появились в твоей голове, и ты здесь за тем же, за чем и я, разве нет?

Тиглат в душе одобрил, как быстро она смекнула происходящее, но состроил недовольную физиономию:

— Вот так сразу о делах? Бану, — заткнув пробку меха, Гор сделал шаг на женщину и заговорил, используя назидательные интонации, — ты ведь столько раз была в Ласбарне, а так и не выучила, что о делах раньше второго дня говорить не положено. Невежливо.

Бану от подобной наглости едва не подавилась теплеющим воздухом.

— Думаешь, встретив здесь тебя, я буду два дня тереться рядом?

Гор — Тиглат Тяжелый Меч, грозный воин, легенда легенд среди всех бойцов Этана — состроил теперь физиономию жалостливую и даже обиженную. В конце концов, она одна, одна-единственная из всех женщин и мужчин этого мира, рядом с которой можно одновременно быть и мужчиной, и ребенком, и хитрющим уродом, и простодушным растяпой, и суровым бойцом. И, главное, ей можно позволить быть той, кем хочет быть она, улыбнулся в душе Гор.

— Неужели ты не передумала, и мне все так же ничего не светит?

Бансабира поглядела на Тиглата, как на безумного.

— Да что происходит-то? — взревел, наконец, Дайхатт, сумевший уяснить, что, кажется, нападать незнакомец внушительной наружности не собирается, и особой опасности нет.

Бану оглянулась:

— Потом расскажу.

Гор уставился на ясовцев, будто только их увидел. Мужчины были безоружны и, мягко говоря, скверно одеты. При этом они все-таки были с Бану, и она почему-то вела их с собой. Выводы напрашивались сами, а ситуация принимала весьма пикантный оборот. Гор помрачнел, но снаружи это чувствовалось не так сильно, как внутри. Вспомнились их тренировки в Орсе, вспомнилась душевная беседа — первая за всю их длинную историю, — в ночь свадебного торжества царевича Халия, когда они, спрятав оружие, выпили вина, как равные и как близкие люди.

Мужчина потемнел еще больше и, чтобы как-то это скрыть, снова приложился к меху. Отпив, вытер губы.

— Это он? — мотнул подбородком в сторону Дайхатта.

— Кто? — Бану свела брови. Гор взял себя в руки и предпочел уточнить молча — запрокинул голову, издевательски вскинул бровь, чуть усмехнулся. Но потом, наслаждаясь заинтересованным взглядом Дайхатта все же не удержался и произнес:

— Мужчина, который тебе дорог.

Дайхатт обалдел окончательно, перестав что-либо понимать, и все-таки безотчетно подался вперед — может, неизвестным для него образом, Бану и правда решила выбрать его?

Бану сама на миг изменилась в лице, но чуть откинувшись, деловито рассудила:

— Если я скажу "нет", ты не заткнешься; скажу "да" — ты его убьешь; скажу, что единственный дорогой мне мужчина — мой сын, ты заявишь, что это несерьезно; скажу, что это ты, лишь бы отделаться — ты расхохочешься, потом подсыпишь мне в питье снотворного, как в прошлый раз, и проснусь я, вероятнее всего, или связанная, или голая, неизвестно где, как и с кем.

— Ну как же, со мной, — с нарочитой ответственностью в голосе заявил Гор и уселся спиной к лежащему верблюду.

— Я не закончила, — Бану предпочла постоять.

— Извини, продолжай.

Дайхатт и его компания переводили полные ужаса взгляда с одного на другого, не решаясь влезть.

— Так вот: тебе что, серьезно до сих пор не надоело задавать такие дурацкие вопросы?

Гор поглядел на бывшую воспитанницу, коротко усмехнулся, повесил голову на плечо и разулыбался колдовски:

— Ну ты же так и не придумала, что на них отвечать? — сказал мужчина без тени вопроса в голосе. Потом облизнулся и добавил нараспев: — Эх, Бану-у.