— Таких примеров в жизни человека также сколько угодно... — сказала Марья Тимофеевна.
— И очень плохо! И я протестую! Жизнь для людей должна стать цветущим садом! — свирепо набросился на супругу Федор Федорович, словно жена была в чем-то повинна.
Позвонили.
Вошла девушка.
— А, это вы, товарищ Коханец? Пожалуйте, пожалуйте! И прямо к столу. Маша, налей, пожалуйста чаю... Как вас по имени и отчеству?
Девушка застеснялась.
— Зовите меня Надей! И благодарю вас. Я только после чая...
— Да, кстати, будьте знакомы! Вот еще жертва «промпартии»: Штрикера посадили, а ко мне прислали группу студентов из Днепропетровска дочитать им курс, который читал им мой бывший земляк...
Студентка отличалась необыкновенным здоровьем — это отметил Журба с первого взгляда: у нее был румянец во всю щеку, яркий, летучий румянец, и очень белое лицо — лицо человека, никогда ничем не болевшего, и фигура спортсменки. Голос ниже обычного, почти мужской, но смягченный грудным отзвуком.
— Вы обещали нашей группе конспект лекций, профессор... — сказала Надя Коханец, как бы желая подчеркнуть, что она решилась потревожить профессора единственно потому, что профессор сам предложил группе услугу, и потому, что группа уполномочила ее выполнить это поручение.
— Успеете подготовиться к завтрашнему утру? Я ведь вечером уезжаю.
Надя задумалась.
— Если б вы могли отложить отъезд хотя бы на один день! — вырвалось у Нади.
— На один день? Товарищ Журба предлагает мне задержаться с выездом на два-три дня! Словом, я вижу, что мне не выехать.
— Вместе ехали бы, Федор Федорович...
Бунчужный задумался.
— Нет, конечно, вы за ночь подготовиться к сдаче курса не сумеете. Я останусь на один день. Но не больше. Так и передайте группе.
— Спасибо, профессор!
Федор Федорович принес обещанный конспект лекций и передал Наде. Девушка стала прощаться.
— Нет, как вам угодно, а без чаю мы вас не отпустим!
После чая Николай и Надя вышли вместе.
— Вам куда? — спросил Николай.
— Я хотела послать телеграмму.
— Разрешите вместе с вами: мне также надо отправить несколько телеграмм. Одну из них о том, что ваш профессор выезжает к нам на стройку послезавтра.
— А вы откуда?
— Из Тайгастроя.
— Федор Федорович уезжает к вам?
— Да.
Они помолчали. Разговор не завязывался, хотя Николая сразу что-то привлекло в этой девушке.
— А вы оканчиваете институт? Вы металлург?
— Да.
Они вышли на Никитский бульвар, свернули на улицу Герцена и вскоре были на центральном телеграфе.
Сдав телеграммы — у Журбы их оказалось пять штук, девушке пришлось обождать, — вышли на улицу.
— Ну, мне сюда, к трамвайной остановке.
«Да, конечно, я очень скучный...» — подумал Журба.
Подошел вагон. Надя поднялась на площадку, Николай поднялся вслед, хотя знал, что это не нужно.
— Вам тоже в эту сторону? — спросила Надя удивленно.
— В эту сторону...
Он взял билеты себе и Наде «до конца». Ехали на площадке. Через несколько остановок Николай уронил фразу о том, что вечер очень хорош и что домой рано.
— Вам рано, а нам готовиться надо. Эта не последняя дисциплина, которую осталось сдать. Работы много!
— А потом?
— Что потом?
— На все четыре стороны?
— На все четыре!
Девушка впервые улыбнулась. У нее была маленькая коричневая родинка на верхней губе — он только теперь это заметил. Он заметил также и свою душевную связанность и то, что эта совсем незнакомая ему девушка с каждой минутой привлекала к себе все сильнее. Журбе вдруг показалось, что он скучен, неинтересен, может быть, даже в тягость этой девушке, у которой, наверное, есть свои друзья.
В том, что у нее были и друзья и свои увлечения, он сейчас не сомневался, она была слишком привлекательной, и не заметить ее мог только слепой. «Но таких слепых среди ее институтских товарищей, конечно, нет!»
Чтоб только не молчать, он принялся рассказывать о Тайгастрое, о людях, с которыми встречался, о предстоящих больших работах. Сначала Журба говорил спокойно, а потом, перенесясь на строительную площадку, заговорил с волнением, увлекательно.
Надя слушала внимательно. Она умела очень хорошо слушать: это располагало к беседе.
— Моя остановка! — сказала, спохватившись, Надя и удивилась, что путь так скоро окончился.
Они покинули вагон вместе. Николай попросил девушку побыть немного, но было поздно: шел одиннадцатый час. И, может быть, потому, что вечер был звездный, что после тайги, — бессонных ночей, работы без отдыха — все здесь, в Москве, казалось необычным, Николаю взгрустнулось. Еще несколько минут — и конец. Он придет в гостиницу, сядет за стол, раскроет книгу. Утром будет ругаться в проектном отделе, а девушка через два дня покинет Москву. И как бы он ни хотел удержать ее, этого он не вправе сделать: потому что у нее своя жизнь, а у него своя. И ей нет никакого до него дела.
И, наперекор всему, он стал рассказывать о себе, о крутых поворотах в своей жизни, о детстве и отрочестве, открыто, обнаженно, с волнением, как если б это было сейчас самым главным, самым важным, и в голосе его звучала печаль. И ему вдруг показалось, что он задел какую-то глубоко скрытую струнку в душе девушки и что она слушала его не только потому, что рассказ интересен, а еще почему-то, более существенному, касавшемуся и ее самой.
Но вот 2-й Донской переулок. Дом металлургов. Над входом — огонек. Коханец останавливается у крыльца.
— А разве не может быть так, что меня пошлют к вам на стройку? — вдруг спрашивает она и чувствует, что уходить сейчас не должна.
— Вы этого хотели бы? — спросил он.
Вместо ответа она оставляет крыльцо. Переулки сменяются улицами. Надя и Николай идут все дальше и дальше. Ночь. Ветерок приносит запах морозного снега. Надя рассказывает о себе. Обоих охватывает чувство радости от того только, что они вместе и что встреча эта не из числа тех, которые проходят бесследно, хотя это чувство и не осмысленно, — оно только в ощущении.
Они проходили всю ночь. Москва открывалась улицами, бульварами, площадями. Вместе с Надеждой и Николаем той же ночью блуждали по Москве другие. Они встречались на перекрестках улиц. Фонарь подбирал пары под свой млечный круг, пары улыбались друг другу и расходились, чтоб через кварталы встретиться вновь... В эти часы ночного блуждания грани между знакомыми и незнакомыми обычно сглаживаются.
— Меня товарищи убьют, — говорит тихо Надя, показывая на конспект лекций. — И есть за что. Что я им скажу? Итак, до завтра?
— До... сегодня... Сейчас шесть часов нового дня! Я приду к вам в общежитие. Можно?
Она молчит, но Николай слышит ее ответ, как если б она шепотом сказала над ухом:
— П р и х о д и т е!
7
Федор Федорович уехал, однако, только в июне... Так пришлось: накануне отъезда простудился, слег в постель. Потом врачи нашли осложнение в легких.
Провожали профессора Марья Тимофеевна, Лиза, Лазарь, Ниночка. Как обычно, если профессор куда-либо уезжал, вещи укладывали за неделю вперед, и, как обычно, ничего толком не укладывалось: чемоданы пришлось наполнять вещами заново в последние минуты. Профессор суетился, и в этом ему помогали остальные.
— Вы, кажется, забыли захватить с собой Фабра? — насмешливо спросил Лазарь.
— А ты, папа, и на стройке будешь заниматься жучками? — осведомилась Лиза.
— Да, жучками и козявками! А вам всем завидно?
Марья Тимофеевна беспокоилась, чтобы муж не забыл взять с собой пижаму, которую он никогда не надевал, и теплые носки, хотя время шло к лету, и всякую мелочь, без которой он мог свободно обойтись.
— А вот о чертежах печи некому позаботиться! — сказал Федор Федорович. — Думаете, старик обойдется без чертежей?
Лазарь проверил чертежи и уложил их отдельно.
— Э, с каким удовольствием прокатился бы я с вами, Федор Федорович! Не возьмете?
