— Хорош!

Профессор велит открыть чугунную летку. Она немного закозлилась, ее пришлось прожигать кислородом. Рабочие навинтили к баллону шланг и заковырялись в летке. Это было невыносимо, точно ковырялись в больном зубе. Трубка таяла. Бунчужный не выдерживает и берется за шланг сам. Он порывается к вентилю баллона, мешает рабочим, но ему кажется, что вот только теперь, когда он коснулся шланга своей рукой, работа пошла по-настоящему.

Летка прожжена. Из печи хлещет гейзер искр, звездное небо опрокидывается на землю, молодежь в испуге отскакивает назад... Мастер Городулин не может удержаться, чтобы даже в такой момент не кивнуть на юнцов.

И полился чугун...

Над ним дрожит розовый огонек, рождаются и гаснут звезды. Золотые ручьи металла растекаются по канавкам.

Надя подходит к профессору, берет его за руку, крепко прижимает к своей груди, словно хочет показать, как бьется у нее в эту минуту сердце. Но профессор не замечает. Глаза его застланы слезами. Он ждет, когда появится шлак из чугунной летки. Это больше всего теперь волнует его. Профессор вытягивает по-птичьи шею, выглядывает из-за спины Волощука, отстраняет Гребенникова и Журбу рукой; он идет, как завороженный, вслед за горячим чугуном, играющим всеми цветами радуги, шепчет непонятные слова и мнет свои пальцы... И шлак прошел хорошо. Первый выпуск ванадистого чугуна закончен.

Профессор облегченно вздохнул.

Телеграмму от профессора Бунчужного Лазарь Бляхер получил 29 апреля утром.

Конечно, телеграмму следовало составить поэкономнее. Было ясно без слов: профессор готовился торжествовать победу. Это Лазарь понимал отлично.

Он позвонил в аэрофлот. Ему ответили, что ближайший самолет отправится завтра в семь утра.

— Когда прилетим на Тайгастрой?

— Если погода не задержит, первого мая.

«Ну, и великолепно!»

Лазарь стал готовиться к отлету. Позвонил домой.

— Лизочка, от деда телеграмма!

— Что случилось?

Лиза была встревожена, и ему пришлось долго объяснять, что ничего не случилось, просто дед зовет на пуск печи. На торжество.

— Я поеду с тобой!

— Что ты? В твоем положении лететь?

И пока в мембране что-то пульсировало, потрескивало, Лазарь отыскивал глазами на большом листке, лежавшем под стеклом, номер телефона админ.-хозчасти наркомата.

— Ну, хорошо. Раз ты не хочешь...

— Смешная!

— Что тебе приготовить?

— Я еду на один, максимум — на два дня. Ничего особенного не готовь. Позвони к бабушке, я заеду к ней.

Потом он позвонил в наркомат и заказал броню. «Итак, — готово! Я выезжаю... — Лазарь улыбнулся. — Легко сказать — выезжаю...»

Кроме того, что Лазарь с отъездом Бунчужного был фактически директором института, он руководил работой доменной группы, читал лекции по металлургии в институте, готовил к Первому мая обстоятельную статью в «Известия», статью в журнал «Металлург», должен был на днях выступить с лекцией в Политехническом музее.

«Легко сказать — выехать современному деловому советскому человеку!..»

Телефонные переговоры сменились личными визитами, машина вихрем носилась по Москве; менялись дома, учреждения, люди. Человек вбит был в жизнь, как гвоздь в дубовую доску.

Нужно было еще перед отъездом повидаться с Радузевым. Он уже несколько месяцев работал в институте, и Лазарь убедился, что у Сергея есть особый вкус к исследовательской работе; он был трудолюбив и обладал, к тому же, незаурядными знаниями и опытом.

Закончив все дела, Лазарь вызвал к себе в кабинет Радузева.

— Вот что, Сергей, я уезжаю на площадку Тайгастроя. Пробуду там несколько дней. Из всех моих инженеров ты больше других занимался вопросом агломерации до нашего института и у нас. Знаешь, я почувствовал, что у тебя в этом деле есть нюх. И вообще, если хочешь, я считаю тебя далеко не рядовым инженером...

Радузев покраснел.

— Понимаю, понимаю, об этом не говорят так вот, в лоб, но мы с тобой в особых отношениях, — сказал Лазарь, положив ему руку на колено. — Думаю, мы доведем наше дело до конца, и ты нам очень понадобишься в будущем, раз мы уже получили первые железо-ванадиевые концентраты. Я поручу тебе, Сергей, пока буду в командировке, еще раз проверить твой способ агломерации и применить его в нашей работе. Если то, чего ты добился в прошлый раз, не случайность, это будет наша удача. Серьезный шаг вперед!

Лазарь встал. Поднялся со своего места и Радузев.

— Ну вот — все. Для этого я тебя вызвал.

Они простились.

К вечеру Лазарь, уладив дела, заехал к Бунчужной.

— Федор Федорович шлет вам привет! — сказал он Марии Тимофеевне, целуя руку.

— Что случилось?

— Ничего особенного. Пригласили тайгастроевцы к себе на праздник. Завтра утром вылетаю. Что передать деду?

Марья Тимофеевна, все еще не справившись с беспокойством, суетливо сновала по комнате.

— Что передать? Одну минутку погодите. Я соберу кое-что из вещей.

Минут через десять она вошла в кабинет, как входят матери с ребенком: сначала ноша, а потом — уже сама.

Лазарь встал навстречу. Он был в военной гимнастерке, туго затянутой сзади, под ремень, в сапогах.

— А вы совсем забыли старуху... И изменились за то время, что вас не видела! — сказала она, глядя на большой покатый лоб и на глаза, освещающие лицо.

— Забыть — не забыл. Работы по горло и даже больше. Что же передать Федору Федоровичу?

— Нет, вы лучше расскажите, что случилось. Меня так просто обмануть нельзя!

— Неужели только в беде надо вызывать людей? А порадоваться вместе нельзя, что ли? Столько ведь работали вместе...

— Пообещайте мне телеграфировать после приезда. Я буду очень волноваться, пока не получу от вас вести, — говорила Марья Тимофеевна.

— С посылочкой надо быть осторожным? Что-нибудь бьющееся?

— Здесь подстаканник и деревянная рюмочка для яиц. Носовые платки, ну и еще кое-что.

— Доставлю в целости. Не беспокойтесь!

Лазарь держал посылочку так, словно от того, доставит ли он ее в целости или нет, зависела дальнейшая жизнь профессора.

— Почему Лиза редко заходит? Я уж не говорю о вас... Вы — как день Нового года!

— Не гневайтесь! С отъездом Федора Федоровича все легло на меня.

Лазарь сел, потом встал, снова сел. Рука его все время при этом находилась на груди, близ двух орденов Красного Знамени. От орденов, казалось, исходили теплые токи, и Лазарь будто согревал свои пальцы.

— Ну, вы торопитесь, вижу. Идите! — Марья Тимофеевна наклонила к себе голову Лазаря и поцеловала в лоб. — Скажите Лизаньке, чтоб обязательно пришла ко мне сегодня с Ниночкой. Если бы вы знали, как мне тяжело одной... Хоть бы скорее он вернулся.

Она помолчала. И вдруг совсем другим голосом:

— Возьмите меня с собой... Соскучилась я по нем. Может, я ему там была бы полезна... Или поздно уже, хлопотно будет?..

Лазарь растерялся.

— Хлопоты меня не испугали бы, Марья Тимофеевна, дело не в этом... Но думаю, что Федор Федорович будет чувствовать себя стесненно. Ему ведь сейчас от печи уйти ни на минуту нельзя.

Марья Тимофеевна погасла.

— Ну, бог с вами... поезжайте... Старая я, глупая... надо бы мне вместе с ним ехать...

Дома Лазарь вместе с Ниночкой достал со шкафа чемодан, вместе укладывал вещи. Потом посадил девочку внутрь чемодана и взвалил себе на плечо.

— Ты уронишь ребенка! Что ты делаешь! — возмущалась Лиза.

— Папа, еще! Еще! — командовала Ниночка.

Он ссадил ее на пол и поцеловал в голову, от которой пахло, как от птичьего гнезда, нагретого солнцем.

— А что ты мне привезешь?

— А что бы ты хотела?

Ниночка задумалась.

— Привези мне... — она не знала, что сказать. — Привези мне что-нибудь... только большое-большое... и много!

— Лиза, сходила бы с Ниночкой к бабушке. Она сердится. — Он рассказал разговор с Марьей Тимофеевной.