Да, конечно.

— Ты так и не попрощался, — произнес я, ненавидя свой голос за то, каким нуждающимся он прозвучал. — Я пришел к тебе той ночью, но тебя уже не было. Дом был совершенно пуст. Я даже не знал, куда ты делся.

Наконец, он обернулся, внимательно глядя на меня и сузив глаза.

— Разве это имело значение? Тебе в любом случае было насрать. Ты ясно дал это понять во время своей вечеринки у бассейна с друзьями.

Боль пронзила мое нутро при упоминании той ночи, когда все изменилось между нами навсегда. То был последний раз, когда я видел его, почти пятнадцать лет назад. У меня были считанные секунды, чтобы выбрать между тем, чтобы потерять Зендера на одну ночь, или потерять его навсегда. Я выбрал ночь, но это все равно оказалось навсегда. И я до сих пор не понял, как это произошло.

— Я совершил ошибку, — прошептал я.

Зендер шагнул ко мне достаточноблизко, чтобы я смог увидеть солнечные блики, запутавшиеся в его густых, длинных каштановых волосах. Он подошел еще ближе, пока я вглядывался в его лицо, фиксируя в сознании все черты, усы и щетинистую линию его челюсти, блеск глаз, в которые смотрел уже тысячу раз прежде.

— Мне. Плевать. — отчеканил он.

Его слова окатили ледяным холодом, которого я никогда не ощущал прежде, и пробралидо самых костей. Он больше не был тем Зендером, которого я знал в детстве. Он стал другим. Более жестким, закрытым и воинственным. Я хотел, чтобы мой Зендер вернулся — тот самый, который пел «WhoLettheDogsOut» каждый раз, когда я случайно оставлял дверь коттеджа открытой, и его пес Спутник убегал. Я всегда боялся, что он будет злиться на меня. У нас дома не было собаки, поэтому я вечно забывал присматривать за Спутником.

Но Зендер никогда не злился. Вместо этого он просто громко пел эту песню, чтобы наказать меня, до тех пор, пока мы либо не найдем собаку, либо не надорвем животы от приступа смеха, а мистер Рид будет вынужден сам отправиться на поиски пса. А потом эта песня застревала у меня в голове еще на несколько дней. Поэтому я всегда старался отплатить ему тем же, и чем въедливее и раздражающей песня была, тем лучше.

Разочарование и острое чувство беспомощности прошли сквозь меня, и я прибегнул к тому же механизму самообороны, который отлично служил мне, когда мы были детьми. Развернувшись, собрал охапку дров из кучи, которую он наломал, и прежде чем отправиться в лагерь по пути обратно что есть мочи пропел первую строчку одной из песен «Холодного сердца».

— Не хочешь слепить снеговика?

— Ублюдок, — расслышал я его бормотание позади, хотя в интонации все же удалось различить крохотный намек на веселье. Ну, по крайней мере, это было лучше, чем страшное молчание или ненавистный гнев.

— О, тебе эта не нравится? Хмм… Тогда как насчет этого? Отпусти и забуууудь…

Если бы я мог отключить у Беннета звук, я бы так и сделал. Прошло уже достаточно времени, как я избегал возвращаться в лагерь, так что еще немного, и группа подростков стала бы задаваться вопросом, каким, черт возьми, гидом по дикой природе я был, если большую часть экспедиции проводил непосредственно в самой дикой природе и меньшую ее часть в роли гида. После того, как Беннет оставил меня в покое, чтобы я мог закончить сбор дров, мне все-таки пришлось заставить себя вернуться в лагерь до наступления темноты, чтобы помочь разжечь костер и убедиться, что все справились с установкой палаток. К моему удивлению, огонь потрескивая уже полыхал, а ребята были заняты каким-то тимбилдингом для подростков под руководством Беннета и Эйдена. Я не стал задерживаться рядом с ними достаточно долго, чтобы понять, чем именно они занимались, потому что как только мой взгляд встретился со взглядом Беннета в этом небольшом пространстве, я почувствовал себя в ловушке, и все унижение от нашей стычки вновь вернулось.

Я не хотел признавать, что предательство Беннета на самом деле сделало со мной, и я совершенно точно не хотел, чтобы бойфренд Беннета обладал такой информацией, которую мог использовать против меня в качестве своих нападок. Было ясно как божий день, что этот парень ненавидит меня и это чувство было очень, очень взаимным. В конце концов, я повел Медведя к воде, чтобы тот немного поплавал. Пока сидел на одном из бревен рядом с береговой линией,я ждал, когда же на меня снизойдет привычное ощущение покоя и внутренней гармонии, которые мне обычно дарила дикая природа, но оживленная болтовня и громкий смех, что доносились со стороны лагеря, оказались слишком отвлекающими.

Совсем как сейчас.

Я выбрал место поближе к огню, пока мы ужинали, и в который раз начал перебирать свой рюкзак, хотя в этом не было никакой необходимости. Я просто продолжал придумывать себе занятия лишь бы не смотреть на Беннета и не видеть, чем он занят. Несколько раз я замечал боковым зрением, как Эйден приближался к нему, но каждый раз, когда тот прикасался к Беннету, мне приходилось заставлять себя смотреть в противоположную сторону, чтобы избежать искушения встать и надрать ему задницу. То есть, ради всего святого, мы же были в гребанной экспедиции посреди дикой природы, а не в каком-то ночном клубе. Я бы не удивился, если бы два этих засранца по-тихому улизнули куда-нибудь в темноту, чтобы потрахаться.

Мысль о том, как Эйден нагнет Беннета над каким-нибудь камнем, как он говорил об этом накануне, в купе с тем, что он бросил мне в лицо сегодня, вновь разворошили мой гнев.

Мне принадлежит та часть его, которая никогда не была твоей.

Я осознал, что я гей в то самое лето, как раз перед тем, как между нами с Беннетом все развалилось. Поначалу я не понимал, почему мое сердце начинало бешено колотиться в груди каждый раз, когда я видел своего лучшего друга, или почему мои ладони предательски потели и становилось трудно дышать, когда он прикасался ко мне. Не говоря уже о постоянных стояках, которые я начал испытывать находясь в непосредственной близости от него. В конце концов все стало настолько запущено, что я боялся плавать с ним в бассейне, чтобы он вдруг не заметил в прозрачной воде мое затруднительное положение. Что означало, мы должны были ограничиться плаванием в маленьком пруду на обширной территории его родителей, и так как его отец кричал на нас каждый раз, когда мы это делали, то нам приходилось прибегать к исключительно ночным заплывам и только после того, как все ложились спать.

Как только я понял, что испытываю к Беннету чувства, которые явно выходят за рамки дружеских — а произошло это после того, как я передернул в темном лесу, когда возвращался домой после одного из наших с ним ночных купаний, во время которого мы привычно дурачились, излишне много прикасаясь друг к другу — я начал беспокоиться, как это отразится на нашей дружбе. Я никогда не улавливал от Беннета никаких сигналов или намеков на то, что он испытывает то же, что и я, и он частенько говорил о девчонках в своем классе, которых считал симпатичными. Поэтому я сделал все возможное, чтобы притвориться, что ничего к нему не испытываю, что никаких чувств не существует. К тому времени, как я нашел в себе смелость и мужество сказать Беннету правду, он начал отдаляться от меня, и я боялся, что признавшись ему в том, что я гей, увеличу эту пропасть между нами еще больше.

После той случайной встречи на детской площадке, когда нам было по пять лет, мы стали неразлучны. Несмотря на то, что Беннет происходил из высшего сословия Гринвича, а мои родители прочно укоренились в среднем классе, Беннет всегда был настойчивым маленьким засранством. Он доставал своих родителей каждый день, чтобы те снова отвезли его в парк, где мы встретились с ним, до тех пор, пока они, наконец, не сдались. Парк был всего в паре минут ходьбы от моего дома, но для семьи Беннета добраться до него занимало добрых десять минут езды. Единственная причина, по которой он оказался на игровой площадке в тот самый первый день, заключалась в том, что он заставил свою няню остановиться по дороге домой после посещения врача.