Мы представляли собой пеструю толпу, и наша боеспособность фактически была очень и очень невелика. Но все же сама идея имела большое значение для русских. Она внушала им мысль, что они не так уж безнадежно одиноки. Нам же это в какой-то степени дало представление о тех неимоверных трудностях, которые приходилось преодолевать большевикам. Мы видели тысячи препятствий, которые нужно было устранить, чтобы какая-либо организация начала функционировать.

В наш отряд пытались проникнуть английские и французские агенты, с одной стороны, и германские — с другой. В своих контрреволюционных целях хотели прибрать его к рукам белые. Провокаторы раздували недовольство и разногласия.

Когда мы наконец собрали людей, оказалось почти невозможным раздобыть снаряжение. На военных складах царила полнейшая неразбериха: винтовки — в одном месте, патроны — в другом, телефоны, колючая проволока и саперный инструмент свалены в огромную кучу, и к тому же еще офицеры старались запутать все как можно больше. Когда убрали саботажников, им на смену пришли совершенно неопытные и некомпетентные люди.

Мы должны были проводить занятия в трех километрах от Петрограда, однако после мучительной поездки в товарном вагоне мы очутились за семь километров от города и совсем в другой стороне. Мы проехали за ночь 10 километров, а затем нас высадили на железнодорожных путях, в тупике, забитом эшелонами солдат и отслужившими свой век паровозами. Раздраженные комиссары тыкали документами и кулаками под нос сотрудникам железнодорожной комендатуры, которые в бешенстве кричали, что ничего не могут поделать.

Показанный здесь хаос был характерен для России в то время. Водворить порядок среди этой сумятицы казалось просто невозможным. И все же невозможное становилось возможным. В этом столпотворении и беспорядке рождалась великая Красная Армия, которой было суждено изумить мир своей организованностью, дисциплиной и боеспособностью.

И не только в военной области, но также в хозяйственной и культурной областях стали сказываться результаты могучего созидательного духа, порожденного революцией.

В народных массах России всегда таилась огромная скрытая энергия, но ей никогда не представлялась возможность проявить себя на деле. Суровый тюремщик — самодержавие — держал ее под спудом. Революция высвободила накапливавшуюся веками народную энергию, и она с невиданной яростью вырвалась на волю и уничтожила старый, буржуазный строй.

Мы видели уже, как революция развязала колоссальные силы народа для разрушения. Теперь же видим, как революция пробуждала его творческие силы для созидания. «Порядок, труд, дисциплина» — вот новые лозунги революции.

Но в одних ли крупных центрах зарождается этот новый, созидательный дух? Наблюдается ли такой же процесс в провинции, охвачено ли им огромное население России? На этот вопрос мы скоро сможем ответить. После года, проведенного в гуще революционных событий, мы с Кунцем возвращаемся домой. Наши взоры обращены на восток — к Америке. Наш путь лежит через два континента, на которых раскинулась Россия. Нам предстоит проехать 10 тысяч километров через Сибирь по железной дороге, заканчивающейся у берегов Тихого океана.

В конце апреля 1918 года Кунц и я прощаемся с Красной Петроградской коммуной. Падает мокрый снег, опускается ночь. Бурный, голодный старый город дорог нам воспоминаниями о тысячах ярких событий. Ведь почти на каждой его улице или проспекте на наших глазах совершался какой-нибудь акт колоссальной революционной драмы.

Площадь, на которую мы смотрим со ступенек Николаевского вокзала, обагрена кровью первых жертв революции и, не без нашей помощи, в одну памятную ночь стала белой от листовок, которые мы разбрасывали с мчавшегося грузовика. По ней проходили траурные процессии, когда рабочие с революционными песнями провожали в последний путь своих павших товарищей, и здесь же мы слышали, как оглашалась она категорическим требованием: «Вся власть Советам!». Эта площадь была свидетельницей того, как казаки на полном скаку атаковали колонны рабочих, сбивая их на мостовую. Видела она этих рабочих и спаянными воедино в железные батальоны пролетариата — непобедимую Красную Армию России.

Множество воспоминаний связано у нас с городом. Но паровоз транссибирского экспресса уже готов к отправке и не будет ждать нас, увлекшихся нахлынувшими воспоминаниями. Каждую неделю отправляется он в свое путешествие на 10 тысяч километров к берегам Тихого океана, подчиняясь лишь звону станционного колокола, который звенит одинаково — по приказу ли царя или большевиков. После третьего удара колокола мы поднимаемся в вагон, чтобы отправиться в долгий путь — на Дальний Восток.

Чем порадует нас этот Дальний Восток? Распространился ли революционный дух из центра на такую далекую периферию или нет?

Наши спутники расположились в своих купе и пьют чай или курят папиросы. В нашем вагоне около двадцати пассажиров: помещики, военные, спекулянты, дельцы, бывшие офицеры в штатском, уволенные чиновники и три не в меру накрашенные дамы — все они представители или прислужники старого привилегированного класса.

Их лишили прежних привилегий. Но жизнь еще не потеряла для них своей привлекательности. Разве сейчас не участвуют они в этой опасной авантюре, которую подобная им эмигрирующая публика называет «бегством из кровавых большевистских когтей»? А впереди предстоят новые острые ощущения в салонах Парижа, Лондона и Вашингтона, когда через несколько недель они смогут предаться воспоминаниям об «ужасах и опасностях» своего бегства.

Разумеется, они не будут распространяться о том, что это было бегство в международном вагоне, с прекрасными постелями, вагоном-рестораном и обслуживающим персоналом. На первый план выступят другие детали — всевозможные домыслы о большевистских убийствах, насилиях и грабежах. Каждый эмигрант должен иметь собственный душераздирающий рассказ о зверствах. Его побег во что бы то ни стало должен выглядеть героическим подвигом. Иначе не доставишь удовольствия пресыщенным вкусам столпов западной демократии.

Снабженные паспортами с большевистскими печатями, эти покидающие страну люди были привезены на вокзал большевистскими извозчиками, большевистские носильщики помогли им сесть в поезд, кондуктор, кочегар и машинист которого — приверженцы большевизма. Они едут по железной дороге, порядок на которой поддерживается большевиками, она охраняется большевистскими солдатами, обслуживается стрелочниками-большевиками, их кормят большевистские официанты — и все же они целыми часами проклинают этих самых большевиков, которых называют бандитами и убийцами. Получается довольно-таки забавно: они всячески поносят, оскорбляют и обливают грязью тех самых людей, которым обязаны за все — за хлеб насущный, крышу над головой и возможность ехать в поезде, за самое свое существование, ибо в поездной бригаде все большевики, за исключением нашего проводника.

Этот человек с холуйской душонкой и взглядами монархиста, несмотря на крестьянское происхождение, был большим монархистом, чем сам царь. Ко всем эмигрирующим он по-прежнему обращался не иначе, как «барин».

— Понимаете, барин, — говорил он, — народ мы темный, ленивый, глупый. Нам бы бутылку водки — вот мы и довольны. Не нужно нам никакой свободы. Нам палка нужна, чтобы лучше работали. Царь нам нужен.

Удирающие за границу представители старого, буржуазного строя были от него в восторге. Для них он представлял неиссякаемый источник утешения — луч света во мгле.