— Жизнь здесь не роскошна, — сказал он на безупречном английском языке, — но не по вине коменданта. Ему неожиданно дали дополнительно несколько сот заключенных, а пайков не добавили. Так что нам голодновато. Но получаем мы то же, что и красногвардейцы. И хотя они и косятся на нас, но делят с нами свой хлеб.

Молодых юнкеров мы застали за обсуждением приключений на телефонной станции. Некоторые из них развертывали содержимое передач от друзей или лежали, растянувшись на матрацах, и играли в карты.

Позже этих юнкеров освободили. Во второй раз им поверили на честное слово, и еще раз они обманули тех, кто выпустил их на свободу, и бежали на юг к белогвардейским армиям, собиравшим силы против большевиков.

Подобным же предательством отплатили большевикам за их великодушие тысячи белых. Своей собственноручной подписью генерал Краснов скрепил торжественное обещание не поднимать руки против большевиков, и его освободили. Он сразу же возглавил на Дону казачью армию, громившую Советы. Бурцев был освобожден из Петропавловки по приказу большевиков, и тоже немедленно присоединился к контрреволюционерам в Париже, став редактором грязного антибольшевистского листка. Тысячи тех, кого большевики отпустили из милосердия на свободу, перешли потом в белые армии, чтобы без жалости и сострадания убивать тех, кто даровал им жизнь.

История отметит, что русская революция, несравненно более глубокая, чем французская революция 1789 года, не превратилась в разгул мести. Это, в сущности, была бескровная революция.

Возьмите самые преувеличенные данные о жертвах, павших во время перестрелок в Петрограде, трехдневных боев в Москве, уличных боев в Киеве и Иркутске и во время крестьянских восстаний в губерниях. Сложите вместе всех убитых и разделите на общую цифру народонаселения России, не на 3 миллиона участников американской революции, не на 23 миллиона человек, участвовавших во французской революции, а на 160 миллионов человек, вовлеченных в русскую революцию. Цифры покажут, что за четыре месяца, понадобившихся Советам, чтобы утвердить и закрепить свою власть на огромной территории — от Атлантического до Тихого океана и от Белого моря на севере до Черного на юге, — было убито менее одного человека на каждые три тысячи населения России.

Конечно, это само по себе немало!

Но посмотрите на эти цифры в историческом аспекте. Что бы там ни было, но, когда национальные интересы Америки потребовали, чтобы мы отсекли навсегда раковую опухоль рабства, мы не остановились перед нанесением тяжелого удара по праву собственности, и при этом погибло по одному на каждые триста человек. Что бы там ни было, но крестьяне и рабочие считают необходимым отсечь от России раковую опухоль царизма, помещичьего землевладения и капитализма. Такая глубокая злокачественная опухоль требует серьезного хирургического вмешательства. И все же операция прошла без сколько-нибудь значительной потери крови. Ибо, подобно ребенку, великому народу свойственно не мстить, а прощать и не помнить зла. Мстительность чужда самому духу рабочего класса. В те первые дни он пытался вести гражданскую войну с наименьшими человеческими жертвами.

В значительной степени это удалось. Общее число убитых в рядах красных и белых, вместе взятых, не идет ни в какое сравнение с потерями, понесенными в любом из крупных сражений мировой войны.

— А красный террор?! — возразят мне. Он пришел позже, когда интервенты вторглись в Россию и под их крылышком монархисты и черносотенцы развязали контрреволюционный белый террор против крестьян и рабочих — чудовищную оргию зверств, насилий и массовых убийств беззащитных женщин и детей.

Тогда, доведенные до отчаяния рабочие, защищаясь, были вынуждены нанести ответный удар и прибегнуть к революционному красному террору. Им пришлось восстановить смертную казнь, и белые заговорщики сразу же почувствовали на себе карающую руку революции.

По вопросу о красном и белом терроре идут бешеные споры. Из споров вырисовываются четыре следующих фактора, о которых уместно здесь упомянуть.

Во-первых, красный террор был, бесспорно, более поздней фазой революции. Во-вторых, он явился защитной мерой, прямым ответом на белый террор контрреволюции. В-третьих, как по числу эксцессов, так и по жестокости мер красные намного уступают белым. И в-четвертых, если бы союзники не вторглись в Россию и не раздули пожар гражданской войны против Советов, то, по всей вероятности, не было бы никакого красного террора, и революция до самого конца оставалась бескровной, какой практически она и была вначале.

«Выскочки, авантюристы, самозванцы!» Так обзывала большевиков буржуазия и вместе с кадетом Шацким глумилась над ними: «Разве могут такие собаки, канальи управлять страной!».

Тех, кто говорил, что красный режим продержится больше чем несколько часов или дней, буржуазия поднимала на смех. Мы все время слышали: «Завтра начнут их вешать». Но много прошло этих «завтра», а большевики не висели на фонарных столбах. Не было никаких признаков падения Советов, и буржуазия стала не на шутку тревожиться. «Необходимо дать бой Советам и разогнать их, — заявил контрреволюционный Совет республики. — Это враги народа и революции».

Городская дума стала центром всех сил, поднимающихся против Советов. Она кишела генералами, попами, интеллигентами, чиновниками, спекулянтами, георгиевскими кавалерами, французскими и английскими офицерами, белогвардейцами и кадетами. Из этих элементов был составлен «комитет спасения» — генеральный штаб контрреволюции.

— Вся Россия представлена здесь, — похвалялся старый городской голова Шрейдер.

Да, «вся Россия» — вся, за исключением ее крестьян и рабочих, ее солдат и матросов. Придя сюда из пролетарского Смольного, вы словно переносились совсем в иной мир, мир упитанных и хорошо одетых людей. Отсюда старый порядок привилегированных и всесильных вступал в схватку с новым, установленным рабочим классом порядком. Отсюда буржуазия направляла свой поход против Советов, применяя любые средства, чтобы опорочить, подорвать и уничтожить их.

Буржуазия, надеясь одним ударом поставить Советы на колени, объявила бойкот, парализовав работу всех ведомств нового правительства. В некоторых министерствах служащие ушли с работы в полном составе. В Министерстве иностранных дел шестьсот чиновников выслушали просьбу перевести на иностранные языки декрет о мире и подали в отставку. Большой забастовочный фонд, созданный банками и деловыми кругами, дал возможность подкупить мелких чиновников и даже часть рабочего класса. Одно время почтальоны отказывались доставлять советскую почту, на телеграфе не принимали советские депеши, железные дороги не перевозили войска, телефонистки бросили аппараты, огромные здания опустели — не осталось даже истопников.

В ответ на этот бойкот большевики объявили, что все саботажники потеряют свои должности и право на пенсию, если сейчас же не приступят к работе. В то же время они принялись набирать служащих из своей собственной среды. Люди в косоворотках и спецовках заняли опустевшие помещения. Солдаты настолько углубились в книги и цифры, увлеклись своим делом, что даже язык высунули от непривычного умственного напряжения.

Дюжие матросы старательно выстукивали одним пальцем на пишущей машинке. Рабочие, посланные на телефонную станцию, неумело оперировали переключениями, тогда как абоненты посылали им по проводу проклятья и угрозы. Работали они неуклюже и медленно, но зато старались изо всех сил, с каждым днем все лучше постигая премудрости новой профессии. День ото дня понемногу возвращались на свои места старые служащие; в конце концов сопротивление буржуазии было сломлено.

Вредительство было вторым средством, использованным буржуазией в борьбе против Советов. На заводах управляющие прятали важнейшие детали машин, запутывали отчетность, уничтожали чертежи и расчеты, тайком отсылали в Германию свинец и муку. Чиновники дезорганизовывали работу транспорта, под предлогом непригодности к употреблению в пищу уничтожали продовольствие, приписывая все это красным. Большевики ответили «Предупреждением всем саботажникам и провокаторам, проникшим в советские учреждения». На стенах домов были расклеены воззвания: