Они осматривают их и принимают решение: окружить и взять штурмом. Выбирают удобные позиции. Прячутся за каменными колоннами. Взбираются на стены. Ползут за парапетными плитами. Ложатся плашмя на крышах. Скрываются за печными трубами, подоконниками. Со всех сторон направляют винтовки на баррикады. Затем внезапно открывают огонь, осыпая баррикады градом свинца. Так же неожиданно, как начали, они прекращают огонь, и скрытно меняют позиции. Снова огонь и снова тишина. Офицеры начинают чувствовать себя, как звери в западне, вокруг которой невидимые охотники стягивают огненное кольцо.

Непрерывно прибывают новые отряды, заполняющие разрывы в кольце. Все у́же и у́же стягивается кольцо вокруг контрреволюционеров. Затем, изолировав этот инфекционный очаг, революция начинает подготовку к его уничтожению.

Огненный шквал заставляет белых покинуть баррикады и укрыться под сводами главного входа. Теперь, за толщей каменных стен, они совещаются. Вначале они хотят сделать вылазку, пробиться сквозь кордон красных и бежать. Но это равносильно самоубийству. Их разведчик высунулся было на крыше, но тут же вернулся назад с простреленным плечом. Чтобы выиграть время, они просят о перемирии, но осаждающие отвечают:

— Три дня назад мы взяли вас в плен в Зимнем дворце и под честное слово отпустили. Вы свое слово нарушили и стреляли в наших товарищей. Мы вам не верим.

Белые просят прощения, предлагая в обмен Антонова.

— Антонов! Мы сами отобьем его, — отвечают красные. — Если тронете его, ни один не выйдет отсюда живым.

Отчаянные положения вынуждают к отчаянным действиям.

— Ах, если бы у нас был автомобиль Красного Креста, — вздыхает один офицер. — Красные могут пропустить его.

— Что ж, если у нас нет такого автомобиля, — сказал другой, — зато найдутся кресты.

Он достал четыре больших полотнища с красным крестом; их укрепили спереди, сзади и по бокам машины, которая сразу стала похожа на автомобиль Красного Креста.

Два офицера сели спереди: один за руль, второй рядом с ним, держась одной рукой за борт, а другой сжимая револьвер. На заднее сиденье забрался совершенно измученный и полуживой от страха отец одного из юнкеров.

— Прыгайте сюда и поедем с нами, — предложили мне офицеры. Белые всегда считали как само собой разумеющееся, что любой человек, одетый в платье буржуа, должен быть на стороне буржуазии. Многие из них, знавшие о революционной деятельности таких людей, как, например, Джон Рид или я, считали это обыкновенной уловкой для завоевания доверия большевиков.

Я влез в машину, и она выехала из-под арки. Увидев красный крест, осаждающие прекратили стрельбу. Медленно, с тревожно бьющимися сердцами мы подъехали к линиям красных. Солдаты, матросы и рабочие встретили нас с винтовками в руках.

— Что вам нужно? — грозно спросили они.

— У нас много тяжело раненных. Нет ни бинтов, ни медикаментов, — объяснил офицер, сидевший за рулем. — Мы хотим добраться до штаб-квартиры Красного Креста и получить их. Люди ужасно мучаются.

— Пусть помучаются! — пробурчал один из матросов и выругался. — Жалели они наших товарищей? А мы еще поверили их честному слову... Проклятые обманщики.

На это другой матрос крикнул: «Нельзя так, товарищ!». Затем нам сказали: «Ладно, проезжайте, да поживее».

Мы помчались по улице, а позади снова начался обстрел телефонной станции.

— Эти красногвардейцы, в сущности, неплохие ребята, — заметил я.

— Дурачье. Как это по-английски — damn fools, кажется, так? — и офицеры истерически расхохотались.

На большой скорости мы помчались по Французской набережной, сделав большой крюк, чтобы оторваться от возможной погони. Резкий поворот — и мы перед Инженерным замком. Открылись большие ворота, нас впустили, и через минуту мы находились в салоне, заполненном офицерами — русскими, французами, англичанами. Штабу сообщили о критическом положении на телефонной станции, и он распорядился немедленно послать туда броневик и подкрепление. Уточнены некоторые детали, обменялись несколькими словами с царским генералом и повернулись уходить.

— Минуточку, — остановил нас генерал, — позвольте снабдить вас кое-чем полезным. — Он присел у стола, разложил на нем какие-то бумаги, размером и формой похожие на удостоверения, выдаваемые Советом. Выбрав печать, он шлепнул ею по первому удостоверению. На печати стояли магические слова «Военно-революционный комитет»; формой и размером они точно совпадали со словами подлинной печати Совета. Если эта печать не выкрадена, то уж наверняка точная копия. Подделку обнаружить было трудно.

— В такое тревожное время никогда нелишне иметь при себе необходимый документ, — шутливо сказал генерал, ставя советскую печать еще на два бланка. — Вот, пожалуйста! На непредвиденный случай. Заполните плохим почерком и с ошибками, и получится первоклассный большевистский пропуск куда угодно. И кстати, — добавил он, — передавая нам несколько тяжелых черных шаров, величиной с бейсбольный мяч. — Это вам тоже пригодится.

— Ручные гранаты? — осведомился я.

— Что вы, — ответил генерал. — Это пилюли, капсулы. Лекарство для красных. Дайте красногвардейцу куда надо одну из них — и он наверняка вылечится и от большевизма, и от революции, и от социализма, и от всяких других болезней. Ну как, а? — проговорил он, ужасно довольный своим остроумием. — Целая машина Красного Креста с пилюлями!

Нам сказали, что в баке автомобиля Красного Креста мало бензина. Поэтому вместо того чтобы ждать, когда подвезут его, было решено вернуться на телефонную станцию в большом броневике, который стоял тут же во дворе. Но бензин раздобыли, и машину Красного Креста удалось заправить ^[19].

И наш автомобиль отправился к телефонной станции. Но за последние полчаса на улицах произошли изменения. Почти на каждом углу появились красные часовые. Это были в большинстве своем крестьяне, которых события оторвали от привычной деревенской жизни и забросили в этот город, возбужденный, встревоженный столкновениями революционеров и контрреволюционеров, распознать которых было подчас очень трудно.

Часовые оказывались в затруднительном положении, когда на них нажимали, суя под нос бумаги, показывали на красные кресты на машине и неистово кричали: «Помощь раненым товарищам!». Пока они успевали сообразить, что к чему, мы уже были далеко. Одного за другим миновали мы часовых, пока не натолкнулись на здоровенного крестьянина, стоявшего посреди Миллионной. Он преградил нам путь штыком и заставил остановить машину.

— Идиот. — заорали офицеры. — Ты что не видишь, что это автомобиль Красного Креста? Там: товарищи умирают, а ты тут время тянешь.

— А вы разве тоже товарищи? — спросил крестьянин, недоверчиво разглядывая офицерские мундиры.

— Ну, конечно. Довольно попили буржуи народной крови! Долой изменников-контрреволюционеров! — выкрикивали офицеры революционные лозунги.

— Неужто я дожил до такого дня, когда офицеры стали помогать темному люду? — проговорил крестьянин, обращаясь наполовину к самому себе. Уму непостижимо! Поверить этому было нелегко, и он потребовал наши документы.

Водя пальцем по строчкам, он с трудом разбирал слова. Пока крестьянин читал удостоверение, офицер, не выпуская из рук револьвера, следил за выражением лица крестьянина. Крестьянин и не подозревал, как близок он был от собственной смерти. Скажи он: «Нет, нельзя», — и офицер тут же пристрелил бы его. Разрешив нам проехать, он тем самым дал разрешение на собственную жизнь. Откуда ему было знать, что на удостоверении была поддельная печать. Он видел только то, что они такая же, как и печать, стоявшая на его собственных документах, и поэтому сказал: «Проезжай!». И мы поехали.

Снова мы приблизились к кольцу красных вокруг телефонной станции. Нервы у офицеров были напряжены до предела. Под предлогом оказания помощи раненым белым они везли смерть и увечья для красных. Красные не подозревали об этом. Хотя они уже знали о коварстве контрреволюции, но им и в голову не приходило, что офицеры надругаются над всеми моральными устоями, поправ самые элементарные понятия о чести. Поэтому, когда офицеры во имя человечности попросили скорее пропустить их машину, красногвардейцы ответили: «Красный Крест? Хорошо. Проезжайте».