– Ах ты, черт, забыла! – воскликнула София. – Пойду позвоню в лавку.

Она заторопилась к дому. Мисс де Хевиленд медленно двинулась в том же направлении. Я пошел рядом с ней.

– Не знаю, что бы мы делали без нянюшек, – проговорила мисс де Хевиленд. – Почти у всех бывают старые няни. Они остаются в доме, стирают, гладят, готовят, прибирают комнаты. Они верные и преданные. Нашу я сама нашла много лет назад.

Она нагнулась и со злобой выдернула вьющийся перекрученный зеленый стебелек.

– Мерзкий вьюн. Хуже сорняка нет! Обвивает, душит и добраться-то до него как следует нельзя – идет под землей.

Она в сердцах раздавила каблуком выдранную кучку зелени.

– Скверное дело, Чарльз Хейворд, – сказала она, глядя в сторону дома. – А что думает полиция? Нет, наверное, мне не следует задавать вам такой вопрос. В голове не укладывается, что Аристида отравили. Да и вообще чудно думать о нем как о мертвом. Он мне никогда не нравился – никогда! Но привыкнуть к тому, что он умер, не могу… Дом без него какой-то… пустой.

Я молчал. Несмотря на отрывистость речи, Эдит де Хевиленд, очевидно, погрузилась в воспоминания.

– Я утром думала: прожила я тут долго. Больше сорока лет. Переехала сюда, когда умерла сестра. Он меня пригласил. Семеро детей, младшему год. Не могла же я предоставить их воспитание какому-то даго.[2] Брак, разумеется, немыслимый. Мне всегда казалось, что Марсию околдовали. Уродливый, вульгарный иностранишко! Но, должна сказать, он предоставил мне полную самостоятельность. Няньки, гувернантки, школа – всем распоряжалась я. И настоящая здоровая детская пища. Не всякие там острые блюда из риса, которые он ел сам.

– И вы так и живете здесь с тех пор?

– Да. Даже странно… Я ведь могла уехать, когда дети выросли и женились… Но я, видимо, увлеклась цветами, садом. К тому же меня беспокоил Филип. Когда мужчина женится на актрисе, домашнего уюта не жди. Не знаю, к чему актрисам дети? Как только рождается ребенок, они тут же сломя голову мчатся играть в Эдинбург или еще куда-нибудь, лишь бы подальше. Филип правильно сделал, что поселился здесь со всеми своими книжками.

– А чем занимается Филип Леонидис?

– Пишет книги. Зачем – не знаю. Никто их не читает. И все о третьестепенных исторических эпизодах. Вы ведь тоже наверняка про его книги слыхом не слыхивали?

Я подтвердил это.

– Слишком богат, вот что, – продолжала мисс де Хевиленд. – Когда приходится зарабатывать деньги, чудить некогда.

– А книги его не окупают себя?

– Разумеется, нет. Он считается большим авторитетом по определенным периодам. Но ему незачем и стараться, чтобы книги его окупались. Аристид закрепил за ним тысяч сто фунтов – нечто фантастическое! Чтобы избежать налога на наследство, Аристид всех их сделал финансово независимыми. Роджер заведует фирмой ресторанных услуг, София тоже щедро обеспечена. Деньги младших – под солидной опекой.

– Стало быть, никто в особенности от его смерти не выигрывает?

Она бросила на меня непонятный взгляд.

– Почему же? Все получат еще больше денег. Но они могли бы их получить и так, стоило попросить у отца.

– А у вас есть догадка, кто отравил его, мисс де Хевиленд?

Ответ был вполне в ее характере:

– Ни малейшей. И мне это очень не нравится. Не слишком приятно думать, что по дому шатается Борджиа.[3] Полагаю, полиция припишет убийство бедной Бренде.

– А вы считаете, что они будут не правы?

– Ничего не могу сказать. Мне лично она всегда казалась удивительно глупой заурядной особой и весьма склонной к соблюдению условностей. На отравительницу, с моей точки зрения, не похожа. Но в конце концов, если двадцатичетырехлетняя женщина выходит замуж за старика под восемьдесят, всякому ясно, что вышла она ради денег. В другом случае она могла рассчитывать на то, что очень скоро станет богатой вдовой. Но Аристид был поразительно живуч. Диабет его не усиливался. Он свободно мог прожить до ста. Вероятно, она устала ждать…

– И в этом случае… – начал я и остановился.

– В этом случае, – живо подхватила мисс де Хевиленд, – все было бы более или менее спокойно. Огласка, конечно, вещь неприятная… Но, в конце концов, она не из нашей семьи.

– И других предположений у вас нет?

– Какие могут быть другие предположения?

Я задумался. У меня родилось подозрение, что в голове под мятой фетровой шляпой скрываются недоступные мне мысли. И что, несмотря на отрывистую, почти бессвязную манеру говорить, ясно, что там совершается работа весьма проницательного ума. На мгновение мне даже подумалось, не отравила ли Аристида Леонидиса она сама…

Что ж, ничего невозможного в этом не было. Я никак не мог забыть, с какой мстительностью она вдавила каблуком в землю вьюнок.

Мне вспомнилось слово, которое употребила София: жестокость.

Я украдкой бросил взгляд на Эдит де Хевиленд.

Будь у нее основательная причина… Но какую причину Эдит де Хевиленд могла бы счесть основательной? Чтобы ответить на этот вопрос, я должен был знать ее лучше.

Парадная дверь была не заперта. Мы прошли в на редкость просторный холл. Обставлен он был почти строго: полированный темный дуб и сверкающая медь. В дальней части холла, где полагалось быть лестнице, мы вместо этого увидели белую стену, обшитую панелью с дверью посередине.

– Там часть дома, принадлежащая моему зятю, – пояснила мисс де Хевиленд. – В нижнем этаже живут Филип с Магдой.

Мы вошли в дверь слева и оказались в большой гостиной. Бледно-голубые стены с панелями, мебель, обитая тяжелой парчой, буквально на каждом столике и по стенам стояли и висели фотографии и рисованные портреты актеров, балерин, сцены из спектаклей и эскизы декораций. Над камином висели «Балерины» Дега. Комната утопала в цветах, повсюду стояли гигантские коричневые хризантемы и громадные вазы с гвоздиками.

– Вы, вероятно, хотите видеть Филипа? – сказала мисс де Хевиленд.

Хотел ли я? Не знаю. Когда я ехал сюда, я хотел видеть только Софию, и я ее повидал. Она решительно одобрила план старика, но теперь она пропала из виду и, наверное, звонит по телефону насчет рыбы, не дав мне никаких указаний – как себя вести. В каком качестве предстать перед Филипом Леонидисом? Как молодой человек, ищущий руки его дочери, или просто как знакомый, зашедший в дом случайно (и именно в такой неподходящий момент!), или же как сотрудник полиции?

Мисс де Хевиленд не дала мне времени на размышление. Да это и не был вопрос, скорее, утверждение. Мисс де Хевиленд, судя по всему, больше была склонна утверждать, а не вопрошать.

– Пойдем к нему в библиотеку, – распорядилась она.

Она вывела меня из гостиной, мы прошли коридором еще до одной двери и очутились в большом, сплошь заставленном книгами кабинете. Книги не только заполняли полки, доходившие до потолка, но лежали на стульях и столах и даже на полу. И несмотря на это, впечатления беспорядка не оставалось.

В комнате царил холод. И отсутствовал какой-то запах – какой, я не мог сразу определить, хотя почему-то ждал его. Здесь пахло книжной пылью и немного воском. Через минуту я понял, чего мне тут не хватало – табачного запаха. Филип Леонидис не курил.

При нашем появлении он встал из-за стола – высокий, удивительно красивый мужчина лет пятидесяти. До сих пор все так подчеркивали уродливость Аристида Леонидиса, что я почему-то ожидал увидеть уродливого сына. И уж во всяком случае, я никак не был готов к такому совершенству черт: прямой нос, безупречный контур лица, светлые тронутые сединой волосы, откинутые назад с прекрасного лба.

– Это Чарльз Хейворд, Филип, – сказала Эдит де Хевиленд.

– Здравствуйте.

Невозможно было догадаться, слыхал он уже обо мне или нет. Протянутая рука была холодна как лед. На лице читалось полное безразличие. Я занервничал. Он стоял и терпеливо, безучастно ждал.