– Страшно? Почему?

– Наверное… я боялась, что меня убьют.

Я вспомнил выражение ужаса на лице Бренды, ее дикую, необъяснимую панику. Вспомнил сцену страха, разыгранную Магдой, когда она репетировала роль убийцы. София вряд ли стала бы впадать в панику, но она была реалисткой и ясно видела, что исчезновение семейного завещания ставит ее под подозрение. Теперь я понял (или считал, что понял) причину ее отказа обручиться со мной и ее настойчивые мольбы выяснить всю правду до конца. Ей, она сказала, нужна только правда. Я вспомнил, с какой горячностью были произнесены эти слова.

Мы свернули к дому, и в какой-то момент я вдруг вспомнил еще одно ее высказывание.

Она сказала, что, наверное, могла бы убить, и добавила: но только ради чего-то очень стоящего.

Из-за поворота вышли Роджер и Клеменси и быстрым шагом двинулись нам навстречу. Свободный спортивный пиджак шел Роджеру гораздо больше, чем деловой костюм бизнесмена из Сити. Вид у Роджера был возбужденный и взъерошенный, Клеменси мрачно хмурилась.

– Приветствую вас, – сказал Роджер. – Наконец-то. Я уж думал, они так и не соберутся арестовать эту дрянь. Чего они ждали до сих пор? Слава богу, забрали ее вместе с этим ничтожеством, ее дружком. Надеюсь, их обоих повесят.

Клеменси помрачнела еще больше.

– Веди себя как цивилизованный человек, Роджер, – сказала она.

– Цивилизованный! Какая чушь! Заранее все обдумать, а потом хладнокровно отравить беспомощного, доверчивого старика. И когда я радуюсь, что убийцы пойманы и понесут наказание, ты говоришь, что я нецивилизованный. Да я охотно задушил бы эту женщину собственными руками. Она ведь была с вами, когда полиция за ней приехала? Как она все это восприняла? – спросил он.

– Это было ужасно, – сказала тихо София. – Она от страха едва не лишилась рассудка.

– Поделом.

– Не надо быть таким мстительным, – сказала Клеменси.

– Это я знаю, дорогая, но ты не в состоянии меня понять. Это ведь был не твой отец. А я любил отца. Тебе этого никак не понять. Я его любил.

– Мне следовало бы уже это понять.

– У тебя нет воображения, Клеменси, – сказал Роджер шутливо. – Представь себе, что отравили бы меня.

Я видел, как у нее дрогнули веки и руки нервно сжались в кулаки.

– Не произноси этого даже в шутку, – резко сказала она.

– Ничего, дорогая. Скоро мы будем далеко от всего этого.

Мы пошли к дому, Роджер и София впереди, а мы с Клеменси замыкали шествие. Клеменси сказала:

– Теперь-то, я надеюсь, нам разрешат уехать?

– А вам так не терпится?

– Меня это все измотало, – сказала Клеменси.

Я с удивлением на нее поглядел. В ответ она улыбнулась какой-то слабой, вымученной улыбкой и тряхнула головой:

– Вы разве не видите, Чарльз, что я непрерывно сражаюсь? Сражаюсь за свое счастье. И за счастье Роджера. Я так боялась, что семья уговорит его остаться в Англии и мы будем затянуты в этот семейный клубок и задушены семейными узами. Боялась, что София предложит ему определенный доход и он останется в Англии потому, что это обеспечит больший жизненный комфорт и удобства для меня. Все горе в том, что Роджер не хочет слушать, что ему говоришь. У него свои идеи, и почти всегда неверные. Он ничего не понимает. А в то же время он достаточно Леонидис и поэтому считает, что счастье женщины определяется комфортом и деньгами. Но я все равно буду сражаться за свое счастье – и не отступлю. Я увезу Роджера и создам ему жизнь, которая будет ему по душе, и он больше не будет ощущать себя неудачником. Я хочу его для себя – подальше от них всех… там, где мы будем вдвоем…

Все это было сказано торопливо, с каким-то тихим отчаянием, удивившим и насторожившим меня. Я не замечал прежде, что она на грани срыва, и не представлял себе, каким мучительным и собственническим было ее чувство к Роджеру.

В памяти невольно возникли слова Эдит де Хевиленд: «Люблю, но не делаю кумиров», произнесенные с какой-то особой интонацией. Я так и не понял, имела ли она в виду Клеменси.

Думаю, что Роджер любил отца больше всех на свете, больше, чем жену, несмотря на то что он был сильно к ней привязан. Я впервые понял, каким упорным было желание Клеменси полностью завладеть мужем. Любовь к Роджеру, как я сейчас видел, составляла смысл ее жизни. Он был для нее одновременно и мужем, и возлюбленным, и ее ребенком.

У подъезда остановилась машина.

– Привет, – сказал я, – вот и Жозефина.

Жозефина выскочила из машины, за ней вышла Магда.

У Жозефины была забинтована голова, но выглядела она вполне здоровой.

– Пойду посмотрю, как там мои золотые рыбки, – заявила она и двинулась по направлению к пруду нам навстречу.

– Солнышко, тебе необходимо немного полежать и, может быть, выпить крепкого бульона! – закричала Магда.

– Мама, успокойся, я уже совсем поправилась. И вообще я ненавижу крепкий бульон.

Магда стояла в нерешительности. Я знал, что Жозефину собирались выписать из больницы уже несколько дней назад и задержали ее там только по просьбе Тавернера. Он не мог поручиться за безопасность Жозефины, пока не упрятали под замок подозреваемых преступников.

Я сказал Магде:

– Я думаю, свежий воздух ей будет только полезен. Я присмотрю за ней.

Я догнал Жозефину по дороге к пруду.

– Тут столько всякого происходило, пока тебя не было, – сказал я.

Жозефина не ответила. Близорукими глазами она всматривалась в пруд.

– Не вижу Фердинанда, – пробормотала она.

– Какой из них Фердинанд?

– Такой с четырьмя хвостами.

– Это забавные созданья. А мне нравятся ярко-золотые рыбки.

– Самые обыкновенные.

– А в этих, как молью объеденных, я ничего красивого не вижу.

Жозефина уничтожила меня взглядом:

– Это шебункины. Они очень дорого стоят – гораздо дороже золотых рыбок.

– А тебе неинтересно узнать, что здесь происходило?

– Я и так знаю.

– А ты знаешь, что нашли новое завещание и что дедушка оставил все деньги Софии?

Жозефина кивнула со скучающим видом:

– Мама мне сказала, но я и раньше знала.

– В больнице узнала, это ты хочешь сказать?

– Нет. Я хочу сказать, что знала раньше о том, что дедушка все деньги оставил Софии. Я слышала, как он ей говорил об этом.

– Снова подслушивала?

– Да, я люблю подслушивать.

– Очень стыдно это делать, а кроме того, помни, те, кто подслушивает, могут услышать нелестное о себе.

Она как-то странно на меня поглядела:

– Я слыхала, что он сказал ей про меня, если вы это имели в виду. Няня просто бесится, – добавила она, – когда видит, что я подслушиваю под дверью. Она говорит, что так вести себя не должна настоящая леди.

– Она права.

– Наплевать, – сказала Жозефина. – Сейчас нет настоящих леди. Так сказали по радио в «Клубе смекалистых». Они считают, что это ар-ха-ично. – Она старательно и с расстановкой выговорила незнакомое слово.

Я переменил тему:

– Ты немного опоздала. Самые крупные события произошли только что – инспектор Тавернер арестовал Бренду и Лоуренса.

Я ожидал, что Жозефина, игравшая роль сыщика, будет поражена этой новостью, но она снова со скучающей миной повторила:

– Да, я знаю.

Я пришел в тихое бешенство.

– Ты не можешь этого знать, – сказал я. – Это случилось только что.

– Машина встретилась нам на дороге. Там вместе с Брендой и Лоуренсом сидели инспектор Тавернер и сыщик в замшевых туфлях. Я, конечно, сразу поняла, что их арестовали. Интересно, он сделал необходимое предупреждение? Сами знаете, так полагается.

Я заверил ее, что Тавернер вел себя в строгом соответствии с законом.

– Я вынужден был рассказать ему о письмах, – добавил я извиняющимся тоном. – Я нашел их за баком. Я хотел, чтобы ты сама ему о них сказала, но ты была уже в больнице.

Она осторожно потрогала голову.

– Меня должны были убить, – заявила она удовлетворенно. – Я же вам говорила, что настало время для второго убийства. Баки – негодное место для хранения писем. Я сразу же догадалась, когда увидела, как Лоуренс выходит оттуда. Он ведь не такой человек, чтобы возиться с кранами, трубами, пробками. Поэтому я сразу решила, что он там что-то прячет.