Мама рухнула на пол, накрыв телом кусок хлеба, и зарыдала. Я кинулась во двор.

– Баба Килина! – закричала я. – Стойте! Стойте! Куда ж вы с непокрытой головой! Застудитесь! Вы ж платок забыли!

– Ат! – материна тетка пощупала непокрытую голову. – Зиронька ж ты моя! А я и думаю: чего ж мне так холодно!

Она быстро повязалась, а потом обхватила меня руками и тоже стала щупать, как только что свои волосы – такие же, как у матери, черные, и совсем не поседевшие, и при этом приговаривала:

– Умная… одна из всех умная!..

Она все мацала и мацала меня и при этом сокрушенно цокала языком:

– Только худая! Ой, и худая! Ну, ничего… ничего… были бы кости, а мясо нарастет! Приходи завтра ко мне, – она притянула мою голову прямо к своему рту и жарко зашептала в ухо: – Не пожалеешь! Умница ты моя! Побежала за бабой… скумекала, что к чему! И живая останешься, живая… На тебе хлебца, – баба проворно достала из-под юбки еще кусок. – На! А им не давай! Не давай! Сама съешь! Они не заслужили!

– Ты чего так долго? – с порога бросилась мать. – Чего она тебе наговорила?!

Вместо ответа я положила на стол, рядом с первым, еще кусок хлеба:

– Вот… баба просили передать.

Когда назавтра я оделась и украдкой выскользнула из хаты к бабе Килине, мама лежала на печи, с головой завернувшись в старую отцовскую свитку, и спала. Или не спала. Наверное, все-таки не спала. Но она меня не остановила.

– Мама, мама! – Лиска изо всех сил трясла меня за плечи. – Мама! Ты кричишь!

– Стой, стой, не ходи!.. – еще не совсем очнувшись, бормотала я. – Не надо, не надо!..

Я открыла глаза и поняла, что это снова был сон. Вернее, ПРОДОЛЖЕНИЕ сна. Трясущимися руками я ощупала худенькие Лискины плечи – и мне показалось, что я делаю это точно так же, как баба Килина, только что во сне ощупывавшая меня. МЕНЯ!

– Где я?.. – прохрипела я.

– Ты дома, дома… – Лиска уже плакала. – Мамочка! Не надо!

– А… да… – Я обняла дочь. – Прости, моя хорошая. Просто кошмар приснился… Погода меняется, наверное… Ты спи… спи.

Старый дом содрогался и страдал под бешеными порывами ветра. Он был хорош, этот дом – но слишком велик для нас. Наверное, его строили для большой семьи, где много детей и внуков… У кого теперь такие семьи?..

Я встала, хотя до утра было еще далеко, накинула поверх пижамы халат и заглянула в печку. Уголь еще не прогорел, однако в комнате заметно похолодало из-за ветра, дующего прямо в окна и бросающегося пригоршнями мокрого снега.

Для тепла мы с Лиской обитали в одной комнате – большой, просторной, с видом на сад и капитальной печкой от пола до потолка, которую, к счастью, при ремонте, начатом и отчего-то брошенном хозяевами на полдороге, не разобрали. Впрочем, резоны перестройщиков и детали интерьера меня волновали мало – главное, в доме были все удобства и даже газовое отопление – за которое, впрочем, нам платить было не по карману. Хотя старый деревянный дом в два этажа тепло держал и неплохо, но решающим доводом в пользу печки был все же его размер.

Я прислонилась к изразцам всем телом, прижалась щекой и ладонями, впитывая тепло, потому что меня знобило. Ноги заледенели и покалывали – я их не чувствовала, будто действительно долго стояла босая в снегу за хатой, вслушиваясь в слова на языке, которым почти не пользовалась в повседневной жизни и которого, по большому счету, не знала… во всяком случае, не знала так, чтобы видеть на нем эти проклятые, мучительные сны!

Не нужно думать об этом… И лучше забыть все как можно скорее. Как когда-то говорила моя бабушка: «Куда ночь – туда и сон!» А беспокоиться нужно о насущном: сегодняшнем дне… о дочери… о подруге, которая у меня вдруг образовалась после стольких лет вакуума, когда я жила только дочерью, мужем, интересами семьи и, конечно же, своей музыкой. Теперь у меня остались только дочь и воспоминания… в которых не было места этим снам! Не было! Не могло быть!

– Ну успокойся, успокойся… – шептала я себе, водя ладонями по теплой гладкой плитке, и внезапно подумала, что наверняка много лет назад кто-то стоял здесь так же, как я, отогреваясь у печного тепла всем телом…

Ветер гулял, свистел и гудел в трубе, отыскивал щели и все, что могло вибрировать, трепетать, скрипеть, шелестеть и издавать прочие звуки, мастеря из подручных средств свой варварский гигантский оргáн. Ветровые обжигающие фуги зимы… Уже через сутки я, ужаснувшись бешено бегущим цифрам газового счетчика, отключила отопительный контур, решив зимовать с масляной батареей. Однако в сарае во дворе обнаружился запас дров и – что гораздо более ценно – нашелся уголь, который лежал там, судя по всему, очень давно, но не использовался по назначению. Для меня же, выросшей в частном доме и знавшей, как со всем этим управляться, тускло поблескивающая в свете фонарика массивная груда антрацита была благой вестью – о том, что перезимуем мы без проблем.

Я помещаюсь на старом нераскладывающемся диване, Лиска – на найденной во время экскурсии по дому раскладушке. После кошмара я уложила ее в свою постель. Я подхожу к дочери, на ощупь поправляю одеяло и глажу ее по волосам:

– Спи, спи…

Я стараюсь уговорить себя, что все хорошо… хорошо… хорошо… Что это действительно был только кошмар… пускай и с продолжением. Наверное, так бывает, что я знаю о снах! Однако внутри все до сих пор дрожало отвратительной мелкой дрожью. Я толчками втягивала носом воздух: в нем еще словно витали запахи хлеба и домотканого полотна, грушевого узвара, земляного пола, немытых волос бабы Килины… Я подняла руку к глазам и вскрикнула: мне показалось, что вместо собственных пальцев я вижу чужие – гораздо более тонкие, смуглые, с неровными, обгрызенными до мяса ногтями, а вместо рукава халата привиделся грубо подрубленный край полотняной сорочки…

Глубоко вдохнув, чтобы не закричать, я зажала себе рот. Это просто нервы… запахи старого дома и игра света и тени от мечущихся снаружи ветвей и неистовых метельных бросков.

Я подошла к окну. Сад был завален снегом, от которого действительно было светло, как говорила страшная баба Килина с обвисшими старческими щеками и еще более ужасным ртом, полным молодых хищных зубов… Но самым страшным был даже не сон, а то, что я внезапно почувствовала невозможность отделить этот снег от того, другого, в который другая я выскочила, чтобы отдать бабе платок!.. Я с силой потерла место на руке, которое еще горело от стискивавших его узловатых пальцев. «Вот так и сходят с ума, наверное», – с ужасом поняла я и потянулась к клавише, чтобы, несмотря на вероятность разбудить Лиску, включить свет.

Я щелкнула, но свет почему-то не зажегся. Это напугало меня даже сильнее кошмара – потому что в ТОЙ старой хате, хате, каких теперь уже нигде и не увидишь – в мазанке с глиняными белеными стенами и камышовой крышей, света тоже не было! Только снег… луна в прорехах облаков… и страх. Сильный страх, страх почти осязаемый, почти материальный!

– Я не сойду с ума, не сойду, не сойду!.. – быстро зашептала я, страшась ночи, луны, снега, сада, который сейчас казался мне полным призраков, боясь оставаться здесь, у окна, одной и так же сильно боясь приблизиться к дочери, чтобы не перепугать ее до смерти видом сходящей с ума матери. Ей и так достаточно! Хватит! И я не повешусь! Нет! Этого вы от меня ТЕПЕРЬ не дождетесь!

– Я переживу все это… и я выживу… выживу… я сильная!..

Я не одна. Я не в пустыне. У меня больше нет иллюзий, которыми я была полна, когда вышла ночью из своего бывшего дома, вышла крадучись, чтобы бежать неизвестно куда – потому что даже неизвестное было лучше того, что меня ожидало. Потому что для людей, ждавших утра, света, солнца, чтобы забрать у меня ребенка, я уже не существовала… И тогда темнота была моей сообщницей, моим спасением… и ее не следовало бояться, как и сейчас.

– Я ничего не боюсь! – сказала я твердо.

Я вспомнила слепящий летний свет и запах другого хлеба: каждодневного и изобильного. У свекров был цех, в котором пекли фирменный лаваш и сдобные булки, которые так любила маленькая Лиска. А потом стали выпекать и хлеб для церкви – они все вдруг стали истово верующими. В доме теперь постоянно шли разговоры о Боге, о правильной жизни и о жизни после смерти – которая вдруг стала главной. Как и ВЕРА – которая у тех, с кем я жила, почти сплошь состояла из неукоснительного соблюдения постов, праздников, ограничений и правил.