Никакая часть данного издания не может быть скопирована или воспроизведена в любой форме без письменного разрешения издательства

© Костина-Кассанелли Н., 2018

© Depositphotos.com/freevector, илюстрация, 2018

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», издание на русском языке, 2018

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», художественное оформление, 2018

– Гоша-а-а!! Го-о-ош-к-а-а!!.

Кричали и колотили так, что еще чуток – и дверь бы определенно вынесли. Сказать, что я вылетел пулей?.. Нет, я просто не помнил, как вскочил, как открыл замок…

Обычно сплю я не очень крепко – но сегодня, после неожиданного рабочего аврала, когда я окончательно зашел в тупик в отношениях с трудным заказчиком, а потом и слегка употребил по этому поводу – просто, чтобы успокоить нервы, – словом, употребивши и успокоившись, я вырубился под бубнеж телика, который давно пора было снести на помойку – вместе с его никчемным бубнежом. Не знаю, отчего я терпел анахронизм, поселившийся в доме еще при родителях; но я терпел его, как терпят кота, раз за разом гадящего в тапки, и ждал, пока тот наконец подохнет собственной смертью. Именно проклятое устройство, предназначенное в основном для закачивания в мозги рекламы, а также для выедания их чайной ложечкой, и было виновато. Я не сразу просек, что орет и грохает не озвучка, а реал: колотят в мою собственную металлическую дверь, вопя при этом столь отчаянно, что меня буквально снесло с дивана, где я закемарил.

Выскочил я в чем был – мой костюм-тройка состоял из трусов и пары костылей, но соседка – Петровна? Васильевна? – словом, почтенная пожилая леди, живущая напротив, претензий не предъявила. Думаю, она вообще вряд ли заметила бы, даже будь я без основной части своего прикида. На ней, что называется, лица не было – а то, что находилось на месте толстых румяных щек и вечно прищуренных, ищущих свою выгоду глазок, ходило ходуном и тряслось студнем, вместе с тумбообразным туловом, упакованным в старый махровый халат.

Крик, халат, прыгающие губы и забрызганный слюной подбородок врезались в глаза мгновенно. Лишь раз взглянув, я и через сто лет смог бы описать в мельчайших деталях все: и пятна на халате той, что разносила на фиг мою дверь, и мелкий сор на площадке под нашими ногами, и тусклую лампочку в самодельной сварной сетке, надетой на сей осветительный прибор, чтобы его постоянно не лямзили… Сетка бросала гротескные тени на раззявленный в крике рот, на меня, остолбенело пялящего зенки, и на декорации в стиле «пролетарский авангард»: исписанную маркером дверь лифта и табличку на помещении ЖЭКа, помещающегося напротив наших – с Петровной? Васильевной? – квартир, бесстрастно информировавшую граждан о часах приема.

– Повесилась!!!

Я машинально отер с лица брызги.

– Прям у меня в квартере!! Повесилась!!

– Ма-а-а-а-а-ма-а-а-а-а!! – страшно неслось из полуоткрытой соседской двери.

Я грубо двинул в сторону неидентифицированную махровую Петровну, и она, впечатавшись в виртуозно проиллюстрированный пост о чьей-то половой распущенности, с воем стала оседать прямо на вверенный ее попечению нечистый цементный пол.

– Ма-а-а-а-ма-а-а!! Не на-а-а-адо!!

Девчонка все делала правильно: держала тело за ноги, толкая его вверх и не давая петле пережать шею намертво. Мать была по крайней мере раза в полтора крупнее – или же мне это просто показалось, потому что повешенный человек выглядит очень длинным? Но сопоставлять и раздумывать было некогда: я перехватил дергающиеся ноги и рявкнул:

– Нож!! Нож неси!!

Она мелко-мелко закивала, но с места так и не двинулась: шок. Один костыль уже выскользнул и валялся на полу – и надежда на то, что я устою под весом пляшущего в петле тела на одной ноге и удержу эту повесившуюся дуру, истаивала с каждой секундой.

– Нож! – заорал я, и девчонка наконец очнулась, затопала по коридору и, судя по звуку, уронила там, на кухне неизвестно куда подевавшейся в критический момент Петровны-Васильевны, все ножи разом, вместе с ящиком.

Я стиснул зубы и молился, чтобы не упасть, чтобы выстоять вместе с этим конвульсивно дергающимся телом: если тщедушный подросток не дал женщине в петле умереть, то и я смогу… смогу… смогу!..

Она вернулась быстрее, чем я ожидал, без лишних криков и рыданий в два прыжка взлетела на письменный стол и полоснула наконец по веревке ножом. Я не удержал ее мать, и мы упали вдвоем, прямо на мои угловатые костыли: я – боком, она – сверху, мешком, глухо и безжизненно стукнув о паркет головой.

– Петлю… – прохрипел я из-под нее. – Петлю ослабь…

Однако надежды, что перепуганная до смерти девчушка сделает как надо, не было – поэтому я злобно и бесцеремонно спихнул с себя тело: нашла когда вешаться, идиотка!

Словно поддерживая мое мнение о самоубийце, в дверях воздвиглась… да, все-таки Петровна, а не Васильевна – и завизжала:

– Впустила на свою голову!! А они ж, мать твою! У меня в квартере!! На улицу иди и там скоко хошь вешайся!

С улицы из незнамо зачем распахнутого в ноябрьскую сырость окна тянуло близкой помойкой, дизельной гарью и почему-то антоновскими яблоками. У меня саднили ребра, которыми я приложился о собственный костыль, и костяшки пальцев – падая, я провез ими по стене.

– Скорую надо вызвать, – я вклинился между двумя воплями Петровны, но она только замигала недобрыми, черными, как эта осенняя ночь, гляделками:

– Еще чего! Неприятностей потом не оберешься! Ни прописки у нее, ни работы, ни денег… Участковому кто, я за нее отстегивать буду?! Да еще и вешаться придумала! – снова завела дворничиха о наболевшем. – У меня прям! Нашла дуру! От пожалела на свою голову! Собирайте манатки, и чтоб через час и духу вашего!..

Незадачливая самоубийца молчала. Дышала она с трудом, но самостоятельно, с видимым усилием втягивая воздух при каждом вдохе. В горле у нее свистело и похрипывало, но лицо вместо синюшно-багрового мало-помалу приобретало нормальный цвет. На шее у изгоняемой из дворницкого рая еще болтались остатки удавки.

– В дурку б тебя, сучку, щас отправить! – все не унималась хозяйка. – Привязать к койке, да под галоперидол! – неожиданно проявила недюжинное знание предмета Петровна. – Сама чего – вешайся хоть по сто раз на дню, а девку твою в детдом сдадут! Чтоб мамку потом всю жизнь вспоминала, как бросила! Добрым словом, тля… Да хто ж у нее есть, кроме тебя? А тебя утром я чтоб и как звать забыла! Увижу вас у квартере – сама придушу!

Она была неплохая баба, эта толстая ушлая Петровна, где-то даже душевная и отзывчивая, хотя и простая, как все менеджеры метлы. Впрочем, никакая другая и не впустила бы к себе одиночку с ребенком и, видимо, с большими проблемами. Ну, не вешаются же люди с бухты-барахты, просто от осеннего сплина? Такие люди берут пару пива, включают устаревший телик и заваливаются на продавленный диван… короче, как-то так.

– Ну, я к себе… Позвольте?

Одним костылем я безуспешно пытаюсь выгрести из-под батареи уехавший туда второй.

– Инвалида из-за вас, мать вашу, сбудила! В одном споднем!

– Возьмите…

Девчонка, косясь на мою безобразно висящую из трусов культю, протянула костыль.

– Вот… воды выпей… дура.

– Валерьянки, – посоветовал я, – сразу столовую ложку. А еще лучше – водки. Полстакана как минимум.