— Тогда… как же быть, герцог? — растерянный, спросил Левенвольде, не понимая, куда клонит его покровитель.

— Ну, потом… Мы ещё здесь вот потолкуем все вместе. Спешите, привезите Остермана. И тогда…

Левенвольде замялся.

— А… а если он и в самом деле болен, ваша светлость?.. Как быть тогда?

— Если даже умирает — всё равно! — вспыхнув, резко, забывая всякую сдержанность, отчеканил Бирон. — Скажите ему: «Бирон ничего не забывает! Всегда все помнит… и помощь в трудную минуту… и… вражеский удар из темноты». Напомните ему Волынского! — топнув даже ногою, почти выкрикнул он. — Спешите, граф… Время не терпит…

Левенвольде молча поклонился и быстро вышел.

Глядевший ему вслед Бирон стоял несколько мгновений возбуждённый, с багровым лицом, с жилами, которые вздулись на лбу и на короткой шее.

Вдруг, словно отрезвев, припомнив что-то очень важное, сразу принял другой вид и, стараясь, чтобы его расслышал уходящий по анфиладе покоев обер-гофмаршал, примирительно заговорил:

— Нет, впрочем… на надо! Того не говорите! Не слышит… Э, впрочем, всё равно! — с досадой заметил он сам себе и, почти не обращая внимания на присутствующих министров, зашагал по комнате, в нетерпении покусывая толстые, резко очерченные губы, где серела полуседая щетина усов и бороды, небритой дня два среди тревог и общего беспокойства, овладевшего двором Анны за последнее время.

— А… вот и наш господин фельдмаршал пожаловал! — с довольным видом возгласил Бестужев, занявший наблюдательный пост у окна, выходящего на площадь.

— Миних! Ещё предстоит работа — обломать его!.. — проворчал Бирон, но сейчас же возразил сам себе: — Впрочем, нет! Этот много проще, прямее старой лисы, Остермана. Скорее все разберёт и поймёт… Один он подъехал?

— Менгден, Трубецкой катят за ним… И ещё…

— Все мои «приятели», — криво усмехнулся фаворит. — Ну, ничего… Бумага у вас готова? — тихо бросил он вопрос, подойдя вплотную к Бестужеву.

— Тут!..

— Добро. Я встречу их рядом, в большом покое. Сюда всех сразу звать нельзя… Прежде надо будет между нами дело повершить… И тогда уж…

Снова пошагав по комнате, он спросил у Бестужева:

— Съезжаются остальные?..

— Все, как на парад!.. И господин Маслов… Хе-хе-хе!..

— Он нам пригодится. Ну, я сейчас…

Но уже стоя на пороге входной двери, Бирон вспомнил что-то и быстро вернулся к Черкасскому, который с невозмутимым видом слушал все нападки на русских, только посапывая носом, словно задремал в кресле у камина, обогрев свой отвислый, огромный живот, вытянув короткие, бревнообразные ноги в ботфортах поближе к огню.

— Милый князь, чуть было не забыл! — обратился к нему по-приятельски Бирон. — Там с китайскими товарами так оно глупо вышло… Я поминал государыне… У ней самой из ума было вон. Вы получите то, что вам было обещано, до последнего рублёвика. Завтра же пойдёт от меня строжайший приказ… по воле императрицы… Вышла ошибка, что с вас теребили пошлины, и такие великие!..

Черкасский оживился, просиял…

Несметный богач, он славился своей жадностью и тщеславием. Услыхав новость, сулящую новые большие выгоды, толстяк вскочил с необычайной для такой груды мяса лёгкостью, стал усиленно кланяться и причитать:

— Благодарствую нижайше… Верный слуга вашей герцогской милости!.. Не забываете старика… Шутка ли: сколько денег могло пропасть, уйти из рук. Ни за што ни про што… Казна ли обеднеет, ежели выгода будет малая старику, верному слуге государыни и вашей светлости!..

Так, кланяясь и причитая, он умолк только, когда грузная фигура Бирона скрылась за дверьми соседнего покоя, где обступили фаворита министры и вельможи, съехавшиеся в необычайный час по внезапному приглашению из дворца.

Черкасский снова уселся в позе терпеливого ожидания у камина, подрёмывая и посапывая. Бестужев, сдерживавший волнение при Бироне, в свою очередь заходил по тихому покою, потирая нервные, холёные пальцы прирождённого барина и бормоча, словно про себя:

— Вот она, последняя минута!.. Решительный, генеральный бой!.. Хе-хе-хе!.. Как-то нам придётся выйти из этой передряги!

— Да-с… Истинное ваше слово! — слегка похлопывая жирной, пухлой рукою по голенищам лакированных ботфортов, жирным, хрипучим своим баском отозвался Черкасский. — Только тому истинно хорошо теперь, кто далёк от нашей каши: от этих палат и от казематов, што там, неподалечку… Неспроста оно рядочком одно с другим… через речку постановлено… Эхе-хе!.. А уж коли влез кто по уши — так и не трепыхайся… Всё одно не выбраться!..

— Да, конечно! — согласился Бестужев. — Утешение от ваших слов плохое, но правда истинная в них!.. А позволю себе спросить, князь, неужли совесть зазрила нашего хапугу-герцога… Слышал я тут: про китайские товары он поминал… Вам доля покойного графа Волынского была обещана… А заместо того — все тридцать тыщ…

— Курляндцу в руки попали… в его лапы загребущие. Што поделаешь! — вздохнул шумно Черкасский, но сейчас же хитро подмигнул и добавил: — Да, вот как поприжало малость друга милого — стал и он подобрее!.. Хо-хо-хо!.. А мы не брезгуем. Хоша и у пса в зубах побывало — лишь бы нас не миновало… Наше и в грязи подымем. Денежки-то не малые. Все пригодятся!

— Тс-с!.. — остерёг толстяка Бестужев, сам же вызвавший хитро на откровенность простоватого князя. — Не так уж крепко костите. Знаете: в таких палатах стены и те с ушами да с глазами. Охота ли вам ссориться с нашим высоковельможным правителем, регентом трона!.. Хе-хе-хе…

— Какой вы добрый да оглядчивый стали, ваше превосходительство! — угрюмо глядя на лисью, хотя и красивую ещё мордочку Бестужева, заметил толстяк. — Меня бережёте… И на том благодарствую. Вы-то уж знаете повадку Бирона, мёртвую хватку евонную, ась?..

— Знаю. Как не знать?.. Коли какая нужда — я у него в первую голову. Дружком считаюсь. Словно бы белый арап для милостивца служу… Ужли курляндец дойдёт до своего… Станет нашим правителем? — полушёпотом не то задал вопрос, не то поверил тайну хитрый интриган своему простому на вид, но тоже лукавому собеседнику.

— Видно, так! — почёсывая голову, согласился добродушно Черкасский. А его заплывшие жиром свиные глазки пытливо так и сверлили Бестужева, желая угадать: о чём сейчас думает, чего добивается общий слуга, сводник и предатель?

— Кому же боле! — видя, что Бестужев выжидательно молчит, продолжал Черкасский. — Кто иной из немцев дела наши, русские, столь хорошо знает?.. А ежели наши русачки… Куды их в правительство! Э… Служить умеем, да и то плохонько. Вот с борзыми… да пображничать… да с девчонками… наше дело. А этого ирода на все хватает!.. Уж, видно, ему и быть!..

— То-то! — подмигнув, с видом полного доверия заговорил наконец негромко Бестужев, нащупав подходящую почву в покладливом князе. — Приказал он мне бумагу эту самую… о регентстве сочинить… Вот она. Да боюся: вдруг как никто и подписать не пожелает!.. Либо сама не соизволит. Мне тогда беда! Плохо, князенька! И не довернёшься — бит! И перевернёшься — дран!.. Вот оно, житьё-то наше!

— Вам ли охать, ваше превосходительство! — возмущённый лицемерными причитаниями лукавца, заметил Черкасский с явной иронией в хриповатом, всегда сонливо-добродушном голосе. — Нешто такие, как вы, пропадают где-либо? Не-ет.

— Благодарствуйте за ласку, — не смущаясь, отразил неожиданный укол наглый, опытный царедворец.

— Почти, за што там желаешь! — совсем раздражённый такою меднолобостью, отмахнулся рукою князь и медленно, тяжело пошёл навстречу входящим министрам с Бироном и Остерманом впереди.

А Бестужев уже так и метнулся к дверям, стараясь хоть бочком, сзади поддержать еле плетущегося Остермана, которого с одной стороны вёл сам Бирон, а с другой — гофмаршал Левенвольде. Фон Менгден и Миних замыкали группу.

Все направились к угловому широкому дивану, куда и усадили Остермана. Остальные расселись тут же и на креслах, расставленных вокруг овального, преддиванного стола, покрытого тяжёлой плюшевой скатертью.