Она столько сделала мне, моим детям… Я верен и люблю Россию, где нашёл почёт, силу, власть! Где живёт моё самое мне дорогое: моя семья, дети, та единая на свете, кого я, грубый курляндский пёс, любил долго, молча, затаённо!.. Не смея самому себе признаться: к о г о люблю!..
Он умолк, тяжело дыша от притворно скрытого волнения. Но на самом деле хитрец волновался: игра поведена им слишком открыто и смело. Ставка очень велика. Пошлёт ли удачу рок, часто служивший его замыслам?!
Елизавета, обычно находчивая, бойкая на словах, отважная в поступках, тоже была теперь подавлена, почти ошеломлена таким внезапным и грубоватым полупризнанием наложника Анны.
Тяжёлое молчание длилось несколько мгновений, но показалось бесконечным, и царевна первая решилась нарушить его.
— Герцог, вы… не пьяны сейчас?! Кажется, нет! — надменно, хотя и сдержанно заговорила она. — Так д у м а е т е ли о том, что говорите… Или это я н е п о н и м а ю, что вы хотите сказать.
— Вот, вот, кровь Петра подаёт голос! — не опуская тяжёлого наглого взора, начал Бирон уже новым, решительным тоном. — Но и Пётр так не говорил… Он любил простой народ… и женщину из черни мог возвести на трон царей, императоров российских, когда она показалась ему достойной… Но я не стану больше… ни слова не скажу! Я буду действовать. И когда пора настанет, когда завоюю доверие моей богини — приду, назову, кого я долго, молча любил, как мадонну, — я, простой, отважный сын смелого курляндского народа, Бирон, владетельный герцог Курляндии!..
— Да… Вы слишком смелы! — вскочив, бросила ему Елизавета и кинулась к дверям опочивальни. Тысячи спутанных мыслей клубились у неё в мозгу… И, словно против собственной воли остановясь на пороге, она бросила последний взгляд наглецу, который провожал её своим свинцовым взором. Загадочно прозвучали последние слова царевны:
— Что же… Я буду ждать. Я подожду!..
И она скрылась за дверьми.
Долго ещё глядел ей вслед Бирон, стараясь угадать, что означали последние слова Елизаветы: полуобещание или затаённую угрозу!
«Иди, иди, — думалось ему. — Увидишь, что ещё будет. Как повелит судьба… Может быть, тут, в этой гордой, прекрасной женщине и скрыто для меня самое главное?.. Поглядим. Ей я никогда не вредил. Если даже победит она… Посмотрим!» — пожимая плечами, решил герцог, позвонил и приказал вошедшему камер-лакею:
— Позвать мне Кейта.
И стал широкими шагами мерить тихий покой.
Вдруг остановился, сжал до боли голову руками и вслух проговорил:
— Скорей бы конец!.. Какой-нибудь… Я не вынесу так долго… Я…
Увидя входящего Кейта, Бирон умолк.
Полковник-измайловец из шотландских наёмников-авантюристов, красавец Кейт вошёл и вытянулся у дверей, отдавая салют.
— Я являюсь по приказанию вашей герцогской светлости. Что изволите повелеть?..
С самой ласковой улыбкой двинулся Бирон навстречу Кейту, мягко, почти дружески заговорил, знаком приглашая подойти поближе:
— Вечер добрый, верный, вернейший мой Кейт!.. Чай, измучился за эти проклятые деньки… Зато, даст Бог, минет печаль — и отпируем на славу за наше долготерпенье… Что ваши люди, не… Ну, понимаете: не слишком ропщут, что нет им смены? Вы объяснили, что только наша полная доверенность в такие опасные дни… Словом, как дела?.. Говорите прямо, по-дружески, мой верный Кейт.
— Мы, шотландцы, и не умеем иначе, ваша светлость! Правда, кряхтят мои молодцы. Но они все понимают. И сверх всего — столько милостей, забот от государыни и от вашей светлости… Сверх всякой заслуги. Они не только в казармах, и у себя дома не видали того, что здесь получают в карауле.
— Вздор, пустое, милый Кейт!.. Награды будут великие. Потерпите лишь немного.
— Сколько прикажете! Мы знаем, помним, что нас создала воля государыни. И не поглядим ни на кого, ни на что! Я передал своим, как был вами призван к императрице и выслушал приказ: «Повиноваться герцогу курляндскому!» И все останемся на посту до самой смерти!..
— Лихо сказано, мой благородный Кейт!.. Благодарю. Дайте пожать вашу храбрую руку… Значит, если бы надо было, если бы пришлось…
Времещник замялся, ожидая, что наёмный храбрец его поддержит. И не ошибся.
— Кого прикажете арестовать? Мы готовы. Кто бы ни осмелился идти против воли нашей государыни.
— Пока ещё никто! — успокоительно улыбнулся Бирон. — Но если бы… так вы?..
— Кого укажете — и без малейших колебаний, ваша светлость. Я отвечаю за моих людей. Даже если бы…
— Ну, ну, хорошо! — перебил Бирон, тревожно оглядываясь на двери. — Я вижу: Бог хранит нас. Государыня имеет верную защиту! Пусть там завидуют, но награды, вам приготовленные, превзойдут всякие ожидания. Ступайте, любезный Кейт! — неожиданно властным, громким голосом проговорил Бирон, увидя за распахнувшейся дверью группу приближающихся вельмож.
Кейт тоже сразу понял, в чём дело, отсалютовал герцогу, молодецки повернулся к дверям, отдал честь входящему первому министру, князю Черкасскому и Бестужеву-Рюмину, и скрылся за дверьми.
Бирон двинулся навстречу входящим.
— Добрый вечер, друзья мои. Вот хорошо, что не задержались! — дружески приветствовал он обоих и не менее любезно протянул руку Рейнгольду Левенвольде, явившемуся за первыми двумя вслед.
— Душевно рад вас видеть, граф. А брат ваш? Будет? Прекрасно. Сейчас должны явиться и мои братья. Они лично проверяют караулы во дворце. Хотя на измайловцев и на полки, пришедшие из провинции, можно положиться, но всё же приглядеть не мешает!.. Садитесь, господа! — направляясь к камину, предложил он, совеем чувствуя себя здесь хозяином, особенно после беседы с Кейтом. — Погреемтесь у огонька. Погода адская, не пра… А, позвольте! — вдруг перебил он сам себя. — Отчего не вижу я нашего «оракула»? Андрей Иваныч разве не будет?.. Я ведь просил, Алексей Петрович, — обратился он к Бестужеву, — чтобы вы с князем повлияли на нашего друга. — Он перевёл вопросительный взгляд на толстяка, князя Черкасского, который, отирая лысый лоб, грузно уселся уже в самое удобное кресло у камина. — Опасность грозит со всех сторон! — не давая им сказать что-нибудь, возбуждённо продолжал Бирон. — Русские, эти неблагодарные дикари, готовят новые удары. Немцы всем помешали, как же!.. Немцы не дают коснеть им в невежестве и грязи… Но я уже решил! Только бы не выдать мятежникам на гибель тех, кто слишком много оказал услуг отечеству.
Обер-гофмаршал Левенвольде, ближайший сотрудник Бирона, приняв взволнованный вид, отозвался первым на громкую речь временщика:
— Мы видим, герцог, вашу отвагу… И, с своей стороны, тоже готовы… Не заставили себя ждать… А Остерман?.. Кто его не знает!.. Больной, дряхлый человек. Ум сильный, но тело — увы!.. Он, полагаю, на все согласится, что может послужить для нашего общего блага…
— Виляет он, вот что! — не выдержав, злобно кинул Бирон, теряя прежний кроткий, елейный свой вид. — Я слышал: он весь вошёл в австрийскую партию. Поглядим, кто осилит!.. Но теперь не время заводить внутреннюю свару. Вы же понимаете, друзья мои. Сейчас не место розни. Потом будем грызть друг друга. Против нас подымается опасная вражда, общая ненависть русской партии. Граф, я попрошу вас! — обратился он к Левенвольде. — Вы сумеете лучше других. Поезжайте. Объясните. Скажите: акт о наследнике государынею подписан, как его сам Остерман начертал. Но ещё важный вопрос: как быть с регентом? В каком виде установится правительство?.. Вам, друзья мои, граф Остерман что-нибудь об этом говорил?
— Лисит он по своему обычаю! — с кривою улыбкой, показывая испорченные зубы, заметил Бестужев. — Толкует об одном: «Важно-де, кто примет сукцессию на троне. А там и правительство-де выяснится само по себе. У малютки-государя есть мать. И если при ней — верховный совет, с герцогом курляндским во главе, конечно…» Так он толкует…
— «Совет»… Знаем мы эти «советы»! — гневно прервал его Бирон. — Эти сеймы… всякие, консилии!.. Польша потому у нас и в кулаке зажата, что у круля ихнего — такие «советы»… Сколько умов… Нет: сколько ртов, столько и мнений, безрассудных порою и всегда корыстных!.. Гибель одна от этих «советов». Да государыня и слышать не хочет, чтобы столь юную принцессу сделать правительницей.
