— Э-э-э-х! — усаживаясь с кряхтеньем, бормотал, словно извиняясь, граф Остерман. — Как плохо хворать!.. Вот и водят тебя, как малого ребёнка, на помочах…
— Ну, вас ли кому водить! — подхватывая намёк, откликнулся, дружески улыбаясь, гофмаршал Левенвольде.
— Само собою! — поддержал и Бирон. — Мы сами — все следуем по вашим стопам.
— Ну, тогда вам несдобровать! — снова прозвучал загадочным, зловещим ответом скрипучий, сдавленный голос «оракула», как звали графа при дворе.
Все переглянулись с явным удивлением и тревогой.
— Чего удивляетесь! — растягивая свой беззубый рот в лукавую усмешку, продолжал «оракул». — Вон стопы-то мои какие ненадёжные… Выдают меня каждый раз. Не служат, когда надо. По общей моде, видно, стопы мои поступают! — продолжал каламбурить остроумец. — Предательствуют в самую нужную минуту!.. Хе-хе!..
— Все шутите, уважаемый! — отозвался Бирон, не зная, как понять намёки Остермана.
— Шучу все, ваша светлость! Года мои такие: шутить либо плакать надо. Лучше же шутить. Как полагаете, а, ваша светлость?..
Бирон молчал, не находя подходящего ответа, и, увидя новых входящих, с довольным видом двинулся встречать обер-шталмейстера Куракина, начальника Тайной канцелярии, страшного для всех Андрея Иваныча Ушакова и генерал-прокурора, князя Никиту Трубецкого, которых только и ожидали, как главнейших представителей власти.
— Милости просим! — пожимая руки, говорил Бирон, совсем неузнаваемый в эти тяжёлые дни, такой любезный и ласковый со всеми. — Вас только нам и не хватало, милостивые государи мои!.. Просим к столу… Поближе!..
Все, после взаимных приветствий, уселись вокруг стола. Только Миних, пожимаясь, словно от холода, отошёл и уселся поодаль, у камина, положив ноги в ботфортах на решётку да изредка помешивая огонь, подбрасывая туда поленья, приготовленные рядом в круглом, закрытом ящике.
— Теперь почти все мы в сборе! — начал громко Бирон. — И первей всего оглашу я радостную весть: государыня, своего недуга ради, решила избрать сукцессора. Указ подписан, гласящий касательно его императорского величества, Иоанна Антоновича, как то и было общее наше упование. Следует ныне одному либо двум из нас, наиболее старейшим по рангам, принять готовый указ из дланей её величества. Кого избираете, государи мои?
— Остермана… Миниха… Бирона! — раздались одновременно общие голоса.
— Почту за честь! — поклонился, подымаясь с места, фельдмаршал Миних.
— И я! — отозвался поспешно Бирон.
Остерман промолчал. Он только покряхтывал невнятно да потирал больные ноги.
— Но это ещё не все! — снова, уже гораздо увереннее и твёрже, заговорил Бирон. — Государь наш, вновь избранный Господом, — ещё дитя… Нужна опека. Кого же изберём правительством до его совершения лет?.. Какое должно быть сие правительство? Вот наиглавнейший вопрос. Андрей Иванович, за вами слово, — обратился он к Остерману.
— Кхм… О-ох! — морщась и потирая колени, медленно заговорил тот. — Да я уж, слышь, говорил… Матушка здравствует у его величества… Самая близкая и законная опека. А в помощь ей — совет… из десяти либо двенадцати персон познатнее. О-о-ох… Ничего иного в сей час и не придумаю…
— Вот хорошо будет! — поспешно подал голос Бестужев, заметя, как потемнело лицо Бирона. — Заместо одного — дюжина господ… Беда тогда земле и царству.
— Ну, само собою, што… — начал было Черкасский, совсем не склонный к подобной форме правления, но не докончил и смолк, не зная, чего станет придерживаться большинство собрания.
— И мне также сдаётся! — осторожно подал голос Ушаков, уловив на себе вопросительный взгляд Бирона.
— Хоть на Польшу стоит поглядеть! — продолжал усердствовать и горячиться Бестужев. — Видели мы, куда там через край советы всякие завели!.. Многоголовое правительство… Плохо, если одного господина в делах нету… Одного прямого правителя нам надобно.
— Граф, что же вы от нас отдалились! — обратился Бирон прямо к Миниху. — Слышать изволили, что полагают наши господа министры о правительстве!
— Нет! — делая вид, что отрывается от глубокой задумчивости, покачал головой Миних. — Простите. Устал. Задумался. А какая речь?
— В рассуждении опеки господа министры полагают, не следует делать подобно тому, как в Польше, где сразу многие особы в высшем правительстве равную силу имеют. Совета верховного не желают у нас. Как вы, граф, полагать изволите?
— Да никак! — с притворной прямотой и простодушием отрезал Миних, делая непроницаемым своё красивое, ещё моложавое лицо. — Я больше своё знаю, что на войне… по солдатской части… А здесь — как все, так и я. Не надо совета — и не надо. Регенту быть — так и то ладно!
И он снова откинулся на спинку своего кресла, стал греть ноги у пламени камина.
— Да кому регентом — вот вопрос! — в свою очередь обратился к Миниху Левенвольде. — Вот граф Андрей Иваныч за принцессу стоит… — поспешил он подчеркнуть кандидатуру своей покровительницы.
Но Бирон не дал ему кончить.
— Простите! Смею сказать: и я того же ждал! — решительно заговорил он. — И говорил государыне. Но её воли нет на таковое избрание. А впрочем, как сами порешите, господа министры! От вас всё теперь…
— Какую ещё там правительницу! — не унимался Бестужев, видя, что большинство колеблется, и желая создать желаемое настроение. — Мужчину на такое дело надобно. Кроме вашей светлости, некому иному регентом и быть…
Слово было сказано. Быстро окинул взором окружающих говорун-угодник и сразу осёкся. Все молчали. Ими овладела какая-то неловкость, какая бывает с людьми, не имеющими духу опровергнуть сказанную нелепость, но не желающими и поддержать наглеца.
Бестужева это не смутило. Передохнув, он решил поправить впечатление и сразу торопливо зачастил дальше:
— Вестимо, в иных государствах странно может показаться, что обошли отца и мать государя при таком назначении… Nicht wahr?[3] — почему-то по-немецки закончил он свою русскую речь.
Угрюмое молчание продолжало служить единственным ответом.
Тогда на помощь своему приспешнику выступил сам фаворит, чувствуя, что почва слишком колеблется у него под ногами. Исподлобья оглядывая всех, он глухо заговорил:
— Правда, не без зависти и ненависти будет кругом, если, минуя отца и мать… импе…
Голос его сорвался. Заметив, что Черкасский осторожно шепчет что-то Левенвольде, Бирон сразу вышел из себя и почти грубо крикнул:
— Да что вы там шепчете!.. Громко говорите. Не время теперь…
Он сдержался, не кончил резкого слова, готового сорваться с языка.
— Да я вот то же самое сказывал! — торопливо стал оправдываться, оробев, Черкасский. — Кроме вашей светлости, кому и править! Нет иного такого в русских государских делах искусного и здоровьем крепкого…
Остерман усиленно закашлялся при этом камне, брошенном в его огород. А Черкасский уже совсем решительно закончил:
— Править землёю — это не мутовку облизать!.. Боле я ничего и не говорил… Бог свидетель!.. Вот и граф Левенвольд — живой человек… Он сам скажет!..
Левенвольде усиленно закивал головой.
— Уж видное дело: нет другого! — поддержал Ушаков.
— На принца надежда плохая! — медленно, плавно, слегка картавя, заговорил Левенвольде, не желая нажить опасного врага в Бироне своим безучастием в такую важную минуту. — Вон на многих из нас, на иностранных в особенности, — попрёки, нареканья слышны со всех сторон… особливо от русской партии… Надо уметь и ответить… А наш принц…
— М-да, не речист! — подхватил Менгден. — Чудесный человек… Но не речист!.. С герцогом ли сравнить!
Снова наступило молчание.
Миних, чувствуя на себе пытливый взгляд Бирона, посмотрел на него открыто, прямо, понял, что отмалчиваться дальше невозможно, и медленно, веско заговорил, повернувшись от камина к столу вместе со своим тяжёлым креслом.
— Что же… Правду должен и я сказать: отец принцессы мекленбургской сейчас же в наши дела мешаться начнёт, если принцессу Анну Леопольдовну назначим правительницею… И он поссорит нас с императорским венским двором, что будет весьма безвыгодно. Знаем мы его характер, что он за человек!.. Приедет сюда к дочери, к правительнице, и нам всем головы поотрубит! Теперь… что принца Антона касаемо… Вот был он со мною в двух кампаниях… А я и не знаю: рыба ли он или мясо?..
