— Ступайте, отдохните немного… Я здесь посижу… Я спал. Всё будет сделано. Поберегу нашу государыню, можете быть спокойны… Тяжело видеть, как вы устали…

— Што уж… Я уж!.. Да, слышь, как же вы уж, ваша светлость, туда… А вдруг с государыней какое приключенье… алибо нужда…

— Ничего не будет! — ещё настоятельней, хотя и мягко по возможности заговорил фаворит. — Я толковал тут с врачом. Хвала Богу, пошло на поправку. Видите, спит спокойно…

— Ох, да… Всё так-то… Поговорит, поговорит малость да глазки и заведёт!.. Всё так-то… Ну, да коли дохтур сказывал… я пойду, пожалуй… Может, дежурную фрейлину оттуль послать?.. Нет!.. Ну, и не надо… Пойду…

Едва тучная фигура тётки государыни показалась в дверях опочивальни — все бывшие рядом дамы так и обступили Салтыкову.

— Ну, што… как, тётушка? — прозвенел напряжённый, грудной голос Елизаветы. — Лучше ль сестрице иль нет?..

— Как государыне?.. Кто там у неё?..

— Вы отдыхать идёте, или понадобилось что-либо? — совсем разогнав прежнюю дремоту, наперебой с другими задавала вопросы Анна Леопольдовна.

— Ах, батюшки… — не зная, кому первой ответить, растерялась старуха. — Сдаётся: дал Господь, полегше государыне-племянушке!.. Уснула вот — сейчас. Герцог там-то… Посторожить взялся твой-то! — обратилась старуха к толстухе Биронше. — Да малость и я… тово… ноженьки-то хошь вытяну. Старые они у меня. Затекают, беда! Да и Богу помолюся за здоровьице за Аннушкино. Не с чего ей ещё помирать. Не старуха, поди… Да крепкая какая небось, дал бы ей Господь… Авось!..

— Господи!.. Дай Господи! — молитвенно зашептала герцогиня Бирон и затем кивнула на фрейлин: — Не послать ли этих в опочивальню?

— И-и, нет! — остановила Салтыкова. — Сам не приказывал. «Посижу!» — говорит. Може, апосля и потолковать им надо… правительства касаемое! — высказала предположение сообразительная старуха.

— Ну, конечно… Мы здесь посидим… — снова решительно опускаясь в кресло у камина, объявила Елизавета. — Может, позовёт из нас кого сестрица…

— А я с вами! — усталым голосом обратилась к Салтыковой Анна Леопольдовна, потирая покраснелые веки. — Сил нет!.. Плохо ещё мне… Тётушка! — повернувшись к Елизавете, попросила она. — Пришли за мною, милая, ежели тут што, не дай Господи… Я и раздеваться не стану… Так полежу. На Ваню взгляну… на малюточку мою… Так уж я пойду! — поймав ответный кивок Елизаветы, заключила принцесса свою усталую, лениво-медлительную речь и ушла за Салтыковой.

— Может быть, прикажете и мне удалиться, ваше высочество! — скромно обратилась леди Рондо к цесаревне. — Я, как лицо постороннее, могу мешать…

— Нет, нет! Вы не чужая! — успокоила её Елизавета. — Побудьте, если не слишком утомлены. С вами веселее. Сядем здесь… Расскажите ещё что-нибудь!..

И снова полилась тихая беседа, в которой дремлющая герцогиня Бирон почти не принимала участия.

Между тем в опочивальне у Анны Бирон стоял у изголовья постели, устремив тяжёлый, понурый свой взгляд на бледное, опухшее лицо спящей. И она во сне почуяла этот взгляд, зашевелилась, слегка застонала и приоткрыла слегка пересохшие губы, зашевелила ими, ещё не поднимая набрякших, тёмных век.

— Государыня… что с тобою! — ласково и внятно заговорил фаворит. А рука его уже протянулась к намеченной заранее склянке. Быстро наливая в рюмку воды, принимаясь отсчитывать капли, он так же отчётливо и ласково продолжал:

— Не надо ли чего?.. Прикажи, моя царица!..

— Пи-ить! — слабо прозвучало в ответ.

Тридцать капель давно было отсчитано в рюмку… Подумав мгновенье, он решительно продолжал своё дело, и десять — двенадцать лишних капель окрасили совсем в молочный цвет воду. Осторожно подал он питьё, держа рюмку у самых губ. Анна выпила, слегка закашлялась и, снова сомкнув полуоткрытые глаза, затихла на несколько мгновений.

Но действие питья, да ещё данного в усиленной дозе, быстро сказалось.

Лицо Анны слегка оживилось, веки раскрылись решительнее, и глаза блеснули почти здоровым сиянием, остановясь на любимце.

— Здесь ты все, герцог!.. Вот спасибо: навещаешь недужную… — слабо заговорила она и сделала движение.

Бирон угадал, чего желает Анна, приподнял её и полуусадил на взбитых подушках. Больная уже гораздо живее заговорила:

— А может, дело есть какое… важное… сказывай. Мне много получше вдруг стало с чего-то. Силы прибыло… Легче самой… Говори!..

— Нет… Дел пока никаких! — медленно, словно обдумывая каждое слово, начал Бирон. — Просто хотелось тут побыть… Поглядеть самому за моей государыней… Поберечь её сон!.. Лекарь объявил: «Хвала Богу, на поправку пошло…» Я и обрадовался… И вот…

Он закончил неопределённым жестом. А упорные, маленькие, сверкающие глаза фаворита продолжали сверлить лицо больной.

Лишнее количество капель, умышленно данное им Анне, повлияло очевидно. Лицо больной всё больше оживлялось, голос прозвучал почти с прежней силой, когда она, не давая даже кончить герцогу, заговорила не то с доверием, не то тоскливо:

— Ну, поправлюсь?.. Спасибо тебе, Яган. От тебя всегда лишь одно доброе слышу и вижу… Ну, дал бы Господь!.. Ох!.. Правда, вот и дышать легче… А то… ох! Страшно подумать… Ежели час мой настал, а я… и покаяться-то порядком не поспела…

— В чём каяться, государыня! Душа твоя чиста перед Всевышним. Если и было что — мы одни, слуги твои лукавые, в том виноваты. Не так исполняли, как ты приказывала. А сама ты… безупречна!.. Вот и теперь… какая туча подымается… Разве от тебя!.. Мы одни виноваты.

Лукавая речь временщика достигла цели. Анна насторожилась, затревожилась, даже заметалась головою и телом на подушках, словно пронизанная ударом электрического тока.

— Что… что такое!.. Сразу говори… не томи, Яган…

— Рады враги, что ты больна! — наклоняясь к ней, угрюмо и таинственно заговорил Бирон. — Прямой власти у меня нет, как и не было… Значит, и считаться со мною не желают… Хотя и знают, что к облегчению идёт твоя болезнь, а всё своё твердят: «Наследника трона не ведаем. Надо наследника нам законного!..»

— Как нет!.. Дан же манифест… Я приказывала Остерману… Мне приносили, помню… Читали… Все как надо. Где лист?.. Иванушке сукцессия полная дана. Где бумага?

— Вот она! — взял быстро с соседнего стола лист и подал его Анне Бирон. — Не изволила подписать его ещё. Колики внезапные приступили…

— Давай… давай, подпишу, пока силы! — заторопилась больная, словно сама не доверяя приливу бодрости после полного изнеможения. — Ему должна передать трон. Обещала перед Господом, ещё как родился он только!.. Надо исполнить клятву. Давай…

Взяв дрожащими пальцами перо, поданное Бироном, Анна приподнялась с помощью фаворита чуть повыше и на листе, лежащем перед нею, на коленях, на небольшой подушке, подложенной услужливою рукою любимца, кое-как вывела внизу всем знакомый, неровный дрожащий знак своей царственной подписи: Анна.

— Вот… Бери… объяви… отдай министрам… Сенату… Теперь крепко дело… Присягать вели наследнику… При мне бы ещё… немедля… вот… Вели немедля!..

И, довольная, но обессиленная порывом, Анна уронила тут же перо на белые подушки, где зачернели пятна, а сама откинулась назад, тяжело дыша. Но Бирон не успокоился. Только половина дела была закончена. Оставалась вторая, самая трудная, опасная. Но он решил идти до конца и с покорной грустью заговорил:

— Как я велю… Кому?.. Кто меня послушает… Особливо в этот тяжкий час… Знать меня не пожелают… Твоим именем, бывало, и то не всегда слушали строптивые вельможи ваши русские… А ныне, как ждут, что тебя не станет…

Он безнадёжно махнул рукой и вытер притворную слезу.

— Изверги! — волнуясь всё сильнее, хрипло простонала больная. — Бог им помстит! Пусть поднимуся… Я им попомню… Я не стану так попускать, как раньше бывало… Только поднимуся!..

— Дадут ли подняться! — прозвучал у неё над ухом зловещий шёпот Бирона. — Дело, слышно, у них налажено… Пустят слух: ты умерла… Меня схватят. Не дивися, матушка. Разве у вас так не бывало сколь много раз!.. Не стало государя — пропадай и тот, кто был ему самый близкий и верный слуга. По старому обычаю скифов… Ребёнка-наследника свергнут… И призовут на трон шалого Петра…