На следующей неделе Стефан получил от ректора позволение поехать на хутор Харитонова и получить окончательный ответ сержанта насчёт его дочери. Часов в пять пополудни Стефан выехал из монастырского двора на лошади эконома и заехал в корчму. Поговорив со старой еврейкой, он выехал от неё вместе с её сыном. На другой день к вечеру молодой еврей вернулся в Киев один и отвёл лошадь и сани к эконому монастыря. Он сказал, что встретил за городом Стефана, который просил его доставить лошадь отцу эконому, а сам остался в ближнем селе и хотел добраться пешком до Киева. Но Стефан не пришёл в этот вечер, не пришёл и на следующий день! Отсутствия его не замечали сначала; многие думали, что он остался гостить на хуторе. Наконец ректор спросил о нём; пошли расспросы; доложили ректору, что Стефан прислал обратно лошадь эконома. Через несколько дней послали узнать на хутор Харитонова, не там ли Стефан? Но его не нашли на хуторе и не нашли нигде, сколько ни разыскивали в окрестностях Киева. Все думали, что с ним случилось какое-нибудь несчастие, припомнили даже, что сильный снег шёл в ночь после того, как еврей привёл в монастырь лошадь эконома. Друзья Стефана ходили разыскивать по дороге к хутору, не найдут ли его замерзшим, но, не отыскивая его следов, считали его, однако, погибшим где-нибудь в снегах. Все жалели о потере такого даровитого ученика, и если ректор выказывал иногда сомнение и подозрение, не бежал ли Стефан, то все разубеждали его, указывая на то, как трудился он в последнее время и что мальчик, доставивший лошадь, видел его очень недалеко от Киева. Разнообразные соображения тревожили больного ректора: если он скрылся, то надо отыскать его; если погиб, то не ответствен ли он по совести в его погибели? Зачем он торопил его решением своей участи? Больной ректор уже по болезни поддавался всякой тревоге; и болезнь его, по-видимому неизлечимая, всё усиливалась. Его утешил несколько блестящий выход из академии Сильвестра, но он не мог забыть несчастного случая со Стефаном Барановским.
Но Стефан Барановский не пострадал ни от какого несчастного случая; и в тот самый вечер, когда расстался с молодым евреем и с лошадью эконома, отосланною в Киев, сам он выехал из того же села, где они расстались, но по другому пути; к ночи добрался до большого торгового села уже в купленном им в Киеве еврейском платье, что помогло скрыть следы его, так как никто не встречал на пути ученика академии. Первым делом его было отыскать себе в этом торговом селе попутчика до Москвы, чтоб скрыться там на время. Он скоро нашёл попутчиков между купцами, приехавшими из Нижнего Новгорода; они отнеслись к нему участливо как к уроженцу их же губернии и не зная его приключений. Русский человек всегда готов помочь своему земляку, встретив его на чужбине; и он скоро нашёл купца, позволившего ехать с ним до Москвы на облучке кибитки за ничтожную цену. Но Барановский не имел ни минуты покоя, боясь погони или остановки в каком-нибудь городе, куда ректор мог дать знать о его побеге, если его не сочли погибшим в метель в сугробах снега. В Москве он пробыл не более суток, но, чтоб добраться до Москвы, потребовалось много времени. Отсюда он пустился по дороге к Ярославлю, главной цели всех его стремлений. Переезд оставался невелик, но Стефан был уже почти без сил и истратил почти все свои деньги. Он пустился пешком, боясь расспросов встречных, так как не мог уже называться приказчиком нижегородского купца, за которого слыл на пути к Москве. Но и на последнем переезде он находил попутчиков: он то шёл с толпою богомольцев, то ехал, стоя на запятке саней помещицы, которую обязан был охранять дорогой от нападения грабителей, то, наконец, пробирался по пустынной дороге один и пешком. Нетерпение его увеличивалось; он морил себя, обходился без сна и без пищи, чтоб выиграть лишнее время и скорее прийти к цели. Наконец он добрался до Ярославля и поздно вечером явился к Волкову, усталый и взволнованный! Но он явился в счастливую минуту; опоздай он одним месяцем, и его блестящее положение в труппе Волкова было бы потеряно. Именно в это время Волкова уведомили, что труппу его выписывают в Петербург ко двору, и Волков пополнял свою труппу.
Стефан Барановский мог сказать теперь, что его счастливая звезда влекла его в Ярославль. Волков, на минуту ошеломлённый неожиданным появлением Барановского, с радостью бросился ему на шею, не обращая внимания на его одежду, загрязнённую дорогою. Стефан Барановский, измученный путешествием и неуверенностью в своей свободе, испытавший столько затруднений и, наконец, от всего избавленный, переходил теперь к самой задушевной радости, и только вырвавшиеся у него слёзы показали, как он был глубоко потрясён и растроган! Слёзы легко и обильно катились у него из глаз, несмотря на его весёлый смех. Волков заметил это непривычное у Стефана настроение и старался его успокоить.
— Ну, видно, тебе несладко приходилось всё последнее время, приятель! Прежде ты не плакивал, а теперь ты сам не свой! Пойдём ко мне! Оденься полегче да приляг отдохнуть, потом всё расскажешь, как ты к нам добрел в зимнюю пору! А теперь пока мы тебе расскажем о своём счастье: ведь меня с моею труппой вызывают в Петербург, по приказанию государыни!.. Как же ты вовремя явился пополнить мою труппу! Без тебя ведь у нас был бы большой ущерб! Ну, иди отдыхать, Бог с тобою!
Стефан то слушал его, очарованный, то крепко обнимал приятеля, спасавшего его в настоящую минуту, он не в состоянии был рассказать ему сейчас всего, что с ним случилось. Старые приятели окружили его, не расспрашивая, но стараясь его успокоить, привести в себя; затем они проводили его и уложили на отдых. Организм Стефана мог действительно пострадать от усиленной деятельности и напряжения, и если бы он не нашёл здесь радушной заботливости, с которою его старались согреть и успокоить, быть может, его временное расстройство перешло бы в долгую и опасную болезнь. Но счастье подымает силы; после беспокойного и лихорадочного состояния он начал засыпать, сначала спал он сном тревожным и тяжёлым, но к утру организм его приходил в обычную колею, кровь обращалась в нём тише и ровней; и он уснул тихим сном убаюканного ребёнка, просыпаясь изредка с счастливым сознаньем, что он находится под дружескою кровлей, где найдёт защиту. Всё было тихо около него, так что он проспал до позднего утра. Проснувшись, он увидел себя окружённым всеми старыми приятелями, актёрами труппы Волкова; они окружили его и шутя одевали, как малое дитя, вытащив нарядные костюмы, которые Стефан надевал на сцене; один предлагал ему своё бельё, тот туфли и плащ. Прислуга ласково раскланивалась с ним, как с хорошим знакомым, внося в комнату самовар и все принадлежности для чая. Под влиянием общего радушия Стефан повеселел и разговорился. За стаканом чая он мало-помалу сообщил им все свои приключения со времени их разлуки, с августа прошлого года. Он рассказал о своём появлении в академии в роли больного; о расспросах и угрозах, встретивших его по возвращении; рассказал о Сильвестре и его изменчивых планах, по милости которых и его впутали в историю! Рассказал о посылке его на хутор, причём его ставили женихом и чуть было не сосватали и не посвятили в священство. Наконец, он сказал о своём бегстве из Киева, о путешествии в костюме старого еврея, чтоб скрыть следы и сбить с толку расспрашивавших о нём, и потом как он прибыл к ним из Москвы без копейки в кармане и большую часть пути пешком. Вся труппа артистов, разместившаяся вокруг Стефана, слушала рассказ его с напряжённым вниманием. Все понимали, какую он мог проиграть игру и что дело шло о счастье всей его жизни; и наоборот, о вечной неволе, если б у него недостало смелости и находчивости.
— Теперь у меня вся надежда на вашего батюшку, — сказал Стефан, обращаясь к Нарыкову, — в случае если бы меня стали преследовать.
— А вот укатим, сударь вы мой, в Петербург, так там найдём покровителей! — ответил на это Волков бодро и самоуверенно.
— А после всех вами рассказанных похождений я заключаю, сударь мой, что вы у нас отлично сыграете Тартюфа! — говорил Нарыков, дружески потрепав по плечу Стефана, меж тем как вокруг вырвался общий смех, вызванный его замечанием.
