— Хороших ли? — спросил Алексей.

— Про то Бог ведает! Около царя Фёдора Алексеевича стоят Милославские; а боярин Матвеев удалён в ссылку, в Пустозерск! — печально докончил князь.

— То невесёлые вести! — воскликнул Алексей, бледнея и морщась, будто сильнее чувствуя боль от своей раны в эту минуту. — На кого была надежда наша! — проговорил он. — Кто же ещё подле молодого царя?..

— Приближен к нему постельничий Языков и стольничий Лихачёв; и про них все говорят, что люди они хорошие, честные и к делу расположенные.

— Ну, благодарение Господу! — произнёс молодой Стародубский.

— Умён и Василий Голицын. Да, говорят, сбивает его царевна Софья! Видно, метит она выйти из терема… И со Стрелецкой слободой, сказывают, ссылается, всех задаривает… За больным братом каждый день ухаживает, у всех на виду показывается! — передавал князь свои вести вполголоса.

— А царь поздоровел ли? — тревожно спрашивал Алексей.

— Поздоровел, возмужал и сам дела слушает, и невесту сам высмотрел и выбрал.

— Из чьих же, каких бояр? — с любопытством спросил Алексей.

— Не из наших она и нездешняя, — значительно произнёс Ромодановский. — Увидал он, а может, и показали ему красивую девицу во время крестного хода в Кремле, и она приглянулась ему. После приказали собрать ему на смотренье девиц во дворце, и царь выбрал из них ту, что ему на крестном ходу полюбилась.

— Чьих же она? Как прозывается? — спрашивал Стародубский.

— Прозывается Грушецкой и приходится племянницей одному думному дьяку. А родом, слышно, из Польши.

— Так она не из русских? — удивился Алексей.

— Быть может, то и лучше, — продолжал князь, — меньше распрей будет. И так у нас во дворце, слышно, нестроение идёт, а между царевнами и Натальей Кирилловной несогласие неукротимое! Не ведаешь теперь, что впереди готовится. Того и гляди — попадёшь между двух огней.

Оба разговаривавшие затихли на минуту; Алексей прервал первый молчание после краткого раздумья.

— Сдаётся мне, если дозволишь то высказать, князь. Сдаётся мне, что лучше было бы тебе служить в ратной службе, нежели здесь, в Москве, оставаться!

— Ты правду надумал, хоть и молод, боярин! — сказал князь, дивясь, что Алексей понимал трудное положение между враждующими партиями. — Да некуда идти мне с войском: в Украйне замирились…

— Ещё со шведом споры не кончены, — сказал Алексей, — и я задумал тогда проситься в полк, если с ними война начнётся.

— Подождём, что Бог даст! Не знаешь, где найдёшь, где потеряешь, — сказал князь с хитрым взглядом. — Говорят, по устройству войска перемены большие будут — мне надо здесь дождаться! А тебе надо показаться перед ясны царёвы очи, он отпустит тебя к отцу на утешение, тебе на отдых! — Князь смолк, задумавшись, и затем, уходя из комнаты Алексея, кивнул ему, говоря: — Выздоравливай скорее!

Но выздоровление шло не так быстро, как того желал бы Алексей. Возможно было, что иностранные врачи, жившие в Москве, не вполне владели искусством залечивать раны, когда они были серьёзны. Но в конце или половине июля Алексей уже выезжал из дому.

В июле же в то лето раздавался по Москве торжественный звон колоколов. Народ крестился, толпами собираясь на перекрёстках, и толковал между собою о свадьбе царя Фёдора Алексеевича.

— Сегодня царь наш венчался с царевной Агафьей! — толковали все, встречаясь.

А во время венчания царя все ворота Кремля были на запоре и особого празднества не было. Во дворец не допускали никого из посторонних лиц, не сзывали бояр, стараясь сберечь невесту от чужих глаз и наветов, зная, как сильны бывали интриги против царских невест! Помнили ещё хорошо, как погублены были невесты царей Михаила Фёдоровича и Алексея Михайловича; не забыли и жену Иоанна Грозного, загубленную уже после того, как она была перевенчана, была уже царицей. Вот почему в эти дни торжество венчания и свадебное веселье происходило в запертом для всех посторонних дворце. Но запертый дворец был разубран, «наряжен», как тогда говорили, со всем возможным великолепием. На лавках в передней палате[11] надеты были полавочники[12] из бархата узорчатого и шитые золотом и устлана была вся палата коврами. Не менее роскошно убрана была вторая комната, имевшая значение кабинета государева, за которою следовали молельня его и потом опочивальня. Везде разостланы были ковры и самые стены обтянуты бархатом или алым сукном. В покои эти вела лестница с так называвшегося Постельного крыльца; наверху лестница эта запиралась золочёной решёткой, а внизу отделялась от площадки каменной перегородкой. По всем воротам Кремля в эти дни поставлены были стрелецкие караулы и никого не велено было пропускать. Все эти меры приняты были против интриг и подкопов относительно царских невест или молодой царицы, чтобы не приключилось ей порчи от злых людей.

Боярин Алексей ещё долго оставался в Москве и после свадебного пира; он ожидал позволения представиться пред царские очи, когда назначено будет прийти во дворец различным ратным людям. В ожидании этого приёма во дворце Алексей собрался посетить полковника Шепелева, уже вернувшегося из Украйны.

Полк Шепелева размещался в Стрелецкой слободе, куда молодой боярин и отправился искать его. Отыскивая квартиру Шепелева, он повстречал знакомых рейтар; они подбежали к нему с выражением искренней радости, благодаря Бога, что допустил он боярина вернуться из похода в Москву и в добром здоровье.

— Позволь, боярин, проводить тебя к дому полковника, — сказал один из рейтар и взял поводья его лошади. Повернув направо в одну из близлежащих улиц, он повёл его лошадь и напомнил боярину давно прошедшее время похода, когда лошадь его вёл за поводья старый Пушкарь; и теперь шёл подле него один из рейтар, бывший с ним и тогда. Направив его на дорогу к Шепелеву, рейтар шёл с ним рядом и рассказывал ему всё, что было нового в Москве.

— Худо в Москве живётся, боярин! — говорил он со своей обычною доверчивостью к Алексею, к которому привык во время похода.

Такую полную доверенность старых служивых часто приобретают молодые и неопытные воины, которых старые берут как бы под своё покровительство, раскрывая им незнакомые и тайные стороны боевой их жизни.

— Чем же худо? Мало кормят вас? — спросил боярин.

— Нам ещё можно жить, мы с похода ещё не успели приняться за особое дело. А тем, которые здесь оставались и позволено было им ремеслом заняться, тем тяжело вышло! Все они не на свою семью работают и не наработаются, а только на начальство.

— Слыхал я об этом и прежде, не знал только, верны ли эти слухи, — проговорил Алексей.

— Верны, верны, боярин! Мы все своими глазами видим. Низшие чины и жалованья половину получают, а другая половина остаётся в кармане у полковников!

— Жаловались они вам сами? — спросил Алексей.

— Они сговариваются идти жаловаться самому царю!

— Не вышло бы им худо через такую жалобу, начальство не допустит, пожалуй…

— Если удачи не будет, то от начальников ещё горше придётся! — подтвердил рейтар мысль боярина.

— А вы, шепелевские, знаетесь с теми полками, в которых жалобы готовятся?

— Видаемся все меж собою, боярин! Приходится встречаться то на стороне, а то и в домах у них, у семейных людей. И много у них там неладного чуется! — проговорил старый рейтар, намекая на что-то особенное и с запинкой, словно нехотя.

— Не надумали бы неладное на свою беду, — высказал Алексей с участьем к неразумному люду.

— И себя и других не пожалеют, греха много будет, — шёпотом говорил рейтар, — говорю тебе, боярин, потому что знаю: ты меня не выдашь.

— Бог даст, без беды обойдётся? — спрашивал Алексей с тоскливым чутьём угрожающей смуты.

— Хорошо, ежели бы миновало. Да ведь всегда так бывает, что если тучи долго собираются, то надо ждать грозы, — проговорил старый служивый, печально поглядывая на жилища стрельцов, по слободе которых проезжал Алексей. В слободе царила невесёлая тишина и попадались все мрачные лица стрельцов, идущих куда-нибудь на работу или на смену караула.