– Я думаю, что это просто из-за того, что его посчитали неизбираемой кандидатурой и сохранили для демонстрации честности и справедливости выборов.

– А я почти уверена, что так оно и было, только вот это обоснование необходимости и безопасности его участия в наш избирком пришло из столицы. Короче, Витя, с Крестовым лучше дружи, а то при острой необходимости он и в вашей прокурорской системе сможет быстренько на верхнем относительно тебя уровне оппонентов тебе сыскать.

– Думаю, ты преувеличиваешь его возможности, но совет принял. Да и спасибо за нюансы его политического происхождения. Интересно, и мне в самом деле полезно это знать. Давай твое второе в голову мою заноси. Наверное, про осторожность дружбы?

– Да, но на своём примере. Крестов злой и больной.

– Чем это?

– Не в медицинском смысле.

Ты пирожное-то доедай, чай небось совсем уже остыл.

Больной он в том смысле, что до сих пор считает, что всё должно быть так, как должно быть. Вот мы с тобой: понимаем же, что наверху говорят одно (как в принципе должно быть), делают другое (как им лично-конкретно лучше-выгоднее), да ещё и думают при этом каждый своё (как именно я уцелею в случае чего), хотя некоторые там, похоже, вовсе не думают, и даже про это. Мы с тобой понимаем, принимаем эти правила игры, прикидываемся пешками, успокаивая себя тем, что мы же это всё «г» изменить не можем. А Крестов тоже понимает, причем я уверена, что намного лучше нас, поскольку информацию имеет не только из интернета (про официальные СМИ говорить не будем – с ними давно всё понятно), а и по своим неформальным каналам. Но прикидываться пешкой он не хочет, да ещё считает, что это всё «г» изменить может.

Давыдкин откусывал кусочек своего любимого «Мокко», растворял его во рту, делал глоток чая и опять откусывал. Слушал Нано, рассматривал её и, как всегда при встречах с ней, в памяти сами собой прокручивались картинки. Она и сегодня выглядела отлично, только совсем по-другому. Сейчас у неё был классический вид холёной генеральши: прическа, будто вот только из парикмахерской; макияж, которого как будто бы нет вовсе; грудь, как будто ей не за пятьдесят и она не рожала и не вскармливала двоих детей; руки, как будто бы она никогда не моет сама посуду и полы. Вот именно действующей генеральши, а не генеральской вдовы уже с большим стажем. На картинках была Нонка Пискарёва, первая красавица не только в классе, но и во всей школе: толстая коса, растрёпанная слегка челка, черные магнитные глаза, алые влажные губы.

Алые влажные губы.

Нежные-нежные. Он их первый раз поцеловал только после выпускного вечера, когда все десятиклассники остались на горе, на которой стояла их школа, разожгли костёр, сели вокруг и разговаривали, пели, смеялись. А они вдруг поглядели друг на друга, встали, отошли в сосны и к костру уже не вернулись: сначала поцеловались раз десять, с каждым разом всё дольше и умелее, а потом он проводил её до дома таким извилистым путём, что спать лёг только в 8 утра.

Тёплые-теплые. Последний раз он их поцеловал, когда сделал ей предложение – они были уже второкурсниками и встретились на Новый год в Черемшанке. «Рановато, Витечка, но я подумаю», – ответила она. Подумала. И вышла за своего однокурсника, хлюста московского, уже в июне того же года сразу после летней сессии, а на зимней она уже была беременной на последнем месяце. И в Черемшанке Давыдкин с тех пор стал бывать только так, чтобы с Нонной Пискарёвой, то есть уже Малышевой, не пересекаться. Знал, конечно, всё о ней через свою мать, которая специально всё разведывала у деревенских и, как бы между прочим, писала в письмах и рассказывала при встречах.

Он и в Сибирь-то распределился, чтобы подальше от неё. Ну а в Среднеградске, в который его вдруг совершенно неожиданно для него самого перевели с повышением, она ему уже сама позвонила.

– Но я тебе больше, скажу, Витя. Крестов даже если бы захотел прикинуться пешкой, то просто не смог бы, не сумел. Вот так он устроен. В сибирской же тайге вырос: «из дикого леса дикая тварь». Больной, короче. Ассенизатор.

– Цинизма в тебе, Нано… И злая ты на него. Очень. А его-то почему злым считаешь?

– А про это как раз на собственном примере. У нас с ним хорошие отношения сложились, еще когда он председателем горсовета был. Мне сразу понравилась тотальная открытость работы совета, которую он учинил. Многие депутаты, не из тех 77, были на него за это в тихом бешенстве. Тихом, потому что невозможно же было публично препятствовать тому, что он здание исполкома и горсовета практически прозрачным сделал. Материалов оттуда для газеты было всегда море. Я когда у него первый раз интервью взяла, с неделю в шоке была – инопланетянин какой-то.

Вот. А когда он мэром-то стал, мы и вообще прямо подружились. Первые месяцев 57– его мэрства все ведь просто откровенно ждали, когда и с каким треском он провалится. Но я-то знала его уже хорошо достаточно и была уверена – не провалится. Поэтому и поддерживала его через газету всячески. Тогда-то Крестов стал меня даже иногда на чаепитие к себе в кабинет приглашать после брифингов. И мы за чаем уже не столько о городских делах, сколько об искусстве и литературе беседовали. Он ведь большой театрал, о литературе рассуждает как профессиональный критик, а про фильмы рассказывает с указанием на режиссерские проколы.

– О, ясно. Чай пили долго: два сапога – пара.

– Вот. А когда он через полгода наладил движение городских автобусов по расписанию с точностью до минуты, которое висело на каждой остановке, всем разумным стало понятно – не дождёмся. И директора крупнейших городских госпредприятий к Крестову, который многим из них тогда в сыновья годился, начали с разными просьбами бегать, а он с ними к их министрам профильным ездил и финансирование из министерских бюджетов выколачивал для предприятий.

Ну а потом приватизация обвальная началась. Я тебе, Витя, честно скажу – слава Богу, что мэром тогда Крестов был. Приватизация, значит, идёт, городские комитет и фонд имущества работают как положено: обслуживают процесс по установленным правилам. И в процессе этом самые сообразительные горожане быстро и, обращаю твое прокурорское внимание, легально богатеют. А ребятки в администрации остаются на своих нищенских зарплатах ни с чем. Знаешь, сколько тогда Крестов получал?

– Ну, говори, сам я уже вряд ли те времена в цифрах вспомню точно.

– Сумма сейчас уже ни о чем не скажет. Я тебе через относительную покупательную способность этой зарплаты объясню. Вряд ли она была у него больше, чем сегодня у твоей секретарши. Некоторые ребятки из администрации стали такой несправедливости не выдерживать: кто увольнялся и уходил в бизнес, а кто оставался и попытался запараллелить бизнес с муниципальной службой. Но когда за это Крестов уволил своего зама по экономике, того самого мальчика с кандидатской степенью, параллелить стало страшновато и увольняться стали интенсивней. И вот я смотрю на этого инопланетянина, а он ходит в одном и том же костюме, одних и тех же ботинках, а зимой в таком пальто, что мне было стыдновато представлять, как он в нём в кабинеты к министрам входит и раздевается.

По вечерам дома регулярно делюсь этими впечатлениями со своим генералом. Я же тебе рассказывала уже, что мой второй был генерал-майор и крупным полувоенным предприятием здесь тогда командовал. Вот однажды генерал мне и говорит, что в процессе приватизации их непрофильного имущества есть возможность хороший объект недвижимости по выгодной схеме приватизировать и на его основе очень даже прибыльное коммерческое предприятие создать. Но, говорит, нужно согласие горадминистрации из-за проблем с земельным участком под этим объектом. Давай, говорит, мы тебя, то есть меня, и жену Крестова учредителями этого предприятия сделаем. Может он тогда хоть новое зимнее пальто себе купит.

– Так, ты помнишь, что ты это всё прокурору рассказываешь?

– Витя, не перебивай, слушай и расслабься – прокурор тут безработный.

Короче, за следующим нашим чаепитием я Крестова попросила встретиться с моим генералом по частному вопросу. Встретились. Ага. Генерал приехал домой в тот вечер ещё бледнее обычного. Сел на диван. Я подошла, гляжу на него вопросительно. А он вдруг с такой злобой посмотрел на меня и заорал: «Твой Крестов сам не живёт и другим не даёт!» А ночью скорую пришлось вызвать – и второй инфаркт. До третьего и последнего оставалось всего-то пять лет.