То же самое Лилиана сказала назавтра утром и повторяла весь день. Она оставалась уверенной и спокойной, а вот Фрэнсис с ума сходила от тревоги: когда они были вместе – все время пристально вглядывалась в лицо Лилианы, ища признаки недомогания; а когда они были врозь – постоянно топталась у подножья лестницы, прислушиваясь, не раздадутся ли наверху какие-нибудь необычные звуки.

– Какая ты смешная, – сказала Лилиана. – Хуже мужчины, честное слово. Будь ты замужем, ты бы из-за такого пустяка не переживала. Как, по-твоему, это делают другие женщины?

– На других женщин мне плевать. Я волнуюсь только за тебя. А вдруг ты потеряешь сознание или…

– Не потеряю. В прошлый раз не теряла же. Ты просто наберись терпения.

Этот разговор состоялся в среду вечером, до возвращения Леонарда с работы. А на следующее утро Лилиана прибежала к Фрэнсис очень бледная, но радостно возбужденная. Кажется, началось, сообщила она. У нее тянет внизу живота. Ее здорово слабит, и сейчас, подтираясь в туалете, она обнаружила «выделения». Теперь главное, чтобы зародыш не вышел слишком скоро: если все случится уже сегодня вечером, когда Леонард будет дома, придется врать, что у нее тяжелые месячные, ну или даже самопроизвольный выкидыш… Фрэнсис взяла Лилиану за руки и поцеловала, но внутри у нее все сжималось и переворачивалось. Она не могла поверить, что всего за пару дней ее жизнь столь далеко отклонилась от своего курса, сузилась до немыслимой степени, свелась к нездоровому наблюдению за Лилианиными внутренностями, за работой кишечника и кровянистыми выделениями.

Однако ближе к вечеру уверенности у Лилианы поубавилось. Выделения прекратились, тянущая боль в животе утихла, и теперь появилась сильная тошнота. При резке мяса к ужину Лилиане стало так дурно, что она метнулась к раковине, давясь рвотными позывами. Хорошо бы, конечно, попробовать горячую ванну, сказала она; только нужен почти кипяток, иначе не поможет. Но мать Фрэнсис была дома – не греть же котелки с водой при ней. Они сидели в гостиной наверху, и Лилиана нервно ерзала на месте, держась рукой за живот.

– Невыносимо думать, что этот крохотный зародыш отчаянно старается удержаться во мне, тогда как я отчаянно стараюсь изгнать его прочь. Ну давай же, несчастный зародыш, – упрашивала она. – Ты ведь не хочешь во мне оставаться. Я буду плохой, очень плохой матерью. Уходи к кому-нибудь другому. К какой-нибудь славной женщине, которая хочет ребенка, в отличие от меня. Уходи вон! Сейчас же!

При последних словах Лилиана вскинула руку, сжала пальцы в кулак и с силой ударила себя в живот.

Фрэнсис вздрогнула:

– Боже! Не надо!

Лилиана ударила снова, еще сильнее.

– Не надо! Прошу тебя! Не рви мне сердце!

– Но я должна сделать что-то! Не сидеть же сложа руки? Господи, ну почему твоя мать не уйдет куда-нибудь? Ванна наверняка поможет, но только если будет достаточно горячей. Неужели ты не можешь увести мать из дома, хоть ненадолго?

– Я не хочу оставлять тебя в ванне без присмотра. А вдруг ты потеряешь сознание? И утонешь?

– Но что-то же наверняка можно сделать. – Лилиана на миг задумалась, потом решительно поднялась с дивана. – Приму еще таблеток.

– Нет! – Фрэнсис тоже вскочила на ноги. – Я тебе не позволю. Тебе от них и так уже плохо.

– А должно стать еще хуже.

– Пожалуйста, не надо! Прошу тебя!

Но Лилиана, ничего не слушая, бросилась в спальню, и к моменту, когда Фрэнсис туда подоспела, она уже достала из комода темно-желтый пакетик и вытряхивала из него содержимое. Фрэнсис увидела, как несколько мерзкого вида таблеток (три-четыре или даже больше) скатываются в ладонь и одним махом отправляются в рот. Увидела, как Лилиана скривилась, с трудом их проглатывая.

Поздно вечером, перед самым сном, она выглядела очень бледной, а когда Фрэнсис увидела ее утром в пятницу, после ухода Леонарда на службу, то с первого взгляда поняла, что происходит что-то совсем неладное. Лицо у нее было мучнистого цвета, волосы прилипали к покрытому испариной лбу, и вышла она из спальни, еле волоча ноги, словно хилая древняя старуха. Она проснулась среди ночи от дикой боли, сказала Лилиана. Такое ощущение, будто кто-то со всей силы пнул в живот сапогом. И она молча терпела, не хотела будить Лена. Но кровотечения по-прежнему нет, и это ее беспокоит.

Фрэнсис было плевать на кровотечение, настолько ее испугала мертвенная бледность Лилианы. Она опрометью бросилась в спальню и торопливо разожгла камин, потом вскипятила чайник на кухоньке, заварила чай и набрала горячей воды в грелку.

– Я спущусь вниз ненадолго, – прошептала она, передавая грелку Лилиане. Внизу уже слышалась какая-то возня. – Но как только растоплю плиту, сразу же вернусь. Скажу матери, что ты заболела и за тобой нужен уход…

– Нет-нет, – запротестовала Лилиана, прижимая грелку к животу. – Не надо говорить, что я заболела. Иначе твоя мать захочет проведать меня, а мне будет страшно стыдно и совестно… Кроме того, она непременно скажет Лену…

– Но я не могу оставить тебя одну!

– Можешь. Просто наведывайся ко мне время от времени.

– Ладно, ты хотя бы выпей чай. Я принесу тебе завтрак.

Лилиана сморщилась от отвращения:

– Нет, не хочу есть, меня вывернет. Я сейчас приму аспирин, и мне полегчает. Ступай, Фрэнсис, со мной все будет в порядке.

– Я буду заглядывать к тебе при каждой возможности. А если тебе станет по-настоящему плохо…

– Не станет.

– Ты ведь позовешь меня, если что?

Лилиана кивнула, с закрытыми глазами. Фрэнсис поцеловала ее и, ощутив холод щеки, сняла с крючка на двери халат Леонарда. Когда она уходила, Лилиана сидела на краю кровати, завернутая в халат, как в плащ. Но еще на полпути вниз Фрэнсис услышала мерный скрип над головой: Лилиана встала и ходила по гостиной от окна к двери и обратно, точно арестант, меряющий шагами тюремную камеру.

Потом день, казалось, растянулся до бесконечности, стал как туго натянутый нерв. Фрэнсис украдкой бегала наверх настолько часто, насколько осмеливалась, и каждый раз обнаруживала, что Лилиана по-прежнему смертельно бледна и по-прежнему ходит взад-вперед по комнате. Она не присядет ни на минуту, сказала она, пока не откроется кровотечение. Ближе к полудню она принялась двигать мебель, переносить с места на место кресла, поднимать и переставлять ножную швейную машину. Скрип половиц и глухие удары разносились по всему дому, и в конце концов мать недоуменно вопросила: да что такое там творится? С бьющимся сердцем Фрэнсис сказала, что Лилиана затеяла генеральную уборку.

В середине дня, однако, наверху все стихло. Когда Фрэнсис, полная дурных предчувствий, снова поднялась наверх, Лилиана полулежала на диване среди подушек, накрыв ноги пледом, и с виду настолько походила на обычную больную, что в первый момент у Фрэнсис отлегло от сердца. Но потом она приблизилась и увидела ее лицо: совсем бескровное, немного опухшее под туго натянутой кожей и блестящее от нездоровой испарины. На сей раз Лилиана не стала заверять, что все в порядке и приходить не стоило, а протянула руку и с трудом проговорила: «Ах, Фрэнсис… это кошмар какой-то!» Она стиснула пальцы Фрэнсис и зажмурилась, готовясь к очередному приливу схваткообразной боли.

Фрэнсис пришла в ужас:

– С тобой явно что-то не так! Надо вызвать врача!

Глаза Лилианы тотчас широко распахнулись.

– Нет, ни в коем случае! Врач сразу поймет, чтó я сделала. Просто держи меня за руку, не отпускай. Это кровотечение началось, вот и все. Да, ощущения не из приятных, но… О-о-ох!..

Она вся напряглась, когда накатила очередная волна боли, и застыла в неестественной, одеревенелой позе на несколько секунд, показавшихся вечностью. На лбу и над верхней губой у нее выступили бисеринки пота. Когда наконец схватка отпустила, Лилиана в изнеможении откинулась на подушки и дрожащей рукой вытерла лицо.

– Все нормально, – прерывисто прошептала она. – Я в порядке.

Фрэнсис, напрягшаяся всем телом одновременно с ней, теперь тоже вся обмякла.