Ладно, по крайней мере, скоро все кончится, уныло думала Фрэнсис: безумие, нервотрепка, постоянное вранье, необходимость прятаться по углам – все останется позади. Шестого ноября откроется судебный процесс. Она испытывала известное облегчение оттого, что знала точную дату, и знала, что тогда все наконец разрешится так или иначе. Раньше Фрэнсис даже не представляла, что страх может надоесть, прискучить. Сейчас она вспоминала разные виды страха, одолевавшего и потрясавшего ее с тех пор, как началась эта история: приступы дикой паники, черного ужаса, мучительного отчаяния, эмоциональные и физические коллапсы. Ни единого скучного момента! Но теперь ей все надоело, осознала она. Надоело до слез, до зубовного скрежета. До смерти надоели мысли о чертовых постояльцах, доставивших столько неприятностей, надоели собственные страх и трусость.

Лилиану за эти две недели Фрэнсис видела лишь раз, в начале второй недели. Они ни словом не обмолвились о безобразной сцене, произошедшей между ними, да и вообще о прошлой своей встрече. Лицо Лилианы хранило замкнутое выражение, держалась она холодно и отчужденно. Обе явились по вызову одного из юрисконсультов и сидели с ним в офисе на верхнем этаже, пока он в последний раз просматривал и уточнял их показания о событиях вечера, когда был убит Леонард. Поначалу Фрэнсис испугалась, что он попросит ее выступить свидетелем в суде: живо вообразила, как придется взойти на свидетельскую трибуну и отвечать на наводящие вопросы обвинения под взглядом парня. Но оказалось, для этого нужна только Лилиана. Он сожалеет, что вынужден обратиться к миссис Барбер с такой просьбой, сказал юрисконсульт, но долго допрашивать ее не станут. Мистеру Айвсу – адвокату, которому поручено дело, – потребуется всего лишь, чтобы она подтвердила ряд фактов, имевших место в день смерти мужа, ну и припомнила кое-какие подробности июльского вечера, когда на него было совершено первое нападение… Возможно, они слышали о Хамфри Айвсе, королевском адвокате? Его имя часто мелькает в газетах. Он очень опытный адвокат, просто блестящий, и при его участии судебный процесс займет дня три, не больше; ну в самом крайнем случае четыре – если адвокат защиты, мистер Трессилиан, окажется достаточно искусным. Он совсем еще новичок, взявший дело за минимальный гонорар, а от таких никогда не знаешь, чего ждать. Такие вот новички иногда рвутся поскорее все закончить, а иногда хотят произвести хоть какую-нибудь шумиху, «от всего яростно отбрыкиваясь». Но миссис Барбер следует помнить, что в любом случае исход процесса уже предрешен. Мистер Айвс ясно дал понять, что к нему редко попадали дела столь очевидные.

Юрисконсульт, конечно же, хотел их успокоить. Но, выйдя из здания, обе остановились на тротуаре в совершенной растерянности.

– Три или четыре дня! – наконец проговорила Фрэнсис. – Ничего, что тебе придется давать показания? – Не дождавшись ответа, она продолжила: – Тебе не обязательно будет оставаться там после того, как выступишь. Я обо всем позабочусь, когда настанет время. Если оно настанет то есть. Как только присяжные вынесут вердикт – и если он окажется обвинительным, – я сейчас же подойду к этому мистеру Трессилиану и…

– Ты думаешь, я и это позволю тебе за меня сделать? – холодно произнесла Лилиана. – Нет, я останусь там до конца. Я ко всему готова. Я уже сказала своим, что хочу быть там, и все. И еще… – Лицо ее слегка порозовело, и голос чуть оживился. – Еще сказала, что хочу, чтобы в суде со мной была ты. Не возражаешь? Я сказала, что хочу, чтобы со мной была ты – и никто больше.

Фрэнсис взглянула на нее:

– Прямо так и сказала? Это… это не показалось им странным?

Голос Лилианы опять зазвучал безжизненно:

– Не знаю. Теперь это не имеет значения, верно?

Да, подумала Фрэнсис, это действительно не имеет значения теперь – если они могут стоять здесь вот так, разделенные незримой ледяной стеной. Если Лилиана может смотреть на нее таким отчужденным, потухшим взглядом, словно они с ней никогда не целовались, не лежали голые вместе, не тонули в глазах друг друга… Фрэнсис хотела сказать что-нибудь, но не нашла слов. Они коротко договорились насчет следующей своей встречи и на том расстались.

Первое ноября, второе ноября – дни ползли один за другим. Фрэнсис пошла с матерью в кинематограф, но напрочь забыла фильм, едва в зале зажегся свет. Она навестила Кристину, но просидела у нее молча, не зная, о чем говорить. Дома она усердно трудилась по хозяйству, спеша привести все в порядок до начала судебного процесса, но потом осознала, что это дело гиблое. Дом буквально разваливался. Газовая колонка визгливо гудела при горении. Краска облезала с оконных рам, обнажая гнилую древесину. В судомойне начала протекать крыша; Фрэнсис поставила таз под капли, но дождевая вода расползалась темными подтеками, рисуя на потолке и стенах загадочные карты с кладами и уистлеровские[20] ноктюрны. Казалось, дом вдруг смертельно устал, как и сама Фрэнсис. Или почувствовал, что между ними все кончено: что срок действия их маленького контракта истекает. Возможно, все последнее время он просто потакал ей, терпел из вежливости.

Больше всего Фрэнсис тревожилась за мать. Что с ней станется? Как она перенесет удар? Будет ли хотя бы время объяснить ей все, в тот же день, если случится худшее? Ведь наверное, когда они с Лилианой признаются в убийстве, полицейские прямо на месте их обеих и арестуют? Возможно, мать узнает обо всем из газет! Нет, такого нельзя допустить. Ночь за ночью Фрэнсис лежала без сна, терзаясь подобными мыслями. Не так ли чувствовали себя братья, приезжая с фронта на побывку? Ноэль тогда вручил ей письмо с наказом отдать матери в случае его смерти; мать взяла письмо, спрятала куда-то и никогда больше о нем не упоминала. Фрэнсис пришло в голову оставить такого же рода записку: «Вскрыть в случае, если я не вернусь из Олд-Бейли…» Ох нет, это слишком театрально…

Потом она вспомнила про миссис Плейфер. Мысль о ней явилась как ответ на страстные молитвы. Ну конечно же, с миссис Плейфер можно будет связаться по телефону из суда, и она обо всем позаботится, доставит мать Фрэнсис в полицейский участок, разберется с газетчиками. А если в конце концов Фрэнсис приговорят к тюрьме или… или к чему похуже, миссис Плейфер, безусловно, поможет матери уладить финансовые вопросы, найти новых постояльцев. Возможно даже, она выставит дом на продажу, а мать заберет жить к себе, в «Бремар». Чем дольше Фрэнсис об этом думала, тем более вероятным казался ей такой исход дела. Да, положим, перспектива не самая радостная. Она представила мать в унизительной роли бесплатной компаньонки, читающей вслух приходские бюллетени, сматывающей клубки шерсти. Но лучше уж так, чем сидеть дома одной-одинешеньке, в мучительных раздумьях о позоре своей дочери. О господи! В уме не укладывается, что они оказались на грани такой катастрофы! Всего два месяца назад Фрэнсис была готова бросить мать, уйти из дома. Но тогда было ради чего, правда? Ради Лилианы, ради любви – но не из-за этого же дикого хаоса роковых случайностей и ошибок.

Иногда она горько плакала от сознания бесполезности, тщетности любых своих усилий. Зарывалась лицом в подушку и обхватывала себя руками, обнимая пустоту.

А потом наступил последний день перед открытием судебного процесса – День Гая Фокса. В этом году праздник пришелся на воскресенье, поэтому костров никто не жег, к великому сожалению Фрэнсис, но поздним вечером в небо взвились фейерверочные ракеты, в нарушение устава Дня Господня. Фрэнсис немного постояла у окна в полутемной спальне, наблюдая, как вспыхивают, рассыпаются и гаснут разноцветные огни. Затем приготовила одежду на завтра и залезла в постель, готовясь провести очередную бессонную ночь. Но очевидно, Фрэнсис уже достигла крайних пределов собственного страха и вышла за них: она спала крепким сном без сновидений, проснулась утром всего лишь в легком волнении, умылась, оделась и съела завтрак, испытывая лишь слабую нервную дрожь, как перед экзаменами в школе. Вот беззаботно попрощаться с матерью перед уходом оказалось трудно. Хотя на самом деле не так уж и трудно, поскольку это было только начало и ей еще предстояло несколько прощаний. Шагая в сторону Камберуэлла и по Уолворт-роуд, жадно вглядываясь во все вокруг как в последний раз, Фрэнсис ясно чувствовала, что переигрывает, пережимает с эмоциями – словно актриса, вышедшая на сцену сразу после того, как узнала о своем смертельном диагнозе.