– Что это было сейчас?

– Ничего не было, все тихо, – сказала Фрэнсис.

– Ты уверена? Мне почудилось, будто… – Она перевела взгляд на Фрэнсис. – А вдруг мы ошиблись? Что, если он очнется? Что, если?…

– Он не очнется. Уже ничего не поделать. Слишком поздно. Не думай о нем.

Но Фрэнсис и сама думала о Леонарде. Вспоминала тяжесть его тела в своих руках, тяжесть замотанной мягкой головы на своем плече. Она снова и снова возвращалась мыслями к тому моменту в гостиной, когда увидела перед собой два темных пути. Что заставило ее предпочесть один из них другому? Фрэнсис хорошо помнила дикое напряжение чувств, владевших ею тогда, но какие именно то были чувства, вспомнить не могла, хоть убей. Сейчас же она испытывала лишь одно чувство – всепоглощающий страх. Она безумно боялась, что сделала что-то не так, а что-то и вовсе забыла сделать. Измятая и перекрученная одежда Леонарда, к примеру: следовало тщательнее расправить все складки на ней. И потом, положение его рук и ног. Об этом она совсем не подумала – но ведь наверняка, если человек упал, поскользнувшись или споткнувшись, он лежит в одной позе, а если его мертвого уронили на землю – совсем в другой?

Больше всего, однако, Фрэнсис думала о ране, к которой была прижата подушка. Не может быть, чтобы там не остались какие-то ниточки или волокна желтой ткани. Пойти проверить? После недолгих колебаний она уже начала осторожно высвобождаться из каменных объятий Лилианы, собираясь тихонько спуститься вниз и прокрасться с фонарем через сад.

Но тут вдруг услышала какие-то звуки за окном – шорох или шелест – и через несколько мгновений удушливого ужаса осознала, что это всего лишь шум дождя. Дождь, поначалу слабый, постепенно усиливался, и вскоре Фрэнсис будто воочию увидела, как он льет и льет, смывая все улики, на одежду Леонарда, на тело Леонарда, на его размозженную голову, на его мягкие-мягкие губы. Она лежала, прислушиваясь к барабанной дроби капель, с чувством глубокого облегчения и равно глубокого стыда.

Дождь лил всю ночь. Свеча оплыла и погасла, огонь в камине потух; комната погрузилась в темноту, потом темнота постепенно рассеялась до серого сумрака, а потоки воды все низвергались с небес, и под конец Фрэнсис стало чудиться, что она слышит стук каждой отдельной капли. Она не спала ни минуты, даже глаз не сомкнула. Около шести она ухитрилась выбраться из Лилианиных объятий, выскользнула из постели, тихонько приблизилась к окну и раздвинула занавески. Сквозь пелену ливня смутно различались очертания крыш и дымовых труб, но дальнюю стену сада было не разглядеть – только скопление черных теней.

Все тело у нее ломило. Комната выстудилась, и холод пробирал до костей. Фрэнсис на цыпочках подошла к камину, чиркнула спичкой и разожгла новый огонь в золе от старого. Как только язычки пламени начали потрескивать среди угольков, она услышала шепот: «Фрэнсис». Лилиана проснулась и смотрела на нее. Фрэнсис вернулась в постель, и они крепко обнялись.

– В первую минуту я подумала, что это был сон, – прошептала Лилиана. – Я подумала, что это был сон, а потом все вспомнила. – По ее телу пробежала судорога, похожая на судорогу любовной страсти.

Но она не плакала. У нее уже не осталось слез. В них обеих произошла перемена: они были неестественно спокойны, находились в каком-то оцепенении. Наконец Фрэнсис взглянула на часы:

– Тебе надо вернуться в свою комнату. Уже светает, и Леонарда вот-вот обнаружат – работяга какой-нибудь или еще кто. И тогда кто-нибудь сюда заявится.

Лилиана без возражений встала с кровати, морщась от боли. Кровотечение у нее продолжалось, но не такое обильное, как вчера. Бессильно ссутулившись, она всунула руки в рукава халата, и они с Фрэнсис на несколько секунд застыли в последнем безмолвном объятии. Потом Фрэнсис осторожно открыла дверь, и Лилиана крадучись пересекла лестничную площадку, бледная и бесшумная, как призрак.

Стук раздался в пять минут восьмого, когда Фрэнсис надевала юбку, задаваясь вопросом «да раздастся ли он вообще?». И то был не знакомый стук почтальона – два быстрых удара костяшками пальцев, – а громкий зловещий стук – предвестник дурных новостей. Со свинцово-тяжелым сердцем Фрэнсис спустилась вниз, преодолевая боль в надорванных мышцах, которые, казалось, опять рвались при каждом шаге.

В холле она застала мать, только что вышедшую из своей спальни.

– Ты ждешь разносчика, Фрэнсис?

Она помотала головой. По ощущению получилось фальшиво. Свинцовое сердце неприятно дрогнуло в груди.

Когда Фрэнсис открыла дверь и увидела полицейского, высокого и громоздкого в своем прорезиненном плаще с капюшоном, на нее накатила страшная слабость.

Но они с матерью знали этого мужчину, ибо не раз встречались с ним, когда он патрулировал улицу: констебль Харди, совсем еще молодой и неопытный. Фрэнсис увидела, как у него подпрыгнул кадык, когда он нервно сглотнул.

– Мисс Рэй, полагаю?

Она кивнула:

– Что-нибудь случилось?

– Боюсь, да.

Мать подошла:

– В чем дело, Фрэнсис?

Теперь констебль обратился к ней, снова сглотнув, прежде чем заговорить:

– Насколько я понимаю, мистер Леонард Барбер проживает здесь. Это так?

– Да-да. Мистер Барбер снимает комнаты наверху, вместе с женой. Но он, должно быть, уже ушел на работу. По крайней мере… Он выходил из дома сегодня, Фрэнсис? Я что-то не слышала. Что-нибудь случилось, констебль? Входите же, не стойте на пороге.

Он вошел, старательно вытерев ноги о половик.

Когда дверь за ним закрылась, он сказал:

– Боюсь, есть основания считать, что с мистером Барбером стряслось несчастье.

Мать прижала ладонь к груди под горлом:

– Несчастье? По пути на службу, вы имеете в виду?

Констебль поколебался, потом бросил взгляд на лестницу:

– А миссис Барбер дома?

Фрэнсис тронула мать за локоть:

– Я схожу за ней. Подождите здесь.

Сердцебиение у нее унялось, но держалась она по-прежнему скованно, ненатурально – во всяком случае, ей так казалось, – и мучительно ноющие ноги плохо слушались. Фрэнсис собиралась подняться до самого верха лестницы и оттуда позвать Лилиану. Однако Лилиана, разумеется, услышала стук в дверь, услышала голос констебля и уже вышла из комнаты, по-прежнему в ночной рубашке и халате, но набросив на плечи шаль. И выглядела она такой бледной, такой изнуренной, такой больной, что при виде нее у Фрэнсис чуть колени не подломились. Она остановилась на повороте лестницы и сказала, остро ощущая на себе взгляды констебля Харди и матери:

– Не пугайся, Лилиана. Но здесь полицейский. Он говорит… – Во рту у нее было сухо и липко, язык ворочался с трудом. – Говорит, что с Леонардом стряслась какая-то неприятность. Я не понимаю. Леонард уже ушел на работу?

Лилиана неподвижно смотрела на нее. Она заметила странность в голосе Фрэнсис и испугалась. Но ей нельзя поддаваться страху! Фрэнсис сглотнула вязкую слюну и произнесла более внятно:

– Леонард дома?

Лилиана наконец двинулась вперед:

– Нет… Нет.

– Он ушел на работу?

– Он вчера не возвращался. Я… я не знаю, где он.

Лилиана стала спускаться по лестнице следом за Фрэнсис, а когда увидела полицейского – пошатнулась и схватилась за перила. Но это нормально, подумала Фрэнсис. Это совершенно естественно, так ведь? Она взяла Лилиану за руку, как можно увереннее и крепче, и помогла ей преодолеть последние несколько ступенек. Констебль сказал, что глубоко сожалеет, но у него плохие новости – и, может быть, миссис Барбер лучше присесть?

Они все прошли в гостиную. Фрэнсис сразу же направилась к окнам, чтобы раздернуть занавески; Лилиана села на диван с краю, а мать опустилась рядом и положила ладонь ей на руку. Констебль Харди снял шлем и осторожно проследовал в глубину комнаты, стараясь не ступать на ковер, поскольку с плаща у него все еще стекала вода.