При последних словах она откинула голову назад и посмотрела Фрэнсис в глаза. Их лица разделяла лишь пара дюймов; Фрэнсис слышала запах ее пудры и помады, почти физически ощущала тепло и движение ее губ. Не поцеловать Лилиану было так же невозможно, как не моргать, не дышать. Но когда губы их встретились, сухие и неловкие, как губы двух совершенно незнакомых людей, Фрэнсис в первый момент подумала, что лучше уж вообще не целоваться, чем целоваться вот так: что такой поцелуй только окончательно все перечеркнет, уничтожит, погубит.

Но потом она почувствовала робкое, неуверенное давление Лилианиного языка на свой, самого кончика языка, горячего и знакомого. Она ответила встречным давлением, поднесла руку к щеке Лилианы, и поцелуй вдруг стал другим: влажным, открытым, глубоким. От внезапно нахлынувшего облегчения обеих охватила слабость. Они прервали поцелуй, чтобы обняться крепче, прильнуть друг к другу теснее. «Я люблю тебя! Люблю!» – прошептала Лилиана на жарком, резком выдохе, обжегшем Фрэнсис ухо.

Они снова поцеловались, еще горячее. Там, где они соприкасались грудями и бедрами, у обеих будто что-то толкалось внутри, оживало, рвалось из-под кожи, почти болезненно. Но между ними было слишком много слоев ткани. Продолжая целоваться, они принялись нетерпеливо стаскивать, срывать одежду друг с друга. Фрэнсис запустила руки Лилиане под блузку, нашарила пояс юбки. Несколько секунд она безуспешно возилась с пуговицей и крючками, потом бросила, потянулась вниз, схватилась за саму юбку и горсть за горстью подтягивала ее, поддергивала, пока наконец не ощутила под пальцами шелк чулок, а затем гладкую кожу.

Они стояли, неуклюже покачиваясь. Фрэнсис отвела ногу назад, чтобы пинком закрыть дверь, и они чуть не упали. Руки Лилианы по-прежнему тесно обвивались вокруг нее, и только когда пальцы Фрэнсис скользнули ей между ног и задвигались там, нежно надавливая и потирая, Лилиана немного отстранилась, судорожно вздохнула, опустила голову и пошарила позади себя в поисках какой-нибудь опоры: стены, спинки кровати – чего угодно. Ничего не найдя, она смирилась с неустойчивостью позы и безвольно уронила руки, предоставив Фрэнсис поддерживать себя. А когда пальцы Фрэнсис задвигались быстрее и лицевые мышцы у Лилианы начали напрягаться, она вскинула голову и посмотрела Фрэнсис прямо в глаза – словно настойчиво желая, даже требуя, чтобы она видела, что между ними нет никаких преград, между ними нет ничего, кроме кожи.

Но уже в следующий миг… в чем дело? Что-то произошло, какая-то резкая перемена вроде случавшихся между ними раньше, только теперь не скачок, а спад и угасание. Лилиана закрыла глаза, задержала дыхание; по лицу ее прошла медленная судорога, щеки густо покраснели… но напряжение ничем не разрешилось, пошло на убыль, и теперь Фрэнсис почувствовала, в какой неудобной, нелепой позе они стоят. Все мышцы у нее ныли, горели, гудели от усталости. Она немного изменила позу и перенесла тяжесть тела на другую ногу, стараясь двигать пальцами в прежнем ритме. Теперь лицо Лилианы искажала страдальческая гримаса. Фрэнсис удрученно поняла, что та тужится, силясь довести себя до разрядки. Пальцы у нее вдруг словно онемели, утратили чувствительность. Она задвигала ими быстрее и, задыхаясь, спросила: «Ты как хочешь? А? Как мне это сделать?» Но своим вопросом, своим признанием, что у них не получается, она только все ухудшила. Чувство близости и непринужденности исчезло. Фрэнсис осознала, что яростно трет остывающую, липкую, безответную плоть. Сконфуженная, она замедлила движения руки.

А еще через минуту Лилиана взяла ее за запястье, останавливая. Они стояли с опущенными головами и поникшими плечами; дыхание постепенно успокаивалось, сердцебиение унималось.

Но даже тогда еще не все было потеряно. «Давай ляжем», – прошептала Лилиана. Она подвела Фрэнсис к кровати, и они легли, положив головы на единственную подушку, натянув друг на друга стеганое одеяло, чтобы не замерзнуть, как делали в прошлом, когда были любовницами. Подушка слабо пахла Леонардовым бриолином. На пыльной прикроватной тумбочке стояла шкатулка с его запонками, лежал его носовой платок и библиотечная книжка бульварного толка, за которую уже давно набегал штраф; на внутренней стороне двери по-прежнему висел его халат, рядом с Лилианиным кимоно. Но если закрыть глаза, подумала Фрэнсис. Если забыть о неловкой возне и неудаче, происшедшей минуту назад. Если забыть о крови, электрическом страхе, полиции и газетах. Если отрешиться от всех мыслей. Разве тогда не может быть как раньше? Чтобы они снова были вместе, связанные подлинной страстью? Это единственная настоящая вещь. Разве нельзя сделать так, чтобы она снова стала настоящей? Хотя бы ненадолго?

Но бедный парень, затянутый в неумолимый механизм… Мысли Фрэнсис уже возвращались к ужасной действительности. Она повернула голову. Открыла глаза. И увидела на комоде конверт с двенадцатью фунтами.

Не смотри на него, приказала она себе. Не вздумай открыть рот. Молчи. Ради бога! Но она ничего не могла с собой поделать. В ней снова вскипало слепое безумие. Издав мерзкий, презрительный смешок, Фрэнсис сказала каким-то чужим голосом:

– Боюсь, сегодня я не отработала твоих денег.

Лилиана подняла голову с подушки и нахмурилась:

– В смысле?

– Или я неправильно тебя поняла? И ты принесла плату за что-то другое? Не беспокойся. Я не пойду в полицию, если тебя это волнует. Парень как сидел в тюрьме, так и будет сидеть.

Несколько мгновений Лилиана не шевелилась. Потом резко отпрянула, откинула одеяло, вскочила с кровати. По-вернувшись спиной к Фрэнсис, она одернула юбку и блузку, но причесывать растрепанные волосы не стала. Дергаными яростными движениями она надела шляпку, сунула ноги в туфли, натянула пальто, затолкала перчатки в сумку. И лишь повесив сумку на руку и подхватив с пола чемодан, она наконец обернулась к Фрэнсис, которая все это время наблюдала за ней с кровати.

Обернулась и произнесла холодным, ровным тоном:

– Мне жаль, Фрэнсис, что ты не такая сильная, как воображаешь.

Фрэнсис опешила:

– Что?

– Только не надо наказывать за свою слабость меня и притворяться, что ты поступаешь так из-за парня. Если я захочу получить наказание, я пойду к инспектору Кемпу, чтобы меня наказали за то, в чем я действительно виновата.

Лилиана прикрыла глаза ладонью и продолжила дрогнувшим голосом:

– Ну вот, ты вынудила меня сказать жестокие слова, а ведь я пришла, чтобы просто… просто…

Она уронила руку:

– Я от многого отказалась ради тебя, Фрэнсис. Я отказалась от ребенка. Я тебе не навязывалась. Если бы я и хотела подобных отношений, то уж наверное предпочла бы, чтобы все было проще для меня. Но я… Нет, не подходи. Не прикасайся ко мне! – Фрэнсис спрыгнула с кровати и рванулась к ней. – Отстань! – Лилиана оттолкнула ее.

Фрэнсис охватила паника. Темное безумие бесследно исчезло – будто бы лопнуло, проткнутое булавкой.

– Лили, прости меня! Пожалуйста! Я не понимаю, что со мной творится. Я…

– Отстань!

– Мне кажется… мне кажется, я схожу с ума. Недавно ночью я… Прошу тебя, Лили! – (Лилиана уже открыла дверь.) – Не уходи! Не оставляй меня. Я не знаю, почему я тебя оскорбила. Я не хотела…

– Отвяжись!

На этот раз Лилиана ударила по-настоящему. Удар пришелся прямо под скулу, и Фрэнсис отшатнулась. Она прижала ладонь к горящей щеке, и они с Лилианой оцепенело уставились друг на друга – в ужасе от того, что они делают, в ужасе от того, что напомнил им этот момент, и в ужасе от собственной беспомощности, от своей неспособности распутать ситуацию, в которой они оказались и чем дальше, тем больше запутывались.

– Не уходи, – слабо повторила Фрэнсис.

Но было поздно. Слишком поздно. Лилиана уже повернулась и бросилась прочь. Дробный стук ее каблучков в тишине казался оглушительным, как пулеметная очередь.

Во вторник была годовщина смерти Джона-Артура, но Фрэнсис смотрела на фотографию брата сухими глазами. В тот же день в Камберуэлле состоялось повторное дознание, и присяжные, выслушав коронера, вынесли вердикт «преднамеренное убийство». В четверг нужно было идти на очередное слушание в полицейском суде, но у Фрэнсис не хватило на это сил. Она осталась дома: лежала на диване, свернувшись калачиком, и читала «Похищенного». Около часа пополудни явилась миссис Плейфер с новостями, которые ей сообщила Пэтти, чья племянница была помолвлена с констеблем. Слушание заняло буквально десять минут. Обвинитель завершил изложение доказательств по делу, и судья остался полностью удовлетворен. Под аплодисменты родственников Леонарда и одобрительные возгласы публики он объявил постановление о передаче дела Спенсера Уорда в Олд-Бейли, где оно будет рассмотрено через две недели.