«Не поздно ли призрачный город покинуть…» Не поздно ли призрачный город покинуть, Поклясться, что праздничный падает снег, Порыв полонеза, плеснувшего в спину, Принять за намек и устроить побег. На призрачный праздник не пустят без зова, Такая метель, что не сыщешь пути… Ремнем позади экипажа чужого Не выйдет ли санки тайком прикрутить? О разуме нищем, о крови незвонкой Забыть незаметно за быстрой ездой, В строфе предпоследней объехать сторонкой Тот город, что к вечеру пахнет едой. И весело ехать, и думать не надо О том, как входить, говорить и глядеть… «На коже не тают следы снегопада,» — Понять и, помедлив, лицом побелеть. 1980 «Ну что ж, я не спорю, все будет, как хочешь…» И дивный слушатель стоит в дверях. О. Седакова Ну что ж, я не спорю, все будет, как хочешь. Оставим беседы, ведущие к ночи, Раздвинем золу и камин разожжем И сядем за низким шершавым столом. И кофе горячий и горький, как стыд, Из чашечек разных не будет отпит. Но шторы опустим: не надо смотреть, Как синие стекла начнут розоветь И, нашим молчаньем довольный вполне, Неназванный гость усмехнется в окне. 1980 «Я даже представить себе не могу…» Я даже представить себе не могу: Вот праздник изнанки, подкладки, манишки, Горшков, черепков и кастрюльки без крышки, И в белом фарфоровом тонком кругу Тур вальса с фигурами. Город – в снегу. Надменны поклоны, свободен полет. В цвет жемчуга платье, но фрак не в порядке, А руки в перчатках, но жжет сквозь перчатки. А город в снегу, и по крышам метет, И каждая дверь в подземелье ведет. Поклон, реверанс, приглашенье к столу… А город в снегу и во мраке бесшумен, Как вспышка манжет на испанском костюме. За каждой стеной, уходящей во мглу, — Задушенный вскрик и пятно на полу, Звук шага кошачьего, корни камней… Но праздник положено кончить в короне, Чтоб царская кровь обагрила ладони И жертвенник. Город – в снегу и во сне. И это не может представиться мне. 1980 Галантные празднества – Люблю бриллианты и бархат двора, Зов рога протяжный и звонкий, Но кружится чернь веселей у костра И тянет винцо из бочонка. – Услышу не мессы напев роковой, Не звяканье шпаг о ступени, А ругань и дудки придушенный вой, Да хриплое пьяное пенье. – Кто с песьим хвостом, кто с паучьим крестом, Кто вовсе на шее гусиной; В три пальца свистит и идет колесом Орава дружков Либитины! – Но что это? Иль не хватило вина? Меня опоили туманом? Да будь я хоть чистой водою пьяна, Не спутаю князя с мужланом! – Да, в этакий праздник все Замки пусты, Какие тут маски толпятся? О радость – напрыгаться до дурноты И рожей прикрыться дурацкой! 1980 «Так-то полынью и воском пролитым пропахли страницы…» Так-то полынью и воском пролитым пропахли страницы. Так-то молитвенник весь переложен целебной травою. Светом ли, словом ли светлым поранишься – да не родится Ни дочерей мужебежных, ни милого сына-героя. Так-то и ливень, шумящий сквозь яблоки красные, виден. Так-то и спелое сердце сорвется на землю со стуком. Да не вонзится в затылок стрела, да из горла не выйдет, Да не оплачем пустых веретен с переломленным луком. Так-то не тесно в пробитой груди лебединой упряжке, Так-то под самой душой шевелится стрекало и жжется. Да не учуют собаки рога, и колени, и ляжки, — Хвоей, цветком, виноградом упавшая кровь да очнется. 1981 «А солнце садится за крыши, – и тело…» А солнце садится за крыши, – и тело Пока еще легкое, словно во сне; Отмыла усталость его и отпела, Из кожи пустой истекая вовне. Но про́клятый труд нелюбим и бесплоден, Так что же тогда, в торжество облачась, Так празднует дух во внезапной свободе, И тело летит, и не может упасть?.. 1981 При свече И сердце утихло, и яду не просит. И что же, что света мой взгляд не выносит — Кому ж, как не мне, и глядеть на свечу! И жребий не брошен, а я промолчу. За доски, за раму, за пыль золотую, За скрипку, за крепкую кость черепную Отступите вы, не коснувшись друг друга. И я ускользну из заклятого круга. Как сладко мне воздух глотать в феврале. И вечер на небе, и день на земле. 1981 |
