«Как вольно дышит Вильно по холмам…» Как вольно дышит Вильно по холмам — как я после последнего объятья. Но почему задернуты распятья? И почему расстаться надо нам? Под пеленою пыли дождевой, под мартовскою снежною завесой ответит голос за рекой, за лесом, за Польшею и, значит, за Литвой. Откликнется и скажет, почему, и скажет: Ни к чему твой плач ему. И этот тихий голос на горе — как дрожь души на утренней заре. Вильно – польское название Вильнюса. Но почему задернуты распятья? ⇨ Действие происходит на католической Страстной неделе. «Протяжная вечерняя трава…» Протяжная вечерняя трава, прижми лицо к лицу и стебель к стеблю, над степью предвестие зимы виденьем Покрова. Заря звезды висит, как будто в петлю продела голову, кровавы дерева, но первая роса по-прежнему права, но лик земли с заоблачностью сцеплен. А белый чад, застлавший горизонт, болота иссушённого исчадье, какое он еще сулит несчастье, любви погибель, городу разгром, или в пыли дорожной легкий след сотрет навеки, до скончанья лет? А белый чад, застлавший горизонт, / болота иссушённого исчадье.. ⇨ . Лето 1972, когда под Москвой горели торфяники (в первой публикации стоит дата – 14 авг. 1972). «Но что на этом темном этаже…» Но что на этом темном этаже, где даже лифт боится задержаться, что там за дверью, в глубине, в душе, где даже пятна света не ложатся, где капелька по капельке течет ночная тишина и поволока, где проволока тонкая сечет, едва коснешься звездного порога, где повилика вьется по стене, холодная и влажная на ощупь, и палевых ресниц не видно мне, и не проникнет голос твой извне. Площадка этажа пуста, как площадь, как площадь в некончающемся сне. «Не выплыву, не доплыву…» Не выплыву, не доплыву. На облаках, как наяву, роняют чайки плач в Неву, и этот сизый хрип, и эти капельки свинца, где нет ни смерти, ни конца, где целят в бедные сердца, но не достанут их. Когда высокая роса печаль возносит в небеса, когда осталось полчаса до солнечных ворот, на тинистом холодном дне, в зеленой вязкой глубине воронку прокрутил во мне крутой водоворот. Я ж знала, что не может быть, что не дана мне ваша прыть, что мне не выплыть, не доплыть, я же сказала вам! Но, как болванчик неживой, вы покачали головой, и я мелькнула над Невой, и я осталась там. Всплывают ловкие пловцы, любови легкие ловцы, срезают пену с волн – с овцы так состригают пух. В последней жалкой наготе, не на кресте, не на гвозде, полу в песке, полу в воде — чей взор навек потух «Что там за шорох…» Что там за шорох? Это шоссе обо мне скучает. Что там за шелест? Это ветер осину качает. Это в Апшуциемсе шепчутся волны залива. Это небо над Балтикой ждет моих глаз, чтобы дождь со слезами смешался. Это ветер осину качает. / Это в Апшуциемсе / шепчутся волны залива. ⇨ Апшуциемс – рыбацкий поселок (название от латышского «апшу» – «осина») на берегу Рижского залива, где в те годы отдыхало несколько семей, в т. ч. и Борисовы (продолжавшие туда ездить и в последние годы, уже с внуками). Я там побывала дважды, в 1972 и 1973: один раз – с моим крестным сыном, поэтом Дмитрием Бобышевым, другой – с моим старшим сыном Ярославом. Увы, здесь же, в Апшуциемсе, 29 июля 1997 утонул глава семьи – Дима (Вадим) Борисов (см. дальше стих. «Перекличка»). «Москва моя, дощечка восковая…» Москва моя, дощечка восковая, стихи идут по первому снежку, тоска моя, которой не скрываю, но не приставлю к бледному виску. И проступают водяные знаки, и просыхает ото слез листок, и что ни ночь уходят вагонзаки с Казанского вокзала на восток. Москва моя.. ⇨ Из советской песни: «…Москва моя, ты самая любимая». Вообще очень советский оборот, взятый здесь «наоборот», хотя и «моя», и «любимая» – все правда. …и что ни ночь уходят вагонзаки / с Казанского вокзала на восток. ⇨ Основные вокзалы отправления тюремно-лагерных этапов из Москвы – Ярославский и Казанский, меня в Казань везли с Казанского (начало января 1971). «В аквариум света вплывешь, поплывешь близорукою тенью…» В аквариум света вплывешь, поплывешь близорукою тенью и влажной рукой проведешь по границе незримой задернешь завесу и горько предамся и тьме и смятенью пронзая рыданьем родимый пейзаж полузимний Раскатаны полосы черного льда на промокших аллейках алеют полоски зари в бахроме абажура скамеечка скользкая слезная полночь немолчная флейта все дергает за душу как за кольцо парашюта И к этим до дна промороженным и до горячки простывшим впотьмах распростертым убогим моим Патриаршим прильну и приникну примерзну притихну поймешь ли простишь ли сбегая ко мне по торжественным лестничным маршам. |
