«Распада меланхолический страж…» Распада меланхолический страж, в руинах парка он размыкал колени безумию: слюною склеить шквал веретена, вереска пугливое стойло. (Мгновение, в коем сущность ночи близится как иная ночь. Мнимая тень стрижа в стерне, проложенной трамваями в Стрельну, дхармы беспроволочный телеграф, ключей связка, серьга в левом соске, фольга междометия; Таковы приблизительные структуры родства. Механический менуэт, сомнамбулическая пантомима с разрушенным предметом в руках. здесь сокровенное, только миг, свет отсиявший.) Искус желать: жжения в венах, запястьях перебродивших вина, запрокинутых. Принцепс из гамлетовой табакерки, в висок, в пах. Крысой, восседающей на холке свиньи со съеденным на полпальца ухом, выходит на берег гнилой залив. Пассажи
…ибо люди часто впадают в ошибку слишком строгого различения. Райнер Мария Рильке разъятой тени фимиам, украдкой, точно так, в забвенье жеста) _____________ Печалуясь. Украдкой, точно так, как в складках жеста танцующего веер, набухая, медлит растрескаться, когда пустой рукав (трофей, изваянный исчезновеньем) ищет опереться на присутствие, а сам уже влачит не толику, но все убранство утраты, всю сейсмическую дрожь, и, расточая грезы оползень, внезапно рушит смерч шелковый разящих планок, весь! — так гребень твой (твой траурный) рассек сплошную тяжесть, пагубу волос, впотьмах погубленных. Так просто. Гребень твой. Прогулка гарпий. обугленная Эвридики тень. _____________ и он, рассеянный и «бесконечно мертвый». Но и потом, в урочищах, домах, постелях, капищах, склоняясь, раскачиваясь над ним, медленно, как четвертый всадник, как тирс карающий, – поднимая волосяной сетью месяц из стынущих вод: пентакль транса. Разъятие и расчлененье. «Теперь, когда ты вся затворена нездешним, насытившаяся, припомни – так ли рассказываю?» «Запах настоялся настолько, что потом, припоминая, я различала на твоем плече границу с чем-то потаенным, как если бы отпрянул ты, меня побеспокоив напрасно». Ужас. Кукла. Ибо люди часто… и т. д. Витрина – разбитая, как сноп зеркал; он знал лишь шлейф пустой исторгнутых значений. Остров мертвых1 Очей исполнен этот омут птичий… Они, низвергаясь отвесно в мерный огонь, рулад штольню, так печальны, как после «вечной любви». Взрываясь хлопаньем бесшумным крыл, испепеленные лампионы, птицы застилают лицо экранной дивы, и нам падать в эти постели, сестра двуликая (или так: постели им в безмолвие и покой еще тише и ниспадая истления шорохом в сводах ночи). Растление. Сантименты. Россия выпадает из памяти, как роса. Но разве он, восхищенный, забывает, что помимо домогания и любви есть недосягаемая тщета обоюдной ласки, помавание боли, когда, обретаясь в смерти, смотреть смерть? Многоочитая падаль, пусть пляшет ампула в ледовитых венах, раскинь кукольные тряпичные руки, ни хуя себе. Луч проектора пел, как одна уже пела в церковном хоре, у каких таких врат, в какое пекло. смотри сказал я душе миракль гейша псюхе пропахшая псиной киношных кресел смотри оспиной льда покрываются острова блаженных были да сплыли переплывая экран, опрокинутые в ничто. Шарканье граммофонной иглы, прейскуранты в перспективах песка, заройся в пение дальнобойных сирен, молчи что есть мочи. И те, что сидели в зале, переплывали «смерть», другую, опрокинутые, вслушиваясь в безголосый шелест распада; их исполнили гравировальщики Мнемосины татуировкой забвения. Бейся потусторонней льдинкой в стручке виски о бокала висок, или прижимаясь ссадиной к конькобежной стали. Каменноостровская пыль. Речь – распыление, распыление – речи, перенесение с «цветка на цветок». И нам уже не поднять глаза. Алле Митрофановой, май 1993 г. «Красный мост. Солнце…» Красный мост. Солнце опрокидывается в Китай. На челе скалы – экзема душных цветов. Для других это будет почему-то Шотландия (у каждого путешественника своя мифология смерти). В бетонированном туннеле детские голоса. Японец снимает японку видеокамерой; она несколько смущена, ровно настолько, насколько знает – другой вторгается в интимную сцену. Другой? Другое. Тени в заброшенном бункере присели на корточки; сигареты, стволы в потолок. Трассы орудийных платформ. Помедли у этой пинии; вот рука, вот безымянное пение чуждых пальцев. Мотоциклист (шлем, черная куртка – колючая музыкальная рыба), спешившись, звенит колокольцами. Отслоившись от темноты, прокаженный, он движется со смотровой площадки вниз, к тихоокеанской воде. Ты там уже был. Что ты видел, глотая ртом пустоту? Golden Gate Bridge красного цвета, город, раскрытой раковиной белеющий в темноте. Холмы. Жемчужную нитку автомобильных огней; зеркальный шар солнца — вернутьсяМакет «Острова Мертвых» представлял собой финальную часть «Автобиографии» Пизани, а ее предшествовавшие этапы были связаны с инцестом и андрогинами. Аллегорией инцеста служил фотомонтаж с изображением пирамиды у входа на римское кладбище, совмещенным с репродукцией с картины Ф. Кнопфа: Сфинкс с лицом сестры и возлюбленной художника, который ласкает Эдипа. (Здесь и далее примечания автора). |
