— Сюда! — рявкаю ей, указывая на дверь, которую уже приоткрыли два моих бодигарда, и она, хвала богам, дурочку больше не включает, а следует доброму совету.
Дверь захлопнулась и лязгнула засовом за её спиной, бык недоуменно вертит башкой, не видя цели, а два незадачливых ухаря, хоть и озираются на него с опаской, но идут к двери, явно намереваясь требовать возврата ускользнувшей от них добычи, и даже похрен им, что народец от шума всполошился и выглядывает уже из домов. Я хренею от такой фантастической наглости, начинаю что-то подозревать, прислушиваюсь, улавливаю приближающийся топот и гвалт — и понимаю, что операция "Хулиган" вступает наконец в решающую фазу.
— Да, это наши, — негромко подтвердил блондинистый критянин, — Я же говорил, что они успеют. Всё сделаем в лучшем виде.
А галдящая вооружённая толпа деловито занимает селение, кое-где им пробуют сопротивляться, но безуспешно, бык стоит посреди поднятой им пыли и явно не понимает всей серьёзности момента, мои бойцы приводят девчонку — ага, в одних набедренной и нагрудной повязочках не шире ладони каждая, если давешнего пояска не считать. Снимаю с плеч плащ, протягиваю ей, чтоб завернулась, гляжу то на неё, то на быка, и намечается ощущение дежавю. Сперва смутное, но вскоре вспоминается Карфаген и наша с Велией свадьба, а на ней — выступление ловких и отчаянных критских акробатов с быком…
Потом начался спектакль. Пираты поначалу галдели и куролесили вразнобой, затем кто-то из их вожаков спохватился и организовал действия поосмысленнее. Вышел парламентёр, предложил нам сдаваться по-хорошему, выслушал адрес, по которому мы им всем предложили прогуляться — его, кстати, озвучивал блондинистый, ну и клятвенно заверил нас, что теперь мы точно покойники. Сперва они принялись колотить в дверь — ага, кулаками и ногами, хотя буквально в паре десятков шагов валялось внушительное бревно, которым высадить ту дверь труда бы не составило, но додумавшиеся и указавшие на него вожакам понимания у них не встретили, а врукопашную её ломать — до рассвета точно провозились бы. Ну, если секиры в ход не пускать, но эта идея тоже была зарублена вожаками на корню. Затем они приволокли из-за сарая лестницу и изобразили попытку штурма а-ля абордаж. Но пока они с ней возились, другие вынесли из того же сарая пару вил и длинную жердь, которые и метнули "в нас", да так аккуратно, что они влетели в окна поверх голов. Ими мы, естественно, и воспользовались, когда пираты приставили наконец лестницу. Я хотел опрокинуть её сам и взял уже в руки вилы, но блондинистый критянин попросил меня уступить эту честь ему, и я не возражал — мы ведь выполним то, что запланировали, и уедем, а им ещё в этих морях работать. Опрокинул он эту лестницу картинно, но грамотно — никто из взбиравшихся по ней не пострадал. Ну, разве только лёгкие ушибы, да ссадины, но кто же их считает в таком деле? Тут толстости важны, а не совсем уж мелкие тонкости.
Наконец из толпы выступили лучники, половину из которых вожаки завернули взад, а вместо них вызвали других. Со стороны их обстрел выглядел, наверное, круто и впечатляюще, но ни одна стрела не была зажжена, да и попадали они все либо в оконные рамы, либо в щиты, либо влетали в окна поверх голов. В исключительных случаях, если на голове имелся металлический шлем, то чиркали вскользь и по нему. Один обозначил прицеливание в меня, но дождался, пока я это замечу и прикроюсь поданной мне цетрой, после чего влепил стрелу точнёхонько в центр её бронзового умбона. Я ведь уже не раз упоминал, кажется, что критские лучники не просто так и не за красивые глазки славятся и ценятся в античном мире? А рядом ухмыляется блондинистый, на фракийской пельте которого видны пять свежих отметин. Мы тоже готовим луки и отвечаем в аналогичной манере. Я выцеливаю одного, окликаю весьма неучтивым оскорблением, дабы заметил и прикрылся, тот понятливо прикрывается щитом — я не критянин, и у меня точно в центр умбона не получается, а получается рядом с краем умбона. Блондинистый вздрагивает — лук у меня роговой, не хуже критских, растянул я его от души и с такой дистанции мог бы и пробить вполне тот щит, но стрела лишь слегка втыкается в его деревянную основу, а я достаю вторую и показываю ему её наконечник, старательно притупленный напильником. Она летит следом и рикошетирует от шлема одного из пиратов вправо-вверх — я выбрал цель с таким расчётом, чтобы даже случайным рикошетом никого не зацепить…
— Всемогущая Артемида! Ну кто же так стреляет! — Мелея аж ножкой топнула от досады, — Дай мне, я умею! — тут же сбрасывает плащ и — ага, без малейшего стеснения, как так и надо — снимает грудную повязку и заматывает её на левом запястье в качестве краги, дабы не рассечь кожу тетивой, — Ну, давай же! — и руку тянет за луком, амазонка, млять, доморощенная!
— Уймись, не женское это дело, — обламываю ейный героический порыв, чтобы она в натуре кого-нибудь сдуру не уконтрапупила, а то ведь в глаз или в висок и тупой стрелы хватит вполне. Они же с нами порядочно себя ведут, верно?
Хулиганы, по всей видимости, тоже так считали. Их вожаки, вспомнив ещё об одной детали договорённости с нами, выкрикнули "Пергам!", настропалили остальных, те тоже несколько раз проскандировали, затем нам было обещано от имени Посейдона, что живыми нам отсюда не выбраться. Судя по ухмылке блондинистого, выбираться с заднего двора мы могли хоть сейчас, если желание такое есть, а если чуток обождём, так и прямо внаглую через главный выход никто нашего бегства "не заметит". В самом деле, побряцав оружием, дабы не оставить у нас и тени сомнения в своей крутизне, толпа направилась к солидным домикам выполнять основную часть означенной договорённости — теперь уже не забывая дружно выкрикивать "Пергам!', чтоб не вышло каких-нибудь недоразумений.
— Если они пергамцы, то я — антиохийка! — съязвила Мелея.
— Ну и как вы там живёте в этой ВАШЕЙ Антиохии? — прикололся я.
— Не припоминаю даже совсем уж маленькой деревушки с таким названием в окрестностях Кидонии, — рассмеялась кидонийка, — Не слыхала и ни о каком даже совсем засиженном мухами Пергаме ни вблизи Гортины, ни вообще на юге Крита!
— А может, они как раз и задумали его там основать?
— Эти?! Оснуют они! Только грабить горазды, да бесчинствовать! Ты что, так и не подстрелишь никого из них? — последние пираты ещё не скрылись за поворотом, а лук был всё ещё у меня в руках.
— А зачем? Нам-то они что плохого сделали? Что ж ты кровожадная-то такая? — наши испанцы, кто по-гречески понимал, рассмеялись.
— А то, что они меня чуть не изнасиловали, уже не считается?
— Именно вон тот? — я указал на последнего, уж точно не из тех двоих.
— Да какая разница! Все эти негодяи одинаковы!
— Я же советовал тебе не мешкать! У тебя что, пожитков оказалась целая телега?
— Ну, не телега, конечно…
— Ты и две телеги за то время успела бы в корзинах перетащить.
— Ты думаешь, это так легко и просто — надёжно припрятать книги? Папирус, между прочим, боится огня, но не любит и воды!
— Книги? И что же это у тебя там за такие бесценные манускрипты, чтобы ради них так рисковать?
— Фукидид, Платон, Аристотель, Демокрит, Эратосфен…
— Чокнутая! — негромко охарактеризовал кидонийку блондинистый критянин, а мои орлы, кто понял и в общих чертах примерно в курсе, и вовсе разинули рты.
— Вот именно! И где взять новые среди вот таких нечокнутых? — парировала та.
Уже рассветало, когда хулиганы, перешерстив и разграбив в этой дыре всё, что планировали, направились восвояси. На нас они внимания уже не обращали никакого, но продефилировали через двор перед заведением, и шли внушительно — не беспорядочной толпой, как можно было ожидать, а прямо походной колонной, готовой в любой момент, если понадобится, развернуться в боевой порядок. Бывшие наёмники, не иначе.
— У кого служили? — спрашиваю вполголоса блондинистого.
— У кого только не служили! — хмыкнул тот, — И у Набиса, и у Филопемена и у Эвмена, кстати, а кое-кто — и у Птолемея. К вечеру наши будут в Халкидике, там до ночи передадут ваших кому следует и заночуют. К следующему вечеру я получу то, что нужно передать вам, а к обеду следующего дня буду в Никомедии. Где тебя найти в ней?
