В его обществе она иногда чувствовала себя так, будто все вокруг было какой-то игрой. Вот только она не знала ни правил, ни кто выигрывает.

– Потому что он самый ближний. А мой отец не дремлет.

Эмили принялась озираться по сторонам, пытаясь высмотреть Моргана Коффи, но никого не увидела. Вин купил билеты на колесо обозрения. Они уселись на первое свободное сиденье, и смотритель опустил страховочную перекладину.

Вин положил руку на спинку сиденья у нее за спиной и, запрокинув голову, устремил взгляд в небо; колесо медленно понесло их ввысь. Эмили же, напротив, принялась разглядывать оставшуюся на земле толпу, которая становилась все меньше и меньше. В конце концов она отыскала его отца. Тот стоял неподвижно, как изваяние, и смотрел на них с таким выражением, как будто увидел призрака и был очень зол одновременно.

– Он скоро уйдет, – сказал Вин, по-прежнему глядя в темнеющее небо. – Он не допустит, чтобы все видели, как его волнует то, что мы вместе.

– Вы с отцом не очень ладите, да?

– У нас с ним много общего. Просто на некоторые вещи мы смотрим по-разному. К примеру, он очень озабочен тем, чтобы все делалось так, как делалось всегда. А я с этим не согласен.

Колесо замерло, и они повисли в воздухе почти в самой верхней его точке.

– Я всю неделю очень много о тебе думала, – призналась Эмили, и ее слова прозвучали куда более мечтательно, чем она хотела.

Вин оторвался от созерцания неба и посмотрел ей в глаза. На лице у него заиграла озорная улыбка.

– Правда?

– Я не в том смысле, – засмеялась она, но тут налетевший ветер заколыхал их сиденье, и Эмили стало не до смеха. Она обеими руками вцепилась в страховочную перекладину. Вин, разумеется, вел себя так, будто болтаться в воздухе на такой высоте было ничуть не страшно. – Просто мне никак не дает покоя одна мысль.

– И что же это за мысль?

– Ты, случайно, не оборотень? Нет?

– Прошу прощения?

Эмили медленно отпустила перекладину и распрямилась.

– Мне в голову приходят всего две причины, по которым ты не показываешься из дома по ночам: или у тебя куриная слепота, или ты оборотень.

– И ты предпочла решить, что я оборотень?

– Ну надо же мне было выбрать какой-то вариант из двух.

Вин помолчал, потом произнес:

– Это традиция. Она уходит корнями в глубь столетий.

– Но почему?

– Хороший вопрос. Наверное, потому, что такое уж у традиций свойство.

– Это еще один вопрос, по которому вы с твоим отцом не сходитесь во мнениях?

Колесо снова пришло в движение.

– Да. Но идти наперекор этой конкретной традиции очень сложно. – Он повернулся к ней. – Из всего того, что я собираюсь тебе рассказать, понять это важнее всего.

Внезапно Эмили охватило возбуждение.

– И о чем ты собираешься мне рассказать?

– О вещах странных и поразительных, – произнес он драматическим тоном, как будто пересказывал какую-то книгу.

– Но почему? Почему ты это делаешь?

– Я же тебе говорил. Нас связывает общее прошлое.

– Формально нас ничего не связывает. Общее прошлое связывает мою мать с твоим дядей.

– История образует замкнутый круг. Мы сейчас находимся на том же месте, где двадцать лет назад находились они. То, что принадлежит им, принадлежит нам, а то, что принадлежит нам, будет принадлежать им.

– Я вижу, ты много об этом думал.

– Так и есть.

Колесо совершило еще один полный оборот, затем снова остановилось. На этот раз они зависли в самой верхней его точке. Сиденье, пугающе скрипя, принялось раскачиваться, и Эмили вновь вцепилась в перекладину.

Вин улыбнулся:

– Тебе не страшно, нет?

– Разумеется, нет. А тебе?

Он устремил взгляд на горизонт:

– Мне нравится смотреть на вещи с такой перспективы. С земли все выглядит привычно. Мне нравится видеть возможности, которые лежат за пределами привычного взгляда. Того самого замкнутого круга, о котором я говорил.

Она не отдавала себе отчета в том, что смотрит на него во все глаза, пока он не посмотрел на нее в ответ. Атмосфера между ними внезапно переменилась. Эмили была так близко, что чувствовала исходивший от него запах, еле уловимый аромат одеколона, и видела бисеринки пота, собравшегося во впадинке между ключицами. Его взгляд переместился на ее губы. На Эмили накатила волна какой-то теплой истомы. Никогда еще она не испытывала ничего подобного. Казалось, вся вселенная прекратит существовать, если что-нибудь не произойдет прямо сейчас.

Но этот миг миновал, и грудь Вина поднялась и опала, как будто он сделал очень глубокий вдох. Вин убрал руку со спинки сиденья.

Сделав еще один оборот, колесо остановилось, и служитель поднял перекладину. Они молча сошли с аттракциона.

– Как ни жаль, я вынужден тебя покинуть, – сказал он.

Ее не отпускало какое-то странное хмельное чувство.

– Ясно.

Однако Вин не ушел.

– Мой отец поджидает за углом, – пояснил он. – Не хочу, чтобы ты слушала то, что он может наговорить.

– Ясно.

И снова он никуда не ушел.

– К тому же скоро стемнеет.

– А ты не хочешь, чтобы я видела, как у тебя отрастает шерсть и клыки, – подхватила она. – Я все понимаю.

Во влажном воздухе его темные волосы начали завиваться. Он провел по ним руками.

– Это вряд ли.

– Так объясни мне. Расскажи мне об этих странных и поразительных вещах.

Он улыбнулся, как будто ждал от нее этих слов, подводил ее к ним с самого начала.

– Расскажу. В следующий раз.

Он развернулся, чтобы идти.

– Подожди, – сказала она, и он остановился. – Мне нужно задать тебе один вопрос.

– Какой?

Она не стала ходить вокруг да около:

– Ты винишь меня в том, что сделала моя мать?

– Разумеется, нет, – ответил он без промедления.

– А твой отец – да.

Вин поколебался:

– Я не могу говорить от его имени.

– Дедушка рассказал мне, что мама разозлилась, потому что Коффи не принимали ее в свой круг, и поэтому сделала то, что сделала.

– Так говорят.

Он с внезапным жадным любопытством впился в нее глазами.

Эмили заправила волосы за уши, и его взгляд повторил ее движение.

– Я просто хочу, чтобы ты знал, что… я не сержусь.

– Прошу прощения?

– Я не сержусь, что твои родные меня не любят. Я понимаю, почему так. И не сержусь.

– Ох, Эмили, – вздохнул он.

– Что?

– Теперь мне будет еще сложнее.

– Что? Уйти?

– И это тоже. В следующий раз?

Она кивнула. Ей это нравилось – эта отсрочка, это предвкушение. Что он сделает? Что скажет? Она была слишком очарована им, слишком заворожена. Впрочем, похоже, сделать что-то с этим она была бессильна. Ей хотелось стать здесь своей, а рядом с ним у нее появлялось такое чувство, что она уже своя.

– В следующий раз, – эхом отозвалась она, глядя ему вслед.

С Джулией они встретились у летней эстрады, как и договаривались. Эмили сразу заметила, что с тех пор, как они расстались, у Джулии тоже изменилось настроение. Девушки купили дедушке Вэнсу сэндвич с барбекю и жареный маринованный огурец и двинулись к дому. Ни та ни другая не была особенно расположена к болтовне.

Когда они очутились перед домом дедушки Вэнса, Джулия рассеянно попрощалась и ушла. Эмили проводила ее взглядом. Мысли ее соседки определенно витали где-то далеко.

Зайдя в дом, Эмили постучала по стене рядом со складной дверью в комнату Вэнса:

– Дедушка Вэнс, я дома.

Открыв дверь, она впервые со дня приезда получила возможность заглянуть в его спальню, которая когда-то явно была гостиной. Шторы были приспущены, чтобы солнце не било в окна, но свет, сочившийся сквозь ткань цвета ржавчины, бросал на комнату отблеск вечного заката. Обстановка создавала впечатление, будто воздух здесь должен быть спертым, однако на самом деле в нем витал еле уловимый аромат каких-то сладких духов, как будто хозяйка комнаты ненадолго отлучилась.

На полках на дальней стене виднелось множество фотографий – пожелтевших от времени снимков одной и той же женщины со светлыми волосами и улыбкой матери Эмили. Очевидно, это была ее бабушка Лили. А где же фотографии мамы? Интересно, у него вообще есть хотя бы один ее снимок?