Однажды она почувствовала, что из глубин души наружу начал рваться вопрос.

До того ей удавалось терпеть, но чем больше сил она теряла, тем яснее вопрос звучал в ее голове. Она старалась держать себя в руках, несмотря ни на что, но ее душа начала крошиться. И то же происходило с ее верой в себя.

И все равно она считала, что не могла задать вопрос в силу своей природы.

Что бесстрашная Сусерибимэ, развеселая любительница выпивки, не должна о таком спрашивать.

Поэтому каждый раз она проглатывала вопрос, и чувство одиночества наваливалось на нее с новой силой.

“О Ятихоко, о Окунинуси-но-ками. О мои дорогие люди…”

Настал день, и Сусерибимэ начала ощущать горечь слез каждый раз, когда проглатывала вопрос.

— Что вам понадобилось от меня, что вы привели меня сюда?

Решив, что двум женщинам договориться будет проще, на переговоры с Сусерибимэ отправили Хоноку. Девушке удалось каким-то образом убедить ее выбраться из дома. Длинные волосы богини покачнулись под порывом мартовского ветра.

— Ох, ты еще здесь? — устало обронила Сусерибимэ, заметив Окунинуси-но-ками, притаившегося за спиной Ёсихико. — Я же сказала тебе возвращаться.

— Как я могу вернуться без своей жены? — сразу же отозвался Окунинуси-но-ками.

Пускай ничто не могло избавить его от любвеобильности, он прибыл в Киото, не убоявшись нелюбимого тестя, и с негодованием воспринял новость о том, что Сусерибимэ поселилась дома у Ёсихико. Многие слова, включая эти, он произносил искренне, и хотя бы за это заслуживал уважения.

— Мы подумали, тебе не стоит постоянно торчать в четырех стенах. Почему бы не полюбоваться вечерним небом, раз уж мы в Киото?

Ёсихико привел Сусерибимэ в небольшой парк на склоне горы Онуси, где располагался в том числе храм Онуси. С площадки на западной стороне парка открывался отличный вид на улицы Киото. Шел восьмой час, сквозь прозрачный воздух прекрасно просматривались яркие пейзажи.

— Я редко вижу город вечером… но да, выглядит он неплохо, — Сусерибимэ окинула взглядом городские улицы.

Она все еще не расставалась с толстовкой Ёсихико, под которую надела свитер. Даже несмотря на небрежный выбор одежды, спину она держала ровно и выглядела прекрасно.

— Разумеется, все огни, которые ты видишь, зажгли люди, — Ёсихико поравнялся с Сусерибимэ и указал на всевозможные огоньки, которые и образовывали пейзаж. — Дома, высотные здания, магазины, фонари, иллюминация храмов… Под каждым из этих огней множество людей.

— Это да. Люди создали цивилизацию, и она сильно изменила Японию.

Хонока стояла чуть в сторонке и обеспокоенно смотрела на них. Ёсихико мысленно поблагодарил ее за сочувствие и продолжил:

— Но из-за нее же люди начали постепенно забывать, как ухаживать за богами. Я бы и сам не знал, что люди и боги должны поддерживать друг друга, если бы не стал лакеем. И не догадывался бы, что боги теряют силу как раз из-за людей.

Возможно, каждый новый огонек на улице выгонял из дома еще одного бога.

— Ты знаешь, я не уверен, что слова одного человека многое изменят. Тем не менее, как человек, я обязан… — начал Ёсихико, уже догадавшийся, чего на самом деле хотела Сусерибимэ.

Однако та быстро перебила его:

— Ёсихико. Мне не нужны извинения людей, — после небольшой паузы она продолжила чуть увереннее: — Да, людей, которые помнят обо мне, осталось немного, и потому душа моя стала слабее, чем в давние времена. Теперь я больше печалюсь от того, что раньше спокойно терпела. Я была счастлива вместе с Окунинуси-но-ками, но нынче задаюсь вопросом, можно ли назвать это счастье настоящим.

Ее сомнения дошли до того, что теперь она не знала, стоило ли разрешать другим женам Окунинуси-но-ками рожать от него детей.

— Но это не значит, что я обвиняю людей.

С тем, что мир меняется, ничего поделать нельзя. Боги — сами часть мира, и послушно исчезнут из него, если люди того желают.

Сусерибимэ ждала, что Ёсихико согласится, но тот печально улыбнулся.

— Ты, Сусерибимэ, сильная и умная, но в таких вещах ужасно неловкая, — заявил он прекрасной богине, на лице которой отразилась сложная гамма чувств. — Зачем же ты тогда пришла ко мне?

Холодный ветерок подул сильнее.

— Ты ведь хотела испытать меня, человека, не так ли? Хотела посмотреть, как я поступлю, получив заказ, который невозможно выполнить? Ты не могла просто взять какого-нибудь прохожего, так что выбрала лакея, лучший из возможных вариантов.

Сусерибимэ отвела взгляд — видимо, Ёсихико угодил в яблочко.

— Ты могла не придумывать всякую чепуху, а рассказать мне обо всем честно. О том, как тебе тяжело, печально и беспокойно. Правда, я лишь бессильный человек, так что не знаю, чем смог бы тебе помочь, но…

С самого начала ее волновало не то, выполнит ли Ёсихико ее заказ, а то, как он поступит ради нее.

Могло показаться, что богиня капризничает, но у нее уже не было выбора. Возможно, она просто прибегла к последнему, что ей оставалось.

У Окунинуси-но-ками были другие жены помимо нее.

Ей пришлось смириться с тем, что те жены родили ему детей.

Будучи гордой богиней, она ни с кем не могла поделиться своими мыслями, но хотела, чтобы ее поняли.

Теряя силу, она начала чувствовать, что ее сущность блекнет. Поэтому она стала сомневаться во всем, что позволяла мужу.

Она хотела быть уверенной хоть в чем-то, что помогло бы ей связать себя воедино.

Она хотела вновь поверить в себя.

Она хотела услышать ответ на вопрос, который никак не мог покинуть ее горло.

— Знаешь, я пробыл лакеем всего полгода, но уже считаю, что должен кое-что сказать богам, ведь именно из-за людей им стало так неудобно жить.

Ёсихико вновь посмотрел на вечерний город и вздохнул. Он жил с этой мыслью почти все время с тех пор, как стал лакеем. Сусерибимэ посмотрела на его профиль и попыталась возразить:

— Ёсихико, я…

— Увидев этот пейзаж, я понял, что тебе все-таки скажу, Сусерибимэ. В мире так много людей, но вряд ли кто-то другой сможет сказать эти слова, глядя тебе в глаза.

— Нет, Ёсихико, я хочу услышать не… — торопливо вставила Сусерибимэ.

Ей не хотелось ни извинений, ни раскаяния.

Она хотела, чтобы такие дорогие ей люди не просили у нее прощения, а…

— Спасибо.

Сусерибимэ вытаращила глаза, застигнутая врасплох.

— Спасибо, Сусерибимэ.

Не меньше нее удивились и обвивший хвост вокруг лап Когане, и Окунинуси-но-ками, и Хонока.

— Я ведь говорил, что под этими огнями живет множество людей? — Ёсихико вновь обратил внимание застывшей от недоумения Сусерибимэ на вечерний пейзаж. — И не только под ними. Если взять всю Японию, наберется сто… э-э, двадцать миллионов?

После небольшой запинки, вызванной копанием в памяти, Ёсихико продолжил:

— Если бы ты не спасла Окунинуси-но-ками, Сусаноо-но-микото наверняка прикончил бы его. Тогда он не смог бы основать страну. У других его жен появились дети лишь потому, что ты разрешила ему. Без этого людей не стало бы так много. Наверняка и меня бы здесь не стояло.

Если в прошлом хоть что-то пошло бы не так, все не сложилось бы таким образом. Знакомству с семьей и друзьями Ёсихико был обязан именно ей.

— Кто бы что ни говорил, ты — мать всех японцев.

“О Ятихоко, о Окунинуси-но-ками. О мои дорогие люди”.

— И я совсем не против такой матери — ревнивой и несгибаемой любительницы выпить с ранимой душой.

Она так и не смогла озвучить вопрос.

Но получила ответ на слова, комом застрявшие в горле.

“Любите ли вы меня?”

Из широко раскрытых глаз Сусерибимэ беззвучно покатились слезы. По щекам потерявшей веру в себя жены и матери бежали прозрачные капли и падали на землю.