– В данном случае решит. Можете поверить мне, что не она послужила мотивом Миллера, что он не оклеветал Ландина из ревности или чего-то в этом духе.

– Что именно вам удалось у нее узнать?

Мюррей улыбнулся:

– Не стану отвечать на этот вопрос. Все сведения, не имеющие отношения к делу, касаются только Ландина. Они будут находиться в досье.

– Спорить с этим я не могу. – Харлинген бросил карандаш на стол и уныло смотрел, как он покатился под углом к краю, заколебался на грани и упал на пол. – Я не знаю. Совершенно не знаю. Есть вероятность, что времени, которое он провел с этой женщиной, не придали значения при слушании в суде?

– Есть, но я бы на это не полагался.

– Боже Всемогущий, – сказал Харлинген. – Представляете, что будет, если она даст показания? Полицейский при исполнении служебных обязанностей идет в публичный дом!

– Нельзя сказать, что это публичный дом.

– Так или иначе, это означает, что независимо от результатов слушания Ландин и Флойд должны будут предстать перед комиссаром за нарушение долга и другие провинности. Вот чего боится Флойд.

– Плохо его дело. – Мюррей кивнул. – Надо было думать об этом до того, как он стал покрывать Ландина. Меня тошнит от них обоих. Они хотят вести игру по своим правилам, а когда попадаются на этом, принимаются истошно вопить. Ладно, пусть вопят. Ваша обязанность защищать Ландина в суде, а не держать его за руку и объяснять ему, какой он несчастный.

– Да, – задумчиво сказал Харлинген. – У вас с самого начала было такое отношение, правда, Мюррей?

– Я не делал из этого секрета. И взялся за работу, понимая все. Ну и что? – резко спросил Мюррей и с возбуждением представил, что держит в руке репутацию Ландина, ожидая сигнала, чтобы сжать кулак и уничтожить ее. – У вас есть какие-то возражения? Мне отказаться?

– Нет, Рут рассказала мне все о вашем разговоре. О вашем отношении к этому делу. Я не согласен с ним, но это не важно, пока вы готовы работать со мной так, как работали. Однако не понимаю вашего презрения к человеку, который стал жертвой обстоятельств и нуждается в помощи. Заметьте, Ландин не вопит, по вашему выражению, о помощи. Он принимает меня как своего адвоката и друга, потому что я убедил его, что так необходимо. А это было нелегко. Человек он гордый и, боюсь, с той же врожденной подозрительностью к человеческому роду, которая, похоже, есть у вас.

– Я не намерен вступать в дискуссию, – сказал Мюррей. – Но хотел бы знать, сохранилась ли у вас та святая вера в него, когда вы узнали об этой женщине и о том, как он старался скрыть связь с ней.

– Он сделал это ради Рут. Мюррей, вам нужно знать о его чувствах к этой девушке, чтобы оценить его поведение по достоинству. Он преклоняется перед ней. Ведет себя так, будто она – священное сокровище, и он не может привыкнуть к мысли, что достоин его. Право, это поразительно. Такое отношение сейчас редко встретишь. Из-за него человек скорее рискнет получить тюремный срок, чем допустит, чтобы стало известно о его связи со случайной шлюхой.

– Но шлюха тут очень кстати, так ведь? – сказал Мюррей. – Пока она рядом, Рут избавлена от худшей, чем смерть, участи. Давайте не будем забывать об этом.

– Это недостойный взгляд.

– Это, мистер, означает называть вещи своими именами. На чем еще держится это прекрасное отношение, как не на какой-то шлюхе, удовлетворяющей мужскую похоть, пока миледи держит белье застегнутым наглухо? Беспокоиться об этой конкретной шлюхе незачем. Она может позаботиться о себе, Ландине и всяком, кто сблизится с ней. Но если требуется жалость, я бы адресовал ее шлюхе, а не Ландину.

Харлинген сердито сказал:

– С чего мы завели этот разговор? Хотите отказаться от дела? В этом причина?

– Нет, пока нужен, я не отказываюсь.

– Ну, хорошо. Тогда перестанем теоретизировать и перейдем к фактам. – Харлинген откинулся на спинку кресла, сложил руки на голове и обратил лицо к потолку. – Так вот, как быть с этой женщиной, я не знаю. Может быть, Ландин сам заговорит со мной о ней или появится возможность как-то эту тему обойти. Пока что не будем касаться этого.

– А Флойд? – спросил Мюррей. – Не заведет ли он разговор с Ландином о той женщине?

– Я велел ему ни с кем ничего не обсуждать, пока не поговорю с вами. Вечером позвоню ему и приму меры, чтобы он молчал об этом даже с Ландином.

– Разумный подход, – одобрил Мюррей. – Что до меня, то в понедельник утром я первым делом встречусь со Штраусом и Манфреди. Последний пока что не нашел на Миллера ничего стоящего, но будет продолжать работу в выходные. Я в любом случае буду держать с вами связь.

– Значит, договорились, – сказал Харлинген, резко подался вперед и облегченно расслабил плечи. – А теперь, как насчет выпивки, которую я обещал? Если вам не нужно спешить…

– С выпивкой повременим, – сказал Мюррей. – У меня важная встреча с гением.

Диди села за руль в ледяном молчании и проехала три квартала, не сказав ни слова. Это было, понимал Мюррей, просто чудо.

– Ты злишься на что-то? – спросил он.

– Нет.

– Что это значит?

– Это значит нет, вот что. И пожалуйста, оставь в покое мои колени. Если замерз, можешь включить отопление. Оно для того и существует.

– Я пытаюсь его включить, – сказал он. – Оно как будто не работает.

– Оно вот где включается.

– Нет, ты не злишься, – спокойно подтвердил Мюррей. – Просто чуть больше, чем возбуждена, и чуть меньше, чем перевозбуждена.

– Не понимаю, как могут приличные люди, – сдавленно заговорила Диди, – вырастить такое мерзкое отродье и не испытывать желания удавить эту дрянь во сне.

– Меган? – спросил Мюррей. – Да, она запросто может пнуть тебя в голень.

– Дорогуша, она не пинала меня в голень, – процедила сквозь зубы Диди. – Вот только послушай. После того как вы ушли, она просто сидела и злобно таращилась на меня. Это было все равно что проснуться и увидеть марсианина в изножье кровати. А потом, когда Дайна умолкла на секунду, чтобы перевести дыхание, эта тварь сказала своим низким, деланым, мерзким голосом: «Я думаю, носить норку в такое раннее время дня вульгарно». Она думает, что это вульгарно! Конечно, когда она уходит утром в свою идиотскую школу, то набрасывает каракулевую накидку! Кем она мнит себя в таком возрасте?

– В том-то и дело, – ответил Мюррей. – В своем возрасте она мнит себя Мэрилин Монро. Или тобой. Господи, неужели можно так раздражаться из-за глупого замечания девчонки, которое она где-то позаимствовала?

– Где позаимствовала?

– О Господи, – вздохнул Мюррей, – откуда мне знать? Предполагаю, у кого-то из тех, кто не может позволить себе норковое манто и завидует.

– Так вот, мне не нужно предполагать. Эта девчонка перенимает свои замечания у своей учительницы. У этой холодной красавицы. Из-за которой ты встал как вкопанный, войдя в комнату.

Мюррей пожал плечами.

– Не стану лгать. Я питаю роковую слабость к красивым лодыжкам.

– О, дорогой, у нее красивые не только лодыжки. У нее красиво все остальное до последнего волоска на голове. И не делай удивленное лицо, будто не знаешь этого. Всякий раз, когда мужчина делает такое лицо, услышав мои слова о красивой женщине, я вижу его насквозь.

– Диди, – спросил Мюррей, – ты стерва?

Она посмотрела на него широко раскрытыми глазами.

– Я?

– Да, ты?

Диди впечатляюще покачала головой.

– Ну, это оскорбительно, – заговорила она. – Обидно до глубины души. Я думаю только о твоем благе…

– Ну разумеется!

– Да, о твоем благе, а ты говоришь такие вещи. Мюррей, послушай меня. Я знаю подобных девиц. Они могут выглядеть великолепно, как торт со взбитыми сливками, но когда приблизишься к ним, обнаружишь, что это просто сахар и картон, как на рекламе в магазинной витрине. Поверь моей женской интуиции, дорогой, и держись от таких подальше. В душе у них ничего нет ни для кого из мужчин. Мюррей, это я говорю всерьез.