– Рогалики, – ответил Мюррей. – Хочешь? И куда это я должен ехать с тобой?

– Нет, они как будто из пластика. Конечно, на открытие выставки картин Алекса. Предварительное. – Алекс был тем самым художником-акциденталистом. – О, Мюррей, не говори, что не получил моего приглашения. Я знаю, это будет ложью.

– Ну ладно, – спокойно сказал Мюррей, – я получил несколько дней назад открытку из какой-то галереи. Это было по поводу Алекса?

– Ну конечно. И я написала на обороте несколько строк, которые ты, похоже, не прочел. Дорогуша, почему я общаюсь с тобой, хотя ты такой невнимательный?

– Потому что я способен оценить тебя по достоинству. И думаю, что в этом манто ты похожа на царицу всея Руси. Что это, очередной знак любви от Альфреда?

При мысли о брошенном мистере Дональдсоне Диди закатила глаза.

– Ну да. Разве не возмутительно, что этот человек в последнее время настойчиво ухаживает за мной?

– Думаешь повторно выйти за него замуж?

– Это еще зачем? Чтобы снова стать маленькой, старой Дороти, ждущей дома, пока он, наконец, устанет преследовать шикарных дам? Он ничуть не изменился, дорогуша. Просто интересуется мной, так как я теперь одна из многих. Он не может удержаться от ухаживания за многими. – Диди аккуратно положила на гренок ложечку мармелада. – Только не расстраивайся из-за поездки. Приоденься, и пойдем поскорее, пока меня не оштрафовали за то, что поставила машину во второй ряд.

– К сожалению, не могу. Во второй половине дня мне придется много поработать.

– Мюррей, это просто отговорка. Я знаю, что, будь это другой художник, ты бы охотно поехал. И по субботам больше никто не работает, так ведь?

– Подожди, увидишь. Через десять минут у меня будет телефонный разговор по очень важному делу. Если хочешь, встретимся на выставке потом.

– Так не пойдет, Мюррей, ты должен быть со мной, когда я войду туда. Должен, и все тут.

– Правда?

– Да, правда.

Он засмеялся.

– Но почему?

– Это не смешно, – застонала Диди. – Сам знаешь, что за люди будут там. Они будут говорить, говорить, а я не буду ничего понимать из их разговора. Все о Джексоне Поллоке[18], о тональности, о линейном ритме и бог весть о чем еще. Но если ты будешь там, я смогу разговаривать с тобой и не выглядеть полной идиоткой. Иногда, голубчик, очень приятно держаться рядом с тобой.

– И с тобой тоже. Ну, а что Алекс? Он же будет там, так ведь?

– Да, но в компании он такой же, как и все остальные. Когда он со мной – дело другое, он не хочет говорить о живописи.

– Надо полагать, – сказал Мюррей, и тут ему в голову пришла удачная мысль. – Послушай, мне правда нужно завершить несколько дел, но один я сделаю их быстрее. Если отвезешь меня и подождешь, я наскоро разделаюсь с ними и потом все время буду с тобой. Договорились?

– Не знаю. Очень утомительно сидеть в машине и ждать, пока ты вспомнишь обо мне.

– Ты не будешь ждать в машине; а войдешь и познакомишься с этими людьми, – сказал Мюррей. – Хочу показать их тебе.

Мюррей обнаружил, что в гостиной собрались все Харлингены и что там находилась и Рут Винсент. Она сидела, распрямясь, в кресле, бледная, красивая и отчужденная, ее вид поразил его, как сильный тычок пальцем под ложечку. Пока Харлинген как гостеприимный хозяин вел беседу, склоняя всех обращаться друг к другу по именам, Мюррей наблюдал за ней, видел, как на ее щеках появился румянец, как в ямке на шее появилось легкое биение, и понимал, что даже в его мечтах она не была более красивой. Когда она внезапно отвернулась от него, он понял, что беззастенчиво пялился на нее, и нисколько не смутился. Пусть знает, подумал он. Он уже собрал достаточно материала на Ландина, чтобы разорвать узы, связывающие ее с этим человеком, как только придет время.

Дайна Харлинген бодро сказала:

– Рут репетировала с Меган роль к пьеске, которую они собираются ставить в школе. Это одно из старинных моралите о Ревностном Муже и Согласной Жене, очень умное и очаровательное. Правда, дорогая?

Меган плюхнулась на подушечку для сидения, положила руки за голову и стала медленно запрокидывать ее, пока лицо не обратилось к потолку.

– Нет, – заговорила она загробным голосом, – оно ужасное, ужасное, ужасное.

– Меган, – сказал ее отец, – не будь трудным ребенком. И перестань так запрокидывать голову.

Меган вернула голову в обычное положение.

– Я не трудная. Почему что-то должно быть хорошим только потому, что оно старинное? Когда дедушка говорит так, он очень консервативен. Но когда так говорят все остальные, это ужасно героично и достойно. Послушайте их как-нибудь, увидите сами.

– Ну, процитируй что-нибудь для нас, милочка, – сказала Диди. Откинулась назад на диване и распахнула манто, готовясь быть внимательной слушательницей. – Меня интересует все, связанное с театром.

– Благодарю, – высокомерно ответила Меган, – хотя благодарить тут не за что. Во всяком случае, Распутная Жена – единственная стоящая роль во всей пьесе, и ее получила Эвви Тремейн. Притом, – язвительно обратилась она к Рут Винсент, – только потому, что чрезмерно развита.

– Получила, потому что заинтересовалась пьесой, – сказала Рут. – Меган, ты знаешь это не хуже, чем я.

– И пьеса совершенно очаровательная, – нервозно заговорила Дайна Харлинген. – По крайней мере та часть, которую я слышала. Музыкальное сопровождение создает магнитофонная запись единственного духового деревянного инструмента. Атмосфера возникает почти средневековая. Меган, а кто этот маленький мальчик, который включает музыку? Он похож на миниатюрного фавна.

– Это Уильям Холлистер-третий, – ответила девочка. – И он совершенный невротик.

– Неправда, – сказала Рут. – И я хотела бы, Меган, чтобы ты и все остальные в драмкружке перестали называть его третьим.

– Если он не хочет, чтобы его так называли, пусть перестанет писать это на всех своих письменных работах, – заявила Меган. – И он скоро станет совершенным невротиком. Он сам сказал, что всякий станет совершенным невротиком, пока научится обращаться с магнитофоном. Что ни делай с ним, звучит он отвратительно.

– Знаете, Рут, – сказала Дайна Харлинген, – может быть, эта пьеса – не самый лучший выбор. Если дети…

Харлинген неожиданно понялся:

– Выпьем? Нет, пожалуй, начинать слишком рано. Так что, просим извинить нас, нам с Мюрреем нужно поговорить о важных делах. Мы не долго.

Закрыв за собой дверь кабинета, он обратился к Мюррею:

– Дайна напрасно вмешивается. Рут и так приходится нелегко с этой сворой демонов, и каждое сказанное здесь слово наверняка станет известно им. Но, заметьте, я отчасти согласен с Дайной. Представлять этим детям доелизаветинскую драму значит впустую тратить время. У них будет пользоваться успехом Теннесси Уильямс[19].

Мюррей засмеялся.

– Однако «Распутная Жена» и «управляющий магнитофоном Уильям Холлистер-третий» – звучит интригующе. Я бы хотел увидеть их на сцене.

– Не говорите этого при Дайне, иначе увидите. Она председатель комитета по распределению билетов. Послушайте, ваша подруга привлекательная женщина. Могу я ее знать? Она кажется мне смутно знакомой.

– Если бывали в клубах «Сторк» или «Двадцать одно», то, возможно, видели ее там. Исполняла она несколько вещиц и по телевидению. Эрл Уилсон в прошлом году высоко отзывался о ней в одной из своих статей.

– Я могу понять почему. Да, видимо, это было в клубе «Двадцать одно». Мы с Дайной время от времени бываем там. – Харлинген сел, взял карандаш и принялся вертеть его в пальцах, пока они говорили о незначительных вещах. Потом неожиданно спросил: – Ну как, добились успеха с Хелен? Есть у нее что-то общее с Миллером?

– Нет. Ничего совершенно.

– Уверены? Я мог бы поклясться…

– Полностью уверен. Дела у нее только с Ландином.

– Вы можете это проверить? Откуда нам знать, что она не держит в секрете связь с Миллером? Один только разговор с ней не решит проблему, так ведь?