– Судя по тому, что вы сказали…

– Об этом я ничего не говорил. Вам следует знать, мистер Харлинген, что такую организацию, как моя, совершенно не интересует репутация клиента. Собственно говоря, и большинство адвокатов, которых я знаю. Иначе завтра же мы все оказались бы не у дел. – Мюррей покачал головой. – Это не имеет никакого значения. Я веду к тому, что дело вашего клиента связано с делом Уайкоффа, и мне это не нравится. Уайкофф показал, что в течение последних десяти лет он платил полицейским взятки по миллиону долларов в год. Что это означает теперь, когда тайное стало явным? Что все управление полиции напоминает мешок с гремучими змеями, и я не хочу совать руку в этот мешок. Агентство «Конми – Керк» всегда ладило с полицией по хорошему принципу «живи сам и давай жить другим». Сейчас мы следуем за полицией.

– Но это мое дело, – возразил Харлинген. – В случае чего в ответе буду я.

– Может быть, но достанется и нам. В этом штате, мистер Харлинген, детективное агентство окружено множеством отвратительных правил. Если полиция захочет следовать им буквально, «Конми – Керк» окажется в очень неприятном положении.

– О, замечательно, – сказал Харлинген. – Превосходно. – Поднес карандаш к глазу и стал смотреть вдоль него. – Значит, если Ландин хочет получить шанс в суде, ему нужно обратиться в большую юридическую фирму, где есть сотрудники, которые займутся расследованием. Все сводится к этому, разве не так?

– Не так. Существует несколько других агентств – «Интер-Америкен», «Флейшер» – хороших организаций, которые могут сделать именно то, что вам нужно. Или, – внезапно догадался Мюррей, – вы уже обращались туда?

Карандаш в руке Харлингена переломился.

– Конечно, обращался. Нельзя сказать, что вы – мой первый логичный выбор, но, черт возьми, Ландин небогат, и я старался обойтись как можно меньшими затратами. Не получилось. Они твердо стоят на своем. То, что они предлагали, не стоило даже рассматривать.

– Понятно, – сказал Мюррей. Видеть откровенно бедственное положение Харлингена было неприятно.

– И я не могу передать это дело кому-то другому, – сказал Харлинген. – Даже представить этого не могу.

– Почему? Есть юридические конторы, которые охотно за него возьмутся. Вы могли бы работать вместе с одной из них, набираясь опыта.

– В моем возрасте? – Харлинген подался к Мюррею и медленно, напряженно заговорил: – Знаете, сколько мне лет? Сорок пять, приятель. Сорок пять.

– Ну и что? Впереди у вас еще много времени.

– Времени для чего? – спросил Харлинген. – А, вы не понимаете. Совершенно не понимаете. Неясно вам, что теперь, когда набрался смелости уйти с работы самого старого рассыльного в городе, я не могу вернуться на такую же? Вот что поставлено на карту. Это не просто вопрос ведения дела самому. Я знаю, что могу провести хорошую работу с любым делом, будь у меня такой шанс. Мне нужно – хорошо, чрезвычайно важно – получить такой шанс. Вот в чем дело.

– Для вас – да, – устало сказал Мюррей. – А мне нужно думать об интересах моего агентства.

– Это окончательно?

– Да.

Харлинген покачал обломки карандаша на ладони. Потом неожиданно спросил:

– Надеюсь, не будете против, если я свяжусь с вами по этому делу еще раз?

– После полудня я каждый день в конторе, – сказал Мюррей.

По окну внезапно забарабанил холодный ноябрьский дождь. Миссис Нэпп поднялась из кресла, включила верхний свет и задернула оконные шторы.

Мюррей подождал, чтобы она снова села за стол и взяла блокнот. Указал пальцем на досье Харлингена, лежавшее перед ним.

– Значит, восемь лет назад он отправил это резюме и заявление о приеме на работу в «Конвей индастиэл», просил место в юридическом отделе. Ему было отказано. Мы это знаем, потому что имели дело с «Конвей», но тут не все на виду. Держу пари на деньги против мраморных шариков, что его резюме были разосланы во многие места. И везде ему было отказано.

– Возможно.

– Вот-вот. Первые несколько раз отец, должно быть, не давал ему рекомендаций, когда он просил. Потом наш мальчик вдруг обнаруживает, что перевалил за четвертый десяток. Судите сами, насколько велика вероятность у человека на пятом десятке получить работу в «Конвей». Или в такой же организации.

Миссис Нэпп искривила губы.

– Если просите пожалеть человека, который имел хорошую должность в конторе Дж. Д. Харлингена и сознательно ушел…

– Угу. Cherchez la femme[9]. А также ищите психиатра. Миссис Харлинген изживает свои комплексы тем, что пишет дрянные стишки и печатает их за свой счет в маленьких, дорогих книжечках. Она и этот их профессор, должно быть, убедили Харлингена, что защита уголовных преступников – как раз то, что необходимо его страдающей душе.

– И что?

– Они упустили одну мелочь. За плохие стихи никто не сядет в тюрьму. Обвинение в лжесвидетельстве – дело другое.

– Это забота клиента, – сказала миссис Нэпп. – Если мы не работаем по этому делу, нам нечего расстраиваться.

– Поверьте, я не расстраиваюсь.

– Ну, если не из-за этого, так из-за чего-то другого. В последнее время вас раздражает многое, мистер Керк. Думаю, вам требуется передышка.

– Пожалуй. Рослая, стройная, белокурая передышка. С холодными глазами, но горячей кровью. Глупая, но привлекательная.

– Странно, – заметила миссис Нэпп, – что у всех мужчин ум работает в одном направлении.

– Правда? Пожалуй. Скажите, миссис Нэпп, когда вы только начали работать здесь, Фрэнк Конми заигрывал с вами?

– Неуместный вопрос, мистер Керк. И у нас еще много работы.

– Заигрывал?

Миссис Нэпп улыбнулась:

– Заигрывал. Это были времена сухого закона, поэтому мне пришлось повести его в замечательный подпольный кабачок на Восточной Тридцать девятой улице выпить после работы. Там он познакомился с моим мужем. Мистер Нэпп был барменом.

Мюррей сполз в кресле, закрыл глаза и удобно сложил руки на пряжке ремня.

– Ужасно гнетущая история, – сказал он. – Давайте лучше продолжим работу.

Была обычная пятница – сопоставляли сообщения из пригородов, давали задания, все это перемежалось бесконечными телефонными звонками, но из-за какого-то смутного беспокойства день казался бесконечным. В четыре часа Мюррей раздвинул шторы и стал смотреть на Нью-Йорк с высоты пятого этажа. Зонты, первые подарки в рождественских обертках, первый Санта-Клаус в этом сезоне, оборванец с непременным ручным колокольчиком и треногой. Мюррей прикидывал шансы попасть с высоты пятьдесят футов монетой в двадцать пять центов в кружку для подаяний, когда вошла секретарша приемной:

– Там юная особа, мистер Керк. Говорит, что пришла по поводу Арнольда Ландина.

Мюррей опустил монету в карман.

– Как она представилась, мисс Уайтсайд? Женой, сестрой или другом семьи?

– Похоже, это его невеста. – Мисс Уайтсайд обладала надменностью старших официанток из кафе-кондитерских, страстью к журналам с исповедями и вниманием к деталям. – У нее на пальце кольцо. Купленное по дешевке с камешком в полкарата.

– Что еще?

– Знаете, – сказала мисс Уайтсайд, – она очень хорошенькая.

Зрение не обмануло ее. Девушка была не просто хорошенькой, а поразительно красивой. Черные как смоль волосы, голубые глаза с длинными ресницами, румянец цвета камелии – или, подумал Мюррей, гардении. Так или иначе, было невероятно, чтобы полицейский, тупой, бесчестный нью-йоркский полицейский, обладал чем-то подобным.

Она села, поставила возле стула небольшую дорожную сумку и расстегнула пальто. Из грубого твида, про который Фрэнк Конми однажды сказал: «Когда вижу красивую женщину в такой одежде, невольно задаюсь вопросом, как, черт возьми, ей не стыдно».

– Я Рут Винсент, – сказала девушка. – Невеста Арнольда Ландина. – Она с чопорным видом сидела на краешке стула, руки сложены на коленях, словно иллюстрируя чинную позу. – Мистер Харлинген позвонил мне утром перед отъездом из города. Сообщил о разговоре с вами накануне вечером, но сказал, что, если я лично поговорю с вами – объясню положение вещей с точки зрения Арнольда, – вы можете передумать. Вот для чего я здесь.