Пятница, 28 апреля 1944 г.

Ночью над морем была гроза. Она меня разбудила. Я встала на колени около кровати и стала наблюдать за молниями из окна. Мама всё проспала, и остальные тоже, но я-то слышала грозу. Я её не придумала. Типс всегда ненавидела грозы. Она закапывалась в мою постель и пряталась там. Но меня грозы никогда не пугали, до этой самой. Или, может быть, я испугалась внезапной темноты и тишины, которые наступили потом, – не знаю. Я только надеялась, что Ади с Гарри не были на своей тренировочной высадке.

В школе сегодня миссис Блумфелд прочитала нам историю. Она вся была про Америку и называлась «Маленький домик в Больших Лесах». Мне она очень понравилась, но люди там разговаривают совсем не так, как Ади и Гарри, – ну, или это миссис Блумфелд так читала.

Радио дяди Джорджа опять испортилось, в нём только треск и свист. Дядя Джордж ужасно зол, но всё равно сидит рядом с ним весь вечер и пытается слушать. Иногда стучит по нему, но получается только ещё больше треска и свиста. Мы с Барри расхихикались, когда Барри изобразил сердитое лицо дяди Джорджа, и мама нас выгнала из гостиной.

Понедельник, 1 мая 1944 г.

Лучше бы этот день никогда не настал, лучше бы я не просыпалась сегодня утром. Сначала всё было совершенно нормально: завтрак с Барри и мамой, дорога в школу, обед, ещё уроки, потом автобус домой. Мы вошли в кухню, а там за столом сидел Ади вместе с мамой. Я сразу поняла, что что-то случилось. Он посмотрел на меня так, будто не хотел, чтобы я тут была, а потом отвернулся.

Нам сказала мама.

– Это насчёт Гарри, – тихо проговорила она. – Ади пришёл нам рассказать, что Гарри погиб.

Когда Ади заговорил, его голос дрожал от слёз:

– Нам велят, чтоб мы не болтали про это. Но я не буду рот замком запирать ни ради кого. Там целые сотни нас мёртвых. Чего они собираются их родным дома говорить? Я скажу, что они наговорят: несчастный случай на учениях или чего-нить ещё такое. Но я же там был, и я же знаю. Знаю, чего случилось. Я своими собственными глазами всё видел. Мы никак ни отбиваться не могли, ни защититься ничем. Нам же никто спины не прикрывал, а так же нельзя. Просто нельзя так.

Тут он расплакался и не мог продолжать. И мама рассказала за него, что три ночи назад солдаты были в паре миль от берега на своих кораблях, ждали, когда начнётся очередная тренировка по высадке на Слэптон Сэндс, – как вдруг из ниоткуда появились немецкие торпедные катера. Американские корабли у них оказались как на ладони – стреляй не хочу. Немцы и давай палить торпедами. У кораблей не было ни единого шанса – все потонули. Сотни людей пропали без вести. Кого-то из солдат, как и Ади, подобрали, но Гарри среди них не было.

Потом мама налила ему чашку чая, а потом мы с Барри проводили его до конца дорожки.

– Я вам кой-чего хочу рассказать, – заявил он. – Мы, Гарри и я, много разговаривали. Один день мы говорили про то, что мы тута делаем, в этой войне белых людей. И знаешь, чего он сказал? Он сказал: «Я знаю, почему я это делаю: чтобы никто нас опять не сделал рабами, больше никогда, – вот почему. У нас есть свобода, и мы никому не дадим её отобрать. Мы её сохраним». – Вот как он сказал. Но когда я поеду во Францию, я не за свободу чью-то там буду воевать. Я стану сражаться за Гарри, и они пущай поберегутся, потому как я теперь вовсе безумный и драться буду, как будто безумный. – Ади надел каску и выдавил улыбку. – У Гарри нету семьи там, дома. Как мы у вас побывали в тот раз, он сказал, что, сколько себя помнит, вы почти что единственные белые люди, которые с ним будто с родным обходились. И я вот то же самое сейчас тут чувствую. – Он отвернулся и ушёл от нас и ни разу не оглянулся.

Мы смотрели ему вслед, и мне хотелось побежать за ним, и обнять, и никогда не отпускать. Я хотела сказать ему, что люблю его и что буду любить до самой своей смерти. Потому что это так. Я люблю его больше, чем лимонные конфетки с шипучкой, больше, чем мятную карамель, больше, чем Типс, маму и папу, больше всех их вместе. И это правда.

По дороге домой я подобрала нарцисс. Я заложила его в дневник, на эту страницу. И он всегда будет здесь отмечать тот день, когда погиб Гарри, и тот день, когда я впервые поняла, что люблю Ади.

Среда, 10 мая 1944 г.

Ади до сих пор не приехал нас навестить. Я всё надеюсь и надеюсь каждый день. Интересно, он вообще когда-нибудь приедет ещё? Не могу перестать думать о нём: как он уходил по этой дорожке и что я, может быть, видела его в последний раз в жизни. Миссис Блумфелд всё повторяет, что операция во Франции должна начаться совсем скоро. Теперь уже в любой день, говорит она, – когда будет подходящая погода. Им нужно дождаться подходящей погоды. Сегодня море бурное. Надеюсь, оно всегда будет таким, и Ади не придётся высаживаться ни в какой Франции, и с ним ничего не случится.

Днём я помогала маме и Барри вытаскивать телёнка. Он уже через десять минут начал ходить. Я много раз видела, как рождаются ягнята, и телят много раз видела, но всё время удивляюсь, как быстро у них получается встать на эти свои шаткие ножки и пойти. То, на что у нас год уходит или даже больше, они могут сделать всего за час.

Мама немного грустная. Это потому что она не получала писем от папы с тех пор, как он уехал. Мы даже не знаем, где он. Мы думаем, он всё ещё в Англии, но на самом деле не знаем. Мы стояли на коленях в поле и смотрели, как телёнок первый раз пробует подпрыгнуть, изо всех сил старается, и Барри хохотал до упаду. Но мы с мамой не смеялись, потому что наши мысли были совсем не здесь. Если бы Барри там не было, я бы, наверное, сказала ей: «Мам, я знаю, каково это: скучать по тому, кого ты очень-очень любишь».

Я не могу рассказать Барри, что люблю Ади, это уж точно, потому что он ещё слишком маленький и не поймёт, а если поймёт, то расстроится. Он никогда этого не говорил, но я знаю, он хочет, чтобы я стала его подружкой. Но я ни за что не стану его подружкой, только не сейчас. Барри мне больше как брат, как друг, – настоящий хороший друг. Но с Ади всё по-другому, совершенно не так.

Суббота, 20 мая 1944 г.

К нам приехала погостить миссис Тёрнер, мама Барри (ей нравится, чтобы мы называли её Айви). Во вторник она просто свалилась нам как снег на голову. Сказала: чтобы сделать Барри приятный сюрприз ко дню рождения – он через два дня. Она устроила ему знатный сюрприз. Она всем нам устроила сюрприз. Мы вернулись из школы, а она уже тут как тут, сидит вместе с мамой за кухонным столом, и чемодан рядом. Она обняла Барри так крепко, что я думала, у него глаза вылезут, и ещё ущипнула за щёку, и было видно, что ему это совсем не понравилось. У неё на лице толстый слой пудры и ярко-алая помада, которую Барри всегда стирает со своих щёк после того, как она его поцелует, а она это делает очень часто. А брови у неё подрисованные, а не настоящие, – прямо как у Марлен Дитрих в кино, говорит мама.

Барри не особенно разговорчив с тех пор, как она приехала, да и все остальные тоже. Никто не успевает вставить ни слова. Его мама вообще не перестаёт болтать, «она кого хочешь до смерти заговорит», – это дедушка так сказал. А ещё всё время курит, «дымит, как чёртова труба», – так тоже дедушка сказал. Но Айви славная. Мне она нравится. Она приехала с подарками для всех и снова и снова повторяла, какие мы добрые, что присматриваем за Барри ради неё. Сегодня весь ужин она рассказывала нам историю за историей, про «Лондонский блиц», то есть бомбёжку, про сирены воздушной тревоги, как все бегут в укрытия и ночуют на станциях метро. Она говорит с городским акцентом, как и Барри, только гораздо громче и гораздо больше. Айви очень гордится своим большим красным лондонским автобусом.