Понедельник, 24 января 1944 г.
Опять в школу. Остальные уже, конечно, давно учатся и перезнакомились друг с другом, а я нет. Все мои друзья из деревенской школы уже завели в кингсбриджской школе кучу новых друзей, которых я ни разу не видела. Похоже, никто особо мне не рад. Я бы чувствовала себя не в своей тарелке, если бы Барри не держался всё время рядом. Он мне всё показал: где все строятся, где повесить пальто. Это было немного странно: городской показывает мне мою школу. Но на самом деле я больше не думаю о Барри как о городском. Он всем рассказал про Типс и как я заболела, так что все были со мной очень милы. Я собираюсь кое-что пообещать себе. С этого самого дня я больше никогда не буду вести себя грубо с Барри, даже если злюсь. Он сегодня так заботился обо мне. На перемене кто-то принял его за моего брата, а я совсем не возражала. На самом деле мне даже было приятно, и я не стала говорить, что он мне не брат.
Я в классе миссис Блумфелд, и это грандиозно. У нас был урок про Америку, про все штаты, которые нарисованы на флаге звёздочками, и миссис Блумфелд рассказала, что у них вместо короля президент. Она говорит, это огромная страна, больше Англии, с громадными озёрами размером с Англию, с высоченными горами, которые называются Скалистые горы, а ещё у них есть прерии, и пустыни, и каньоны. Она не объяснила, что такое каньоны, зато рассказала, что американцы играют в бейсбол, а не в крикет и что там живёт очень много всяких разных людей со всего мира. Они все поехали туда, чтобы найти себе место для жизни, добыть свободу и построить совсем новую страну, а теперь приплыли через Атлантику обратно, чтобы помочь нам победить в войне против Гитлера. Мне бы хотелось когда-нибудь там побывать. Расспрошу Ади про Америку, когда его снова увижу. И узнаю, что такое каньон.
Ближе к вечеру пришёл дядя Джордж, постучал сапогами друг о друга и сказал, что снаружи валит снег. Так и было. С неба всё сыпались и сыпались здоровенные тяжёлые хлопья, они падали мне на лицо и не давали смотреть вверх, приходилось закрывать глаза. Я ловила их языком, и они на нём таяли. Потом я подумала про Типс: что она сейчас там, в темноте и холоде, – и расплакалась, никак было не удержаться. Я звала её и звала, пока мама не услышала меня и не затащила в дом. Мама рассердилась, что я вышла на улицу, но потом увидела, как я плачу, и подобрела. Она засунула меня в горячую ванну, чтобы прогреть, и это было чудесно, и заставила выпить стакан горячего молока с мёдом. Это было уже совсем не чудесно, а от-вра-ти-тель-но. Почему коровы не могут давать что-нибудь вкусное? Вот лимонад, например.
Я тут кое о чём подумала. Если снег так и будет валить, как сейчас, если он не растает, тогда ведь будут следы, правильно? Может быть, завтра у меня получится отыскать следы лапок Типс и если да, то я пойду по ним и её найду.
P. S. Я только что проснулась. Мама уже встала и ушла доить коров. Я пишу и выглядываю в окно. Ещё совсем раннее утро, и темно, только всё белое-белое из-за снега. Он такой чистый и свежий, как будто весь мир только что сотворён. Я вижу, как мама идёт через двор к доильне и за ней остаётся цепочка следов. Она дует на руки, в воздухе видно её дыхание. Я ещё вот о чём подумала: если Типс оставляет следы на снегу, то и я ведь оставлю, так? А если я оставлю свои следы, то кто-нибудь может найти их, увидеть, что они уходят под колючую проволоку, и пойти за мной. Это не годится. Надо придумать какой-то другой способ. Пойду ещё посплю. А то не выспалась что-то.
P. P. S. Я снова проснулась. Мне только что приснился сон про Типс, а главное – этот сон в каком-то смысле сбылся. Я хочу его записать прямо сейчас, пока не забыла. Мне приснилось, что она пришла по снегу, сумела забраться в кухонное окно, взбежала вверх по лестнице, распахнула дверь, запрыгнула на кровать и замурлыкала мне в ухо. Когда я проснулась, вот прямо сейчас, я была так счастлива, что мой сон сбылся. Я ощущала её тепло возле своего лица. Типс вернулась, она мурчит мне в ухо! Но потом я совсем проснулась, а её нет. Оказалось, это кот дяди Джорджа. Он всё ещё здесь и смотрит на меня своими круглыми жёлтыми глазами. Лучше бы это были глаза Типс. Кот дяди Джорджа хочет, чтобы я его любила. Но я не могу.
Может быть, Типс никогда не вернётся. Я только сейчас начинаю думать, что она могла пропасть навсегда. Нельзя так думать, нельзя-нельзя. Как только растает снег, я пойду и буду искать снова и снова, пока не найду её. Она должна быть жива, просто обязана. А если она жива, то станет искать еду, ведь так?
Вот дурочка бестолковая! Как же я раньше про это не подумала? Я возьму немного еды из мясной кладовой, какие-нибудь остатки. Никто и не заметит, если брать немного и осторожно. Я положу мясо для неё там, дома, в сенном амбаре, а потом буду сидеть и ждать её. Она проголодается и придёт. Должна прийти. Просто обязана.
Четверг, 10 февраля 1944 г.
Наверное, я уже сходила за проволоку раз десять, если не больше. Каждый раз еда, которую я оставляла для Типс, исчезала, но я её за едой ни разу не заставала. Я так верила, что рано или поздно мне повезёт и она придёт, пока я там, пока жду её.
Но сегодня случилось самое ужасное. Я, как обычно, пошла туда после чая, когда все остальные кормили скотину. Кругом никого не было. Как обычно, еда, которую я вчера положила в сенном амбаре, пропала. Так что я оставила ещё и стала ждать на сеновале, изо всех сил надеясь, что уж в этот раз она придёт, пока я здесь. И тут вдруг в амбар вбежала собака, огромная немецкая овчарка, здоровущая, как волк. Она пошла прямо к еде и стала её обнюхивать. Этот пёс точно знал, где она лежит. Так, значит, он всё съедал! Наверное, я пошевелилась. Может, пёс меня учуял, – не знаю. Знаю только, что он посмотрел вверх, оскалил зубы и как давай на меня лаять. Он весь трясся, шерсть стояла дыбом.
Тогда послышались голоса и топот бегущих ног, и появились американские солдаты. Они смотрели вверх, где я лежала на сеновале, наставляли на меня ружья и кричали, чтобы я спускалась. Они меня не видели, но всё равно знали, что я там. Они кричали и грозили, что будут стрелять, если я не спущусь. И я стала спускаться. Я надеялась, что там будут Ади или Гарри, но это оказались не они: лица у всех были белые. Пёс, кажется, собирался меня сожрать, так что я подождала на лестнице на полпути вниз, пока они его схватят и придержат. Один американец ахнул: «Мать честная! Это же ребёнок!» А потом они вывели меня из амбара и посадили на заднее сиденье джипа. Я всё говорила, что дружу с Ади, но их это, похоже, не успокаивало и не делало добрее. Солдаты обходились со мной не грубо, но и не так чтобы вежливо. Они сказали, что везут меня к капитану и что меня ждут большие неприятности.
Не успела я оглянуться, как меня завели в комнату, и там сидел за столом этот капитан с лысой головой. Он смотрел на меня снизу вверх и задавал всякие вопросы: как меня зовут и где я живу. Я ему всё рассказала, а он покачал головой и спросил, разве я не понимаю, что меня могли убить? Я ответила: «Нет». Тогда капитан разозлился на меня, застучал по столу и сказал, чтобы я никогда, никогда больше не подлезала под проволокой – поняла? Я ответила, что поняла, но просто хотела найти Типс. Он спросил, что ещё за Типс, и я объяснила, что это моя кошка. Тогда он вздохнул: «Иисусе Всемогущий», – а этого не стоило говорить, потому что такие слова не говорят просто так, а только когда молятся. Потом он выкрикнул какую-то команду, вошёл другой солдат и отдал честь. Это был Ади. Как я рада была его увидеть!
– Ребята сказали, ты знаешь этого ребёнка, солдат. Это так? – спросил капитан.
– Дас’р, – ответил Ади. Он стоял рядом со мной, очень строгий и прямой, и, похоже, совсем не рад был меня видеть. – Она просто там играла, капитан, – обычные детские игры. Она не хотела ничего плохого.
