– Эх, сударь, знаю, за каким ты чаем отправился, – сказал себе Чуркин. – Всё, что ты думаешь, я знаю наперёд! – и с этими словами, он, как кошка, выскочив из комнаты, скрылся в противоположные двери на губернаторский двор, вышел на улицу – и был таков.

Чиновник вышел из комнаты в полной надежде арестовать незнакомца, для чего пригласил с собою нескольких курьеров и сторожей, но, возвратясь в комнату, никого уже в ней не нашёл.

– Удрал, каналья, – поняв в чем дело, сказал он, оглядывая свою квартирку.

Курьеры и сторожа, кинулись было вдогонку за неизвестным, но уже поздно, – его и след простыл.

– Упустили мы ястреба, ваше превосходительство, – докладывает на другой день правитель канцелярии губернатору.

– Какого ястреба? – спросил тот.

– Чуркина. Вчера сам лично в канцелярию являлся.

– Так почему же его не задержали?

Правитель канцелярии рассказал всю суть дела. Губернатор, выслушав его, развёл руками и сказал:

– Ну, я этого от него не ожидал!

Между тем розыски разбойника по Богородскому уезду шли своим порядком; ежедневно к исправнику доходили рапорты становых, что Чуркина сегодня видели там, завтра в другом месте, но поймать не поймали: Чуркин разгуливал по уезду, как у себя дома, являясь там, где его вовсе не ожидали.

Однажды вечером, – это было 20 мая. – из лесу по дороге в село Запонорье[6], вышли три человека, вооружённые двустволками; на опушке села они закурили коротенькие трубочки, и, напевая какую-то песенку, достигли упомянутого села и скрылись в усадьбе местного священника. Тут они изловили работника батюшки, который в испуге упал пред ними на колени и умолял отпустить его на покаяние и не убивать.

– Молчи, дурова голова, да слушай, что тебе приказывать будем, – сказал ему Чуркин, поднимая его на ноги.

– Василий Васильевич. будь отец родной, не губи…. У меня жена и детки есть.

– Сказано, не тронем: только слушай команды, – произнес тихо разбойник.

– Приказывай, за тебя в огонь и в воду готов.

– Ступай к батюшке и скажи ему, чтобы он выслал мне четвертную бумажку, да скажи ему, что бы он никому о том не благовестил, а то сожгу.

– Слушаю, сейчас ответ принесу.

– Смотри, с пустыми руками не возвращайся…. Я здесь подожду.

Батюшка в это время отдыхал на постели; услыхав шаги своего работника, окликнул его и спросил:

– Что тебе, Степан?

– Батюшка, встаньте, Чуркин у нас на огороде.

– Что ему нужно? – спросил оторопевший священник.

– Денег у вас просит.

– Каких денег? – ничего не понимая, буркнул батюшка.

– Четвертную бумажку требует: без неё, говорит, лучше не возвращайся, а то сожгу, говорит.

Священник растерялся окончательно: имя Чуркина навело на него панический страх. Слово разбойника «сожгу» окончательно отуманило его; он начал рыться в комодике, достал из него несколько рублёвых кредиток, передал их работнику для подачки Чуркину и сказал ему:

– Ступай, отдай ему эти последние мои деньги и попроси его, чтобы он оставил меня в покое.

Работник вышел.

Чуркин встретил его с улыбочкой, потрепал по плечу и спросил:

– Ну что, принёс?

– Вот, возьми себе; батюшка сказал, что у него больше денег нет.

Чуркин пересчитали» кредитки; их оказалось одиннадцать рублей и, укладывая бумажки в карман, произнёс:

– И за это благодарствую.

– Не взыщи, только и было.

Разбойник вручил работнику за труды двугривенный и, прощаясь с ним, напомнил ему, чтобы он, под страхом смерти, не рассказывал никому о его посещении села Запонорья.

«Ну, слава Богу, гроза прошла», – подумал Степан, осеняя себя крёстным знамением. Долго он глядел вслед разбойникам, удаляющимся, от села по той же дороге, по которой они пришли.

Через несколько дней, до исправника[7] дошли слухи, что Чуркин был в Запонорье; кто распустил о том весточку, догадаться было невозможно. Чтобы проверить народную молву, исправник приехал к батюшке, но тот на все вопросы отвечал одно: «знать не знаю и ведать не ведаю». Работник батюшки вторил тоже самое.

– Да вы чего же боитесь сказать, если это была правда? – допытывался у них исправник.

– Нечего говорить, ваше высокоблагородие.

– Люди же толкуют о том?

– Пусть их, что хотят, то и рассказывают, а мы ничего не знаем и Чуркина не видали.

Исправник пожал плечами, сел в свой тарантасик и уехал, по направлению к деревне Ляховой, в которой и остановился, в доме зажиточной крестьянки Елены Щедриной.

– Ну, что у вас новенького? – спросил он у хозяйки дома.

– Что, батюшка, в страхе живём, изо дня в день напасти ждём, – отвечала та.

– Будет вам пугаться.

– Как не путаться, Чуркин одолевает.

– Что ж, разве он был у вас?

– Сам-то не был, а присылал за деньгами.

– Кого присылал?

– Домну Иванову присылал, вот жену-то дяди Трофима, что на краю у нас живет, денег всё просит.

– Ну, что ж ты и отсыпала?

– Двадцать пять рублей отдала, «а то, говорит, сожжёт или ограбит».

– Сам-то он бывает у Трофима?

– Да, сударик ты мой, у него и живёт.

Получив такие сведения, исправник уехал из Ляхова и сделал распоряжение следить за появлением Чуркина в упомянутой деревне.

С тем вместе, старшинам Запонорской и Теренинской волостей был отдан приказ собрать к 27 маю двести человек крестьян, для облавы на Чуркина.

Следствие о побеге Чуркина шло своим порядком. Выли преданы суду скрывшийся смотритель тюрьмы, Жданов, которого долго нигде не могли отыскать, и надзиратель острога, Галюза, который, как выяснилось, способствовал Чуркину переодеться в женское платье. Последний хотя и не сознался во взводимом на него обвинении, но и не представил против него никаких положительных доводов в своё оправдание. Была также отыскана жена Чуркина, которая показала, что смотритель острога, Жданов, впускал её в замок, под видом своей кухарки, брал с неё за то деньги и принял от неё, в первое её посещение, в подарок пять аршин сукна.

Но пока оставим следствие в стороне и перенесёмся в уезд, где происходили приготовления к поимке разбойника и его шайки.

Сборы эти были нелёгкие: сотские и десятские, в течении нескольких дней сновали по селениям, разнося приказы деревенским старостам, чтобы они были готовы с известным числом своих односельчан и по первому приказу явились бы туда, куда им велят.

Поверка распоряжений исправника была поручена волостным старшинам[8], которые, между прочим, должны были побывать накануне сборного дня или рано утром 27 мая, в каждом селении их волости, для того, чтобы знать, готовы ли люди к походу на Чуркина или нет, а если готовы, то велеть им никуда не отлучаться.

В пять часов утра 27 мая, волостной старшина приехал в деревню Юркино и, к удивлению своему, узнал, что жители того селения о сборе в поход ничего и не знали.

– Позвать сюда рассыльного! – сказал он бывшим с ним сотским.

Рассыльный явился.

– Ты передал приказ старосте этой деревни, Власову?

– Нет, не передавал, – ответил тот.

– А почему?

– Не застал его дома.

– Куда же он девался?

– Он часов в 12 ночи, ещё до моего прихода, куда-то ушёл из дому.

Вызвали жену старосты и спросили у неё, не знает ли она чего о муже.

– Ушёл оброки сбирать, – отвечала она.

– Куда?

– Не знаю; ему, вишь, сам исправник приказал.

– Как же ты не знаешь, куда он ушёл?

– Говорил, кажись, что в деревню Демихову пойдёт, а точно не знаю, может, и не туда.

– При ком это он тебе говорил?

– При дяде Афанасье.

Явился и Афанасий Федотов и объяснил старшине, что Власов, действительно, сказывал, что пойдёт, по приказу исправника, собирать оброки в деревню Демихову.

Волостной старшина хорошо знал, что исправник не мог дать такого распоряжения Власову, так как он в сказанное время даже не был в Теренинской волости. У старосты явилось прямое подозрение, что Власов должен быть хорошо знаком с Чуркиным и непременно ушел к нему, дабы сообщить ему о готовящейся на него облаве.