– Так-таки, вы его и не поймали? – спросил старшина.

– Нет, весь дом и двор трактирщика осмотрели, а, его не нашли.

– Бежал, знать, – протянул старшина.

– Вестимо, бежал, но как и куда, черт его знает, – ворчал пожилых лет мужичок.

Во время их разговора, у трактира послышалось ржание чьей-то лошади, старшина поднял голову, прислушался и послал узнать, кто приехал; но не успел ещё посланный дойти до дверей, как в трактир вошёл бледный, как полотно, фабрикант из деревни Давыдовой и объяснил старшине, что неподалёку от деревни, часа три тому назад, с ним встретился Чуркин и нанёс ему побои.

Мужички переглянулись между собою и молчали. Старшина, после небольшой паузы, спросил у фабриканта:

– Это как же так он побил тебя?

– Ехал это я со своим работником из погоста Ильинского в свою деревню, вдруг, не доезжая до неё пяти вёрст, в кустах раздался голос: «Стой, а то убью!» Я сдержал лошадь. Как из земли, передо мною вырос Чуркин, подошёл к телеге, уставил на меня пистолет и сказал:

– Ну-ка-сь, вылезай ко мне на расправу!

Я сошёл с телеги и поклонился разбойнику. Он взял меня за волосы и начал таскать, а потом нагнул и такие дал два удара кулаком по шее, что и теперь не могу головы повернуть. «Это, говорит, тебе за то, что не весь оброк отдал». Тут только я вспомнил свою вину: он присылал ко мне с письмом, неделю тому назад, какого-то рыжего мужика, требуя выдать ему две красненьких, а я дал только одну, – объяснял фабрикант, придерживаясь левой рукой за шею.

– Ну, и что же он, побил и отпустил? – допытывались крестьяне.

– Как бы не так! Час целый меня мучил, я на коленях перед ним стоял: «Возьми, говорю, ещё две красненьких, только душу не губи». На силу согласился он четвертную взять, тогда и отпустил.

– А работник твой чего же смотрел?

– Он убежал с испуга и где теперь – не знаю.

– Узнаешь ты того рыжего мужика, который приходил к тебе от Чуркина с письмом?

– Как не узнать? Узнаю.

– Сотские, подите, приведите сюда Жирякова! – сказал старшина.

Два здоровых парня поднялись из-за стола и вышли, но вскоре возвратились и доложили о приезде станового пристава. Старшина сел с фабрикантом в его тележку и поехал вместе с ним в волостное правление; следом за ним потянулись и понятые люди.

Становой пристав, узнав от старшины все подробности поимки арестантов, выслушал рассказ фабриканта и приказал ввести двух разбойников. Едва только они показались в дверях, как «фабрикант вскрикнул:

– Вот этот самый приходил ко мне с письмом Чуркина за деньгами!

– Погоди, не горячись, я сам его допрошу, – удерживая рукою фабриканта, сказал становой.

Арестанты, гремя кандалами, подошли к столу и остановились.

– Ну, наконец-то вы попались, головорезы этакие, рассказывайте мне ваши деяния?

– Мы ничего не знаем, что угодно с нами делайте, – отвечал Исаков.

– А ты что молчишь, рыжий сатана?

– Нечего говорить, ваше благородие.

– Как нечего, ты приходил от Чуркина за деньгами вот к этому человеку, – показывая на фабриканта, грозно спросил приставь.

– Я его только в первый раз вижу. Вольно ему говорить, язык-то без костей.

– Молчать, собачий сын!

– Будем слушаться, замолчим.

– Тащите их опять в арестантскую, да пошлите в деревню Куровскую, за Фёдором Фёдоровым.

– Он здесь, – отвечал рассыльный.

– Позвать его сюда.

Вошёл Фёдор Фёдоров.

– А где твоя жена? – спросил приставь.

– Дома осталась.

– Не эти ли разбойники остановили тебя с женою в Куровском лесу?

Фёдоров оглядел их с ног до головы, почесал затылок и сказал:

– Кажись, они, ваше благородие.

– Ты говори положительно: да или нет?

– Верного тебе сказать не могу, – кажись, они, а там кто их ведает?

– Говори прямо, чего ты мямлишь-то?

– Нет, не они, подумав маленько, – отвечал мужичок, пятясь к дверям.

Ha том дело и окончилось. Становой пристав составил обо всем протокол и отправил арестантов к судебному следователю, а затем, пригласив с собою волостного старшину и фабриканта, направился в трактир. Хозяин его отвёл им свою комнатку, куда подана была водка и закуска.

– Эх, дядя Фёдор, грех тебе будет! – укорял один из сотских крестьянина деревни Куровской, выходя из волостного правления.

– В чем грех-то, по твоему? – вопросил тот.

– А вот, что разбойникам потачку даёшь.

– Бойкий ты какой, погляжу я на тебя – признай я их, тебе ничего, а мне бы досталось: Чуркин отомстил бы за них.

– Нет, Фёдор Фёдорыч хорошо сделал. Поди там, таскайся по судам, а отперся, и ладно, – сам цел, и домик в безопасности, а то, пожалуй, скажи: слово-то воробей, а из-за него всю деревню выжгут, – порешил пожилых лет мужичок из соседней деревни.

Понятые люди потянулись в свою деревушку, а сотские отправились в трактир, в котором находилось их начальство.

День склонялся к вечеру, а беседа сельского начальства всё ещё продолжалась. Становой пристав пригласил сесть с собой рядком и содержателя трактира. Бутылочки опорожнялись одна за другой, разговор принял весёлый характеру развязал язычок и трактирщик, подсмеиваясь, над фабрикантом, получившим приличное внушение от Чуркина.

– И откуда он взялся, проклятый? – заметил становой пристав.

– Шёл из деревни Давыдовой, ну, и наткнулся на его степенство, потаскал за волосы и получил за это четвертной билет, – сказал трактирщик.

– Зачем он в деревню то попал? – любопытствовал становой.

– В гостях у трактирщика был, двух его приятелей схватили, а он уплелся.

– Следовательно, сотские его прозевали?

– Из-под рук у них вывернулся. Об этом мне понятой Гурьян Сидорыч рассказывал. Когда сотские с понятыми стояли у трактира, да разговаривали, он услыхал их шаги, приложил ухо к оконной раме, вышел на двор и дал стрекача в задние ворота.

– Позвать сюда сотских! – крикнул пристав.

Они явились. Становой молча покачал головой, погрозил пальцем и сказал:

– Дураки вы – Чуркин у вас в руках был, и вы не могли его взять.

– Никак нет, ваше высокородие, его с Исаевым и Жиряковым не было, – отвечали те.

– Ослы, я вам говорю, был! Пошли вон!

Сотские вышли.

– Вот и поручи какое-либо дело этим олухам, – протянул его благородие, осушая рюмку очищенного.

– Ваше благородие, пакет от исправника! – сказал служащий трактира.

– Где он?

– Курьер привёз, прикажете позвать?

– Зови.

Вошёл курьер, подал исправнику конверт, тот взял его, расписался в рассыльной книжке, приказал посланному дать стакан вина и торопливо распечатал послание. Все присутствовавшие вытянули свои физиономии и как-то бессмысленно уставили на него глаза, в ожидании, что-то он скажет.

Становой быстро пробежал бумагу, пожал плечами и произнёс:

– Час от часу не легче: исправник требует к себе. На деревню Барскую облава назначена.

Через час начальство и фабрикант оставили трактир. Трактирщик, провожая их, подумал: «Эх вы, горе-богатыри, Чуркин проведёт вас и выведет!»

Поводом к облаве на деревню Барскую, в которой находился дом Чуркина, послужили доносы, что разбойник частенько бывает в ней, проводит с домашними дни и ночи и затем отправляется на добычу. Но пока исправник собирался посетить упомянутую деревню, Чуркин разгуливал себе по селениям, братался с крестьянами, и нередко задавал им роскошные угощения. Для таких пирушек он избирал себе сельские кладбища, находящаяся близ селений на возвышенностях и окаймленные деревьями. На эти пирушки выходили все жители тех селений, к которым, принадлежали кладбища. Красные девицы и молодицы участвовали в них, водя в своих праздничных костюмах хороводы, и сам Чуркин был не прочь пройтись по кругу и спеть песенку. Он был красивый молодец, лет 28, с чёрной, как смоль, бородкой, тёмно-карие глаза его были окаймлены густыми, длинными ресницами: чёрные, подстриженные в скобку волосы вились кольцами. Красивый наряд, в состав которого входили кумачовая сорочка, маленькая с павлиньим пером поярковая[9] шляпа, плисовые шаровары, запрятанные в длинные козловые сапоги, и накинутая на плечи поверх рубашки, синего сукна поддёвка, шёл как нельзя более к его атлетической фигуре. На Чуркина заглядывались красные девицы и молодые бабёнки, он не прочь был и приволокнуться за ними, но, как разумный человек, избегал столкновения с сельскими ребятами, зная, что месть их для него всего опаснее. На этих гульбищах Чуркин не скупился на расходы: вина и пива было у него довольно, а пряников и орехов – девать некуда.