Та собралась с силами, и когда ей приподняли несколько голову на подушку, отвечала:

– В семь часов утра, я, тятенька и маменька, пили чай; потом, отпустив работника в поле, тятенька пошёл спать в сенницу, я стала торговать в кабаке, а маменька была в кухне и хлопотала с Прасковьею около печки. Часов около девяти, ко мне в кабак вошёл какой-то мужик с топором в руках и попросил у меня спичек, да бумажки на папироску; я отказала ему в том, отвернувши от него лицо – противен он мне показался. Вдруг он взмахнул топором и ударил меня лезвием его по шее. Тут, помню, выскочила я из-за стойки и побежала в кухню к маменьке, а разбойник в это время ударил меня обухом топора по голове; хоть и больно мне было, но я всё-таки устояла на ногах, вбежала в кухню, но маменьки там не было. Из кухни я выскочила в сенцы, чтобы скрыться на дворе, но увидала маменьку, лежащею в сенях убитой; около неё стоял какой-то другой разбойник и держал в руках железный шкворень; вдруг на меня наскочил из кухни злодей и нанёс удар по голове, а другой начал также бить меня шкворнем; я, обливаясь кровью, упала, как сноп, на пол. Помню я, как вошла в сенцы Прасковья с ведром воды, видела также, как разбойники набросились на неё, начали бить, она с криком вбежала в кухню, дальше ничего не помню – память изменила мне.

– Кто были эти разбойники?

– Но знаю; я их прежде никогда не видала, – ответила Екатерина и снова, лишилась чувств.

Судебный следователь распорядился отправить несчастную в больницу, находящуюся при фабрике Бабкиных. Врач бережно уложил её в повозку, наполненную сеном, и сам отвёз её на фабрику. Вереница обитателей Новой Купавны проводила её за селение.

Трупы убитых были раздеты и омыты; их положили рядком в избе и приставили караул. Следователь собрал к себе всех мужичков и спросил у них:

– Как вы полагаете, православные, кто совершил это ужасное убийство?

Крестьяне молчали и только почёсывали свои затылки.

– Что ж вы не отвечаете на мой вопрос?

– Мы не знаем, – проговорил староста.

– По крайней мере, не имеете ли на кого-нибудь подозрения?

– Нет, на кого же думать?

– Ну, не видали ли вы кого-нибудь в это утро в кабаке?

– Как нам видеть? Никто из нас не был в нём.

– Мы видели, как прошли мимо кузнецы какие-то двое, один из них нёс сапоги, – заявили два мужичка.

– Куда они пошли?

– В лес.

Следователь более ничего не мог добиться от мужичков. Телятник рассказал то же самое. Сделан был осмотр дома, всё имущество оказалось в порядке, только одна шкатулка, валявшаяся у бочки с вином, была разбита.

– Не знаете ли, где хранилась Третьяковым вот эта шкатулка? – спросил следователь у понятых.

– Видели мы, что он вынимал её иногда из-под бочки.

– А денег много в ней было?

– Как знать? Считать он их при нас не считал, а серебро и золото высыпал кой-когда из неё.

Призваны были родные покойных и объяснили следователю, что денег у Дмитрия Егоровича было несколько тысяч, о чем им рассказывала покойная жена его, Домна Яковлевна. На вопрос, не могут ли они предположить, кто убил это семейство, они не могли дать никакого положительного ответа.

Стороною судебный приставь узнал кое-что о характере и о жизни покойного Третьякова; оказалось, что он принимал к себе разных подозрительных личностей, от которых не отказывался брать краденые вещи; принимал он также от местных жителей в залог под вино одежду и всякое имущество:, он вообще слыл за человека зажиточного. Закладных вещей было найдено у него чрезвычайно много. В сенях были подняты топор и шкворень, брошенные разбойниками.

– Ну, всё-таки, я прошу вас, мужички, сказать мне, не имеете ли вы на кого-нибудь подозрения в убийстве?

– Нет, ваше высокоблагородие, мекать не на кого.

– Всё-таки, подумайте-ка хорошенько!

– Жил у него несколько времени тому назад, в работниках крестьянин из Бисерова, Никифор Иванов, вот, может, он подвёл эту махинацию.

– Разве он был в чем замечен?

– Вор отъявленный; несколько раз в острогах сидел.

– За что такое?

– Знамо, не за хорошие дела.

– Где же он теперь находится?

– Кто его знает? Мы его давно не видали.

Слух об убийстве в Купавне, с быстротой молнии, разнёсся по соседним селениям, жители которых, переполошённые таким известием, спешили туда, чтобы удостовериться в том лично. Несколько женщин, проходя из Бисерова с тою целью лесом, нашли на опушке его, на дороге, какой-то паспорт, который принесли в Купавну и предъявили старосте. Рассмотрев его, последний увидал, что он принадлежал жене Третьякова, Домне Яковлевой. Он, по всей вероятности, находился в шкатулке с деньгами и, взятый вместе с ней разбойниками, за ненадобностью был брошен ими в лесу. Паспорт этот передан был исправнику.

Составив обо всем протокол, судебный следователь только вечером оставил Купавну; исправник проводил его, а сам остался ночевать, для того, чтобы поговорить с мужиками пооткровеннее, рассчитывая, что, может быть, они в чем-нибудь и проговорятся по поводу убийства.

В доме старосты деревни кипел самовар, хозяйка разливала чай; в переднем углу восседал исправник и рядом с ним становой; староста помещался на конце лавки. Перед столом стояло несколько мужичков; между ними находились и те двое, которые впервые услыхали, сидя у кузницы, крики телятника. Исправник, перекинувшись несколькими словами со старостою, обратился к последним с вопросом:

– Кажется, вы говорили, что видели двух мужиков, которые вышли из дома убиенных с сапогами в руках?

– Да, мы их видели.

– Какие они были из себя?

– Высокие, коренастые такие.

– А лицом какие?

– Не разглядели мы их, ваше высокоблагородие: дело такое, не к чему было разглядывать, – мало ли кто ходит по деревне.

– Как вы думаете, чья это работа?

– Без Чуркина здесь дело не обошлось, а подвёл-то его, как нам думается, бывший работник Дмитрия Егорова – Никифор.

Исправник мысленно согласился с мнением мужичков, но догадки их в официальную форму не ввёл, рассчитывая, что и так уже довольно хлопот с этим варваром, а тут ещё нужно было в огонь масла подливать.

Следствие об убийстве тянулось более года; преступники открыты не были, и не знаем, было ли оно сдано в архив или продолжалось. Вскоре после совершения злодейства, мы справлялись о здоровье дочери Третьякова, Екатерины Дмитриевны, лечившейся от ран в больнице при фабрике Бабкиных, и получили ответ, что здоровье её поправлялось, но выздоровела ли она окончательно, о том сведений не имеем.

Совершив убийство, разбойники направились в лес, где с нетерпением ожидал их Чуркин, находившийся во все время их работы на опушке леса. Он встретил их вопросом:

– Ну что, ребята, порешили?

– Покончили, – ответил ему Сергеев, передавая свою добычу, сложенную в платок.

Атаман развязал ситцевый платок, взглянул на серебро и золото, потрепал своего есаула по плечу, сказал ему «спасибо» и торопливо направился в глубь леса, куда поплелась за ним и вся его команда головорезов. Забравшись в непроходимую чащу и выбрав удобное место для отдыха, разбойники расположились на луговинке, постлали под себя верхнюю одежду и улеглись, кому как пришлось, чтобы уснуть. Чуркин, на всякий случай, приказал Исаю и Евсею по очереди быть караульными и не спать.

– Отдохнём до вечера, а как смеркнется, отправимся в дорогу, – сказал Чуркин своей шайке. – А тебе, Никифор, спасибо за услугу, – обратился он к бывшему работнику погибшего Третьякова.

– Рад стараться, – ответил он.

Вскоре всё утихло. Исаю пришлось быть на карауле:, он закурил свою трубочку и стал прислушиваться к каждому шороху ветра, колыхавшему верхушки деревьев.

Стало смеркаться. Разбойники поднялись на ноги, прошли несколько вёрст серединой леса и только к полуночи выбрались на дорогу, ведущую на Павловский Посад, а затем свернули в сторону и полями добрались к утру до деревни Барской и скрылись в её лесу.