– Мне всё равно, води – куда хочешь, я только что из острога бежал, видишь, на мне и шапка-то арестантская, – сказал Никифор, сняв с головы круглую острожную шапку с известным знаком и подал её Чуркину.

– Вижу, брат, и верю, что ты мне годишься.

Новые знакомцы ускорили шаги и к свету пришли в деревню Барскую. Чуркин ввёл Никифора в свой дом, где последний уверился, что судьба действительно свела его с тем человеком, о встрече с которым он только и мечтал.

– Здесь нам не опасно будет переночевать? – спросил гость. – А то я устал, отдохнуть хочется.

– Спи, брат, покойно, как у себя дома, цел будешь, – успокоил его разбойник. – Закусить не хочешь ли? – прибавил он.

– Если будет милость, покорми: целый день куска хлеба во рту не было.

– Вместе поужинаем. Матушка, подай нам в светлицу чего-нибудь перекусить, – сказал разбойник, затем вышел с ночлежником в сени и повёл его по лесенке к верху.

Взобравшись на чердак, Василий вынул из кармана огарок стеариновой свечи, зажёг его, отворил светлицу и расположился в ней, как в своём кабинете; мебель этого помещения состояла из небольшой кровати, столика и скамейки для трёх человек. Вскоре старуха принесла им ужин; они быстро убрали его в желудки и, не входя ни в какие разговоры, улеглись на покой.

– Завтра я тебя рано разбужу, – сказал Чуркин своему новому знакомцу.

– Делай, как знаешь, мне хотелось только кой о чем с тобой переговорить, потому как дельце одно на примете есть.

– Ладно, спи; утро вечера мудренее, – окончил разговор разбойник, закуривая свою трубочку на сон грядущий.

Не успела ещё подняться с земли роса, Чуркин уже был на ногах, разбудил Никифора, накинул на плечи свой жёлтый халат, вышел на двор и повёл Никифора в задние ворота, затем обогнул задворками деревню, вышел на тропинку, оглянулся кругом, и они скрылись в лесу.

– Куда же мы идем? – спросил у него Никифор.

– Ступай за мной и молчи, заметил ему разбойник.

Долго шли они по лесу, раздвигая руками ветви кустов и пугая собою пернатых их обитателей; но вот разбойник остановился, достал из жилетки свисток, и по лесу раздался свист, перекатываясь с одной поляны на другую. Не успел он ещё замереть вдали, как на него где-то вблизи послышался такой же ответ. Чуркин, подобрав полы своего халата, направился вперёд и дал ещё свисток; ему ответили таковым же, и через несколько минут они очутились в непроходимой чаще ельника; пройдя саженей триста, они вышли на поляну той чащи, где увидали несколько человек, принадлежащих к шайке разбойника, с есаулом Сергеевым. Чуркин, подойдя к ним, сказал:

– Здорово, ребята!

– Здравствуй, Василий Васильич; это кого ещё ты привёл к нам? – спросил Сергеев, оглядывая с ног до головы Никифора.

– Новобранец – малый, кажись, нам подходящий, ответил Чуркин, сбрасывая с плеч халат и, разостлав его на траве, растянулся на нем.

– А из каких он?

– Не из важных, из острога ушёл, а сидел за кражи.

– Ну, приятель, усаживайся поближе к нам, да рассказывай, как с атаманом встретился? – ласково сказал Никифору Сергеев.

– Прежде всего вы угостите его винцом, видите, небось, исхудал он, язык-то у него после стаканчика-другого и поразвяжется, – проговорил Чуркин.

– Евсей, давай сюда вина, – скомандовал есаул широкоплечему рыжему разбойнику.

Тот отошёл в чащу, и не прошло пяти минут, как на зелёной мураве, покрытой, вместо скатерти, серым зипуном, появилась четвертная бутыль хлебного вина и закуска, состоящая из хлеба-соли с солониной.

«Однако живут-то они хорошо», – подумал Никифор, поднося ко рту налитый ему большой стакан вина.

– Пей, брат, на здоровье: у нас этого добра хватит, сказал Сергеев. – Никифор выпил.

– Пьёт хорошо, стакан-то как огнём выжег, – сказал Евсей, наполняя снова чарку и поднося её Сергееву.

– За здоровье атамана! – крикнул тот, подымая стакан над головой.

Все поклонились Чуркину молча; есаул опорожнил стакан и передал его Евсею.

Затем виночерпий, обнеся остальных, выпил и сам.

– Ну, ребята, теперь песенку! – сказал им Чуркин.

– Можно, какую прикажешь?

– Спойте вы мою любимую: «Не шатайся, не валяйся, во полюшке травка», – сказал Чуркин и сам затянул её.

Разбойники подхватили эту песенку, слушателями которой были одни только безмолвные ели, да сосны дремучего леса. Слова песни были самые задушевные, вот начало этой песни:

Окончив песню, запевала призадумался, из груди его вылетел тяжёлый вздох; чтобы заглушить сердечную грусть свою, он крикнул:

– Евсей! давай вина, потчуй молодцев и мне поднеси.

Вскоре бутыль была опорожнена; разбойники снова разлеглись на траве. Чуркин подозвал к себе поближе Никифора Иванова и сказал ему:

– Ну, говори, что хотел мне сказать, какая там у тебя работа есть?

– Дельце не плохое, казной можно раздобыться.

– А далеко отсюда?

– Нет, в Новой Купавне.

– Кого же ты заметил?

– Кабатчик там есть, Дмитрий Егоров, богач, страсть какой.

– Знаю я его, слыхал, он от моих ребят краденые вещи принимал, идол – каких мало, за рубль гривной только платил. Ты его как знаешь?

– В работниках жил у него, жох такой, хуже перца.

– А богат?

– Денег ворох, золота, да серебра целая шкатулка.

– Куда он её прячет?

– Под бочкой хоронит. Ночью никогда не спит, казну все стережёт, а днём дрыхнет.

– Семья велика у него?

– Нет: дочка Катерина, – девка уж большая, в кабаке торгует, – жена Домна, да ещё приживалка Севастьяновна, вот и все.

– Работника, небось, имеет? – допытывался Чуркин.

– Как же, без него не обходится, а сам, что твой богатырь какой, подкову разгибает.

– Ничего, видали мы этих богатырей, да на тот свет живо отправляли. Вот ещё что, где он спит?

– В сеннице, в десяти саженях позади двора.

– А запирается?

– Нет, так спит.

Допрос этот производился среди мертвого молчания разбойников, которые, притаив дыхание, смотрели на Никифора и ловили каждое его слово. В особенности внимателен был Сергеев; он с какою-то жадностию глотал слова Никифора и как бы от нетерпения ворочался с одного бока на другой. Чуркин, выслушав Никифора, немножко призадумался, вероятно, составляя в уме план, как приступить к совершению злодейства.

– Ну, что ж, Василий Васильич, приказывай, что делать? – обратился к атаману Сергеев.

– Надо дело сделать, вот что думаю: казна наша поистощилась, пополнения требует.

– Когда же скажешь?

– Сегодня, как смеркнется, пожалуй, и в дорогу.

– Надо топор с собою захватить, из пистолета бить днём, да ещё среди деревни, дело не подходящее.

– Верно говоришь. Евсей, сбегай ко мне в дом, да возьми у отца большой топор, он на дворе, в заборе находится.

Евсей вскочил на ноги, потёр рука об руку и сказал:

– Давненько без дела сидим, хотя бы немножко чем позабавиться.

– Беги проворней, нечего по-пустому языком-то болтать, – заметил ему Сергеев.

Разбойники, дождавшись сумерок, снялись с своего урочища и цугом потянулись по направлению к Новой Купавне.

– Топор ты под халат убери, – заметил Чуркин Никифору, – да не теперь: в лесу некому увидать, а после, когда минуем его.

– Разиней-то всё не будь, на всяком месте держи ухо востро, – добавил ещё Сергеев.

Выбравшись из лесу деревни Барской, Никифор повёл разбойников на Новую Купавну не прямой дорогой через Павловский Посад, а окольными путями, чтобы не заходить в селения, лежащие по пути. Расстояние от места, с которого они поднялись, до Купавны было не близкое – вёрст тридцать, если не более. Шли они ускоренным шагом, ради того, чтобы достичь места, где задумали совершить преступление, часам к шести утра, но пришли туда только к семи.