К началу сентября кое-как собрали Полину в первый класс, и все это обошлось его семье по скромному бюджету в пять тысяч рублей, и опять пришлось влезть в долги, а их надо было отдавать. В прежние времена, когда большинство людей еще не были так бедны и способны были покупать рыбу впрок, кетой на зиму запасались все семьи. Или почти все. Конечно, бывали исключения. Рыба стоила дешево – бутылка водки – «хвост» рыбины. И красная икра была дешевая – 30 рублей литровая банка. И почти в каждой семье был ее запас. Теперь же «хвост» кеты стоил недешево, и далеко не каждый горожанин и не каждая семья способна была сделать хорошие запасы на зиму. Но привычка к этой рыбе, привычка делать ее запасы на зиму заставляли местных жителей откладывать деньги, копить их к осенней рыбалке. И рыбакам рыбалка обходилась недешево из-за дорогого бензина, дорогих снастей, риска нарваться на крупный штраф, если поймают рыбинспекторы, или на дороге отловит рейдовая бригада местной милиции или приезжего ОМОНа.

Сентябрьская кетовая путина началась отвратительно, как и в прошлом году. Дней десять бушевала непогода, с пятое по пятнадцатое число. Первые два косяка, прошедшие в эти дни, наверное, были разбиты штормами внизу Амура, – так они думали, когда в сети попадались за тонь по две-три, а то и по одной штуке.

– Где же рыба, где рыба? – отчаивался Никитин, когда они со Славкой вытянув очередную сетку бросали в нос лодки единственный «хвост».

– Рыбу ждете? Не дождетесь! – говорили знакомые рыбаки на лодочной стоянке. – Губернаторский сынок в устье под Николаевском два сейнера пригнал, всё перегородили. Одно судно в лимане, на входе стоит, а второе в Николаевске, в самом узком месте. Кранами сетки вытягивают, сам видел! ОМОн их, сук, охраняет!

– Не сочиняй, какими ещё кранами?

– Не кранами, а лебедками!

– Ей-богу, сам же видел! И какая разница, кранами или лебедками?

Правда ли это была, или вымысел, но слухи об этом ходили упорные, доказательством чего было то, что рыба в Амур почти не проходила. Такого Никитин ещё не помнил за всё время, сколько он рыбачил на Амуре.

– Ничего еще третий ход будет. Он всегда самый рыбный, – успокаивал его Славка.

– А если не будет третьего хода?

– А куда он денется?

– Не каждый год третий ход бывает. Я уже почти тридцать лет рыбачу.

– Сегодня только семнадцатое число, погоди, вот увидишь, через пару дней третий ход начнется. Дай бог погода установится.

– Ладно, подождем – увидим…

В эти дни в городе только и разговоры шли, что о рыбе, о ней, родной, о кормилице. Это были самые важные и главные разговоры.

– Что, пошла? – спрашивали друг у друга утром по дороге на службу, на работу или в магазине, встречаясь со знакомыми.

– Говорят, ночью пойдет. Гонцы вчера проперли, значит, сегодня косяк пойдет.

В эти рыбные времена везде, куда ни зайди, в домах, в подъездах, в общественном транспорте пахло рыбой. Запах рыбы врывался в жизнь, в дома, в квартиры, в офисы, в магазины, не говоря уже о рыбных рынках и рыночках, которые существовали в городе стихийно, без разрешения властей. Где-то разделывали рыбу, где-то уже варили ее собакам, кошкам и котам, свиньям; у мусорных баков кружили стаи мух, слетавшихся на этот осенний пир из рыбьих отходов и крови, сбрасывавшихся в мусорные контейнеры из квартир. Запах рыбы – вонючий, досаждающий, устойчивый, но его терпели и сносили, потому что этой рыбной суетой был занят едва ли не каждый горожанин, каждая семья. Воистину про эту суету было когда-то сказано: день год кормит.

И разговоры горожан на работе, в обиходе, при встрече друг с другом были о рыбе и об икре.

– Ну что, сколько нынче твои взяли? – спрашивала одна хозяйка другую.

– Ой, мне сегодня муженек в ванную двадцать икрянок вывалил, так и не спала ночь, не знаю, как продержусь на работе, иду и сплю же на ходу, – отвечала ей другая хозяйка.

Или спрашивали друг друга:

– Ну, сколько нынче заготовили рыбы?

– Штук тридцать-сорок в бочку заложили точно! До весны хватит!

На рыбном базарчике заводского поселка, который находился внутри квартала, за домом, похожим на хоккейную шайбную клюшку, и который назывался «клюшкой», была особенная толкотня. Все пространство забито автомобилями, которые с трудом разъезжаются из-за тесноты. Кто-то привёз кету на продажу в фургоне, кто-то в багажнике автомобиля, а кто-то торгует с земли, разложив рыбу на полиэтиленовой пленке. Кругом грязь, лужи, месиво из жижи после зятяжного, недельного ненастья, разбросан картон, бумага, пленка, пакеты…Между продавцами бродят покупатели, переходя от одного торговца к другому. Третий день, как «пошла» кета, и здесь идет торговля рыбой. Только и слышатся разговоры:

– Пошла, пошла, родная!

– Слава те господи, пошла, родимая!

– Самки есть?

– Только поротые.

– Поротые сам лопай!

– А у тебя почем икрянки?

– По двести.

– Не, ну вообще оборзели! Куда к черту такие цены?

– Почем самцы?

– Сто пятьдесят.

– С ума, что ли, совсем сошли! Вчера здесь по сотке продавали!

– Вот и ищи вчерашний день!

Кто-то покупает, не надеясь на спад цен. А кто-то выжидает в надежде на очередной более богатый ход рыбы и более богатую добычу рыбаков, а значит изобилие рыбы на рынках и спад цен.

…В тот вечер Никитин ночевал дома, сидел на своей летней кухне, подтапливал печку и смотрел телевизор. Дождь то утихал, то вновь усиливался, а то мерно шуршал по крыше, убаюкивая. И Никитину было тепло и уютно.

Вдруг он услышал, как за воротами посигналила машина. Он понял, что к нему гости.

Накинув брезентовый плащ, он вышел из кухни, открыл калитку, – у ворот стоял Славка под зонтом. На дороге разворачивалось такси с оранжевой шашечной наверху, – вероятно, товарищ приехал на этой машине.

Прошли в летнюю кухню.

– Машина на ходу? – сразу же спросил Славка.

– Ещё спрашиваешь!

– Тогда одевайся! – скомандовал приятель, стряхивая с зонта дождевую влагу на пол.

– Что – пошла?

– Да, ребята гонцов отловили! Пошла, милая!

– Ты хочешь прямо сейчас выйти? – спросил Никитин,

– А когда же? Она нас ждать не будет. Третий ход самый короткий. Потом будем опять по одной черпать.

– Может, завтра, Слав? Смотри, как льет! Да и холодища!

– Давай-давай, собирайся! Разомлел тут, как кот на печке! Всю рыбу проспим!

Никитину очень не хотелось никуда идти в дождь. Он плохо верил в то, что сегодня будет удача; знал, что если пошли гонцы, то основной косяк нужно ждать через сутки.

– Гонцы пошли, значит, рыба будет через сутки.

– Не всегда… Чует мое сердце, что в самый раз сейчас попадем, как в точку.

Никитин быстро собрался, рюкзак уже был давно готов и собран. Было около одиннадцати часов вечера.

…Выехали со двора и поехали на лодочную стоянку. Шоссе было пустынно. Дождь хлестал так, что «дворники» едва успевали смахивать потоки воды с ветрового стекла.

Наконец добрались до лодочной стоянки, где у Никитина находился на постое его катерок «Амур», который в прежние времена выпускался местным авиационным заводом как товар народного потребления.

…Когда переоделись в рыбацкие, непромокаемые комбинезоны, потом спустили катерок на воду и набрали сетку для заброса, была полночь.

С первого же заброса сетки, потянув ее, поняли: пустоты нет, и тянули сеть в тревоге и надежде: сетка тянулась натужно, тяжело, либо опять угодила на задев, либо была наполнена рыбой. Сетка все шла и шла из воды, и вдруг их тревожное ожидание сменилось радостным возгласом обоих, когда в лодку одни за другим посыпались «хвосты», серебряные огромные «горбыли» (так называли самцов) и самочки поменьше, поаккуратнее. Какое это счастье рыбака увидеть пойманную, трепещущую в сетке рыбу, услышать стук падающих на дно катерка «хвостов»!

– Вот она, милая, наша родимая рыбка, наконец-то! – проговорил Никитин.