– Вылезай из машины!
– Ты что, мужик, с ума сошел? – оторопело спросил гаишник. – Ты что задумал?
– Вылезай, говорю!
Гаишный офицер выбрался из «Лады».
– Достал пистоль – и сразу его на землю! – командовал Никитин.
– Глупость делаешь, мужик, – пытался отрезвить Никитина гаишник. – Подумай, сколько тебе светит за нападение на пост сотрудников правопорядка при исполнении?
– Быстро оружие на землю!
Офицер отвел рукой назад плащ и стал нашаривать на боку кобуру.
– Лишнее движение – и я тебя прошью! – предупредил его Никитин.
Офицер не стал искушать судьбу, – слышно было, как позади него пистолет упал на землю.
– А теперь отошел подальше! – снова скомандовал Никитин.
Офицер отступил шагов на пять, на дорогу.
Никитин поднял тяжеленький пистолет и забросил его далеко в темноту, в сторону заводского забора.
– А теперь сел в машину! – скомандовал он.
– Глупость делаешь, мужик! – Гаишник покачал головой. – Из-за какой-то рыбы до конца жизни сядешь.
– Вот именно, из-за какой-то рыбы! – зло процедил Никитин. – Жить нам тут не даёте, паразиты! Это наша земля, наша река-кормилица, наша рыба, наше выживание, чтобы вы по указке жирных, сытых котов тут поперек дороги нам стояли! Лиман, с-суки, в устье перегородили, чтобы губернаторский сынок ее всю выловил и икрой обожрался. Два сейнера подогнал, с охраной, краном сетки вытягивают, две ходки дошли до нас пустые! А мы без рыбы тут сидели! Мы на эту рыбу молимся, ждем-не дождемся, когда она пойдет, а вы, с-суки, нас трясете, чтобы мы голодали!
– Эти дела нас не касаются! – ответил гаишник.
– Зато нас касаются! Залезай в машину быстро! – зло скомандовал Никитин.
Офицер снова забрался в автомобиль.
– Приспусти чуть стекло и через щелку верни мне документы!
– Они тебе больше не понадобятся!
– А вот это уже не ваше дело!
Забрав документы, Никитин затем поднял пешню и, держа ее одной рукой, двумя ударами пробил «Ладе» оба ближних баллона – передний и задний, – машина заметно осела набок.
– Даже до дома не доедешь, дурачина, а тебя уже вычислят, – приспустив стекло, сожалеюще проговорил офицер.
После этого Никитин вернулся к своему «жигуленку», взял за ноги и оттащил омоновца от машины в сторону. Тот не подавал признаков жизни. Это был уже немолодой, грузный офицер, с широкоскулым, мясистым лицом, крупным носом, с короткими, сильно поредевшими волосами, которые зачесывались назад. На его голове крови не было видно, вероятно, она быстро смывалась дождем. Никитин взял его обвисшую руку, хотел нащупать пульс, но рукава рубахи у запястья были застегнуты наглухо, к пульсу не пробиться. Потрогал шею, но пульс на ней нигде не прощупывался. «Неужели я убил его? – подумал он.
– Пятый-пятый, куда ты пропал? – слышалось под плащом. – Пятый, выйди на связь с первым…Пятый…
Надо было торопиться, времени у Никитина было в обрез. Он осмотрел трелёвочный трос, уже отвязанный от прицепа омоновцем, связал трос, после чего поднял с дороги автомат, размахнулся и зашвырнул его в темноту, за обочину.
X
Приехав домой, он загнал машину с прицепом во двор, закрыл ворота. Откинул с прицепа брезент и четверть часа потратил на то, чтобы перекидать рыбу из прицепа в сарай. Чтобы не будить детей, он затем через огород пробрался к окну, у которого стоял диван, постучал тихонько, – их дом запирался изнутри на дверные крючки, поэтому своим ключом дверь не отопрешь. А будешь стучать – разбудишь детей. Через минуту-другую зажегся свет ночника, отогнулась штора – показалось заспанное, испуганное лицо жены. Никитин махнул ей рукой, мол, иди к двери.
С порога он вошел в кухню, сел на табурет, снял фуражку, вытер полотенцем лицо. Жена стояла у дверей, в ночной рубашке, с взлохмаченными волосами, хмурая со сна, с вопросительно-недоуменным выражением лица.
– Наталья, – начал он сразу, – у нас беда! И беда страшная! Я только что убил омоновца, на пост гаишный нарвался!
– Да ты что?! – с тихим испугом вскрикнула жена, прикрыв рот и вытаращив глаза. – Зачем ты его убил?
– Хотели у меня рыбу отобрать, очень много рыбы поймали, я не дался им и удрал…Ни о чем не спрашивай сейчас, а только слушай, у меня нет времени, надо быстро куда-нибудь исчезнуть!
Жена, охнув, села на соседний табурет, прислонилась спиной к стоявшему в кухне шкафу для одежды, глядя на мужа широко открытыми глазами – с испугом, непониманием, недоумением, осуждением…
– Я где-нибудь отсижусь, потом дам о себе знать, – говорил Никитин. – Главное сейчас рыбу надо быстро разделать, могут приехать конфисковать её, здесь половина Славки Сенчина. Вся рыба в сарае, накрой ее чем-нибудь от мух и кошек. Срочно её разделывай и засаливай! Очень много будет икры, позови сестёр или кого-нибудь на помощь. Будут деньги и еда, до весны проживете, а там видно будет.
– Да что же это, Саша? Как же это? Как же ты мог? – ожила жена разговором.
– Не причитай! – оборвал он ее. – Как да что… У меня нет времени с тобой объясняться! Так вышло! Не мог я им так просто рыбу подарить! Столько надежд с ней у меня связано! – в сердцах выговорил он. – Детям ничего не говори, не тревожь их пока, скажи, мол, в командировку срочно уехал, на заработки. Собери мне мигом что есть из еды, котлет побольше, хлеба, помидор, огурцов… Всё в рюкзак сложи. Шевелись, давай, не рассусоливай! – прикрикнул он на неё.
Он поднялся с табурета и начал собирать вещи – достал рюкзак, стал сбрасывать туда одежду, обувь, бритвенные принадлежности, все, что нужное на первое время и попадавшееся под руку. Но жена не двигалась с места – всё ещё не верила в случившееся.
– Как же мы теперь будем жить? – с тем же тихим испугом спросила жена.
– Давай-давай, Наталья, шевелись, без вопросов! С минуты на минуту могут приехать за мной! Откуда я знаю, как мы будем жить? Нашла о чём сейчас спрашивать!
Через десять минут он собрался, поставил рюкзак у порога, огляделся. Жена стояла немая, всё так же неодетая, убитая этой новой бедой, свалившейся на неё, и ему стало жаль ее до слёз. Он обнял ее, поцеловал в щеку, сказал как можно мягче, ласковее:
– Прости меня, Наташенька! Наломал я дров! Жизнь пошла наперекосяк!
– Может, ты никуда не будешь бежать, Саша? – всё также тихо спросила жена, робко глядя на него. – Какой толк бежать, всё равно поймают?
– Нет, я им не дамся! Ни за что не дамся! – ответил он. – В тюрьме я себя представить не могу! Ни за что в тюрьму не пойду!
В их доме было три комнаты. Спальная, самая большая – сразу против входа в дом, шагов пять до входной двери. А две другие комнаты – налево, они смежные. Самая дальняя комната и самая маленькая принадлежала Алёне, а ближняя была общим залом. В зале спала Полина, когда не болела. Никитин прошел к ее кровати и остановился перед спящим ребёнком. Он сжал зубы, сдерживая себя, так хотелось ему поцеловать дочурку, но боялся её разбудить.
– Держись, Наташенька, как-нибудь проживем! – подбадривал он жену. – Будем нести свой крест до конца! Сдохну, а вас без денег не оставлю!
Уже на пороге, оглянулся и сказал:
– Прости за всё… Если можешь, прости…Береги детей!
И – вышел за ворота с рюкзаком за спиной, только щелкнул за ним железный западок калитки.
Выезжать и двигаться сейчас куда-либо на своём, уже засвеченном автомобиле было бы глупо: автомобиль – самый верный ориентир для тех, кто его уже ищет. Поэтому он предпочёл идти пешком.
XI
Рассветало. Дождь прекратился, но бесновался сильный ветер, срывавший ворохи листьев с тополей и берез. Они сыпались на поселковую дорогу, по которой двигался Никитин, обходя мелкие лужицы, заполнившие колдобины и выбоины на ней. Наконец, он вышел на шоссе, соединявшее центральную часть города с заводским поселком. Оно было пустынно. Ни трамваи, ни автобусы ещё не вышли на маршруты.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
