– Да, хорошо взяли, штук сто, не меньше! – подвел итог первой ходке его товарищ.

Подплыли к берегу. Быстро покидали рыбу через люк в нос лодки. Затем набрали сетку, сложили ее на корме, то есть подготовили ее к новому забросу.

Заброс – особое рыбацкое искусство. Сетку нужно умело набрать, аккуратно уложить, чтобы она, разматываясь и уходя под воду, не запуталась. Но еще более умело ее нужно спускать в воду, чтобы она уходила в воду равномерно, не косо, не кучкой. Никитин, стоя боком к рулю и управляя, одним глазом следил за тем, что у него творится впереди, чтобы не наскочить на кого-нибудь или на что-нибудь ненароком, а другим глазом – «стрелял» за Славкой, держа малый ход, стараясь чтобы лодка не рванулась, не вильнула в сторону, – иначе Славка, не имеющий опоры на корме, мог бы свалиться в воду.

– Давай по маленькой, а то задубеем! – предложил Славка.

И хотя в целом рыбаки по опыту знают, что на рыбалке лучше не пить спиртное, что от водки рыбак ослабевает, расслабляется, теряет внимание, быстро устает, тяжело дышит… А они притом оба немолоды. Но в такую непогоду сам бог велел выпить.

Они выпили понемногу за удачу, больше для ритуала, чем для сугрева, наскоро проглотили несколько глотков чаю из термоса, наливая чай в крышку от термоса, отпивая по нескольку глотков и передавая ее друг другу…И от чая и от водки приятно зажгло внутри, и хмель быстро шибанул в голову.

Затем отплыли от берега. Никитин, развернув лодку, стал возвращаться на прежнее место, откуда делали первый заброс. Сетку забрасывал Славка, а Никитин управлял лодкой.

Никитин заметно повеселел. Куда девались усталость, тревога, беспокойство? Первый прилив хмеля – самый сладкий и самый действенный, он мигом отогнал все тревожные мысли, снял с души всю тяжесть; Никитин почувствовал себя легко, почти невесомо. К тому же удача подогревала страсть, разжигала азарт и придавала силы.

Они не замечали ни дождя, ни штормящего Амура, ни холода, только дули на озябшие пальцы и время от времени пропускали по маленькой.

Спустив сетку в воду, нужно умело развернуться, чтобы сетка «встала» поперек реки и на всю свою длину, а лодка плыла на одном уровне с ее краем – наплавом – куском пенопласта, который, сродни севшей на воду чайки, белеет из воды и служит для рыбаков своего рода маяком, ориентиром. Плывя, надо не спускать с наплава глаз, то убыстряя, то замедляя ход лодки, а то и вовсе отключить мотор и отдаться на волю течения, чтобы плыть с наплавом вровень. И не дай бог наплав близко подплывет к лодке по недосмотру или неумелому управлению судном, тогда, считай, что тонь пропала даром, и улова не будет – вся рыба пройдет мимо сетки.

Вот от всех этих мелочей и зависит рыбацкий улов – либо полную сеть выберет рыбак, либо пустую.

– Наплава не видно? – спросил Никитин товарища.

– Какой наплав, Санёк! Темень такая, да и волна… ни черта не видать! – отвечал Славка.

Рыбачили, в сущности, вслепую, рассчитывая только на интуицию и ещё на удачу, а она, эта госпожа фортуна, в рыбацком деле всего главнее.

Вторая ходка оказалась ещё более удачной, чем первая.

– Кажется, в самый раз попали, – сказал Славка

Они угодили, видимо, в самый центр идущего по реке и подошедшего к их местам косяка, точнее, в самый его эпицентр – редкая рыбацкая удача. Где-то под ними на глубине от трех до десяти метров густо, почти бок о бок «перла» на нерест рыба, растекаясь вправо и влево по притокам и протокам, крупным и мелким, преодолевая препятствия, чтобы дойти до назначенного места и исполнить великий инстинкт размножения, а там, в протоках и притоках, их тоже поджидали рыбаки со своими сетками. Всем хотелось рыбы. На кете держалось благосостояние очень многих семей, особенно в это безденежное и безработное время. Кета была кормилицей не только городов, но и небольших поселков и деревенек, давно уже оставшихся без работы и без всякой надежды на легальный заработок. Старики-нанайцы рассказывали, что прежде рыба шла так густо и так близко к поверхности воды, что иной раз по рыбьим спинам можно было перебраться с одного берега на другой. То ли в шутку, то ли всерьез говорили это старики, которым эту молву передавали их деды и прадеды. Но им было ясно обоим, что задержись они на пять-шесть часов, и такой удачи им было не видать. А тем более, если бы они вышли рыбачить завтра.

После второй тони решили, что нужно рыбу из люка катерка перевезти в контейнер, иначе перегруженный нос начнет забуриваться в волну. Никитин подогнал «Жигуль» к катерку, и всю рыбу из катерка перевезли в контейнер, для чего пришлось сделать три ходки.

Ветер заметно усилился, и шторм был уже нешуточный по меркам этой реки. Темень была непроглядная, не видно было ни одной моторки, ни одного огонька – ни красного, ни зеленого. Лишь иной раз, то вблизи, то в отдалении, слышался одинокий рокот моторной лодки, неопределенный и неясный, тонущий во мгле и в шуме дождя с ветром. Какие-то сумасшедшие рыбаки, как они со Славкой, тоже вышли за удачей в такую непогоду на тонь.

Теперь сетку тянули по одному. Кто-то обязательно оставался на руле, потому что в такой шторм нельзя было бросать лодку без управления, чтобы не подставить ее под идущую на борт волну. Тогда захлестнет лодку – и конец. И выбирали сеть теперь вдвое, а то и втрое медленнее.

Пять тоней они сделали удачных, и уже выбились из сил. Штук пятьсот рыбин, а может и больше наверняка уже выловили. После каждой тони перегружали рыбу из катерка в автомобиль, а оттуда – в контейнер, оставляя лодку налегке перед каждым новым выходом на тонь.

Сделали ещё одну ходку, и в шестой раз вышли на тонь. И с этой тони взяли кеты так же хорошо, как и первые пять тоней.

– Наскочить на кого-нибудь, как пить дать, – высказал опасение Славка, сидя на корме. – Затарились уже под завязку, давай к берегу держать.

– Давай еще одну ходку сделаем, сбросим рыбу из сетки в люк, наберем сетку – и на тонь, не будем выгружаться. Туда-сюда всего полчаса, – уговаривал товарища Никитин.

– Ты что, Санёк? Воды уже по щиколотку, катерок потихоньку заливает, – с опасением проговорил Славка… – Загрузим люк, твой «Амур» забурится в волну, в самый раз на дно уйдем…Чуть прозеваем волну – и копец нам.

Никитин с сожалением вынужден был согласиться с ним.

На берегу, на стоянке перекрестно били прожектора, освещая берег. Он был пустынен. Три-четыре лодки приткнулись там и сям, хозяева которых пережидали дождь где-нибудь в тепле. Единицы рискнули нынче выйти в такую непогоду на тони, а им вот так повезло. Рыбу последних тоней перегрузили из носа катерка также в багажник, и весь улов был у них уложен в контейнере.

– Давай сходим еще, Слав, – всё ещё не унимался Никитин. – Прёт рыба, жалко бросать…А?

– Остановись! – опять осадил ее товарищ. – Жадность фраера губит, не знаешь разве? И так очень хорошо взяли, с этой бы разгрестись-разделаться…

– К утру от косяка рожки да ножки останутся, – с сожалением проговорил Никитин.

– Это уж точно, – подтвердил его товарищ.

– Сколько у нас мешков? – спросил Никитин.

– Штук пятнадцать, не больше.

Мешков не хватало, чтобы рассовать в них рыбу. Даже четверть улова не войдет в мешки. Разве они рассчитывали столько поймать? В один мешок с трудом вмещалось штук восемь-десять, но такой мешок становился неподъемен и неудобен для транспортировки.

– Вот наловили рыбы и не в радость, не знаем, что с ней делать, – посетовал Славка.

– Типун тебе на язык! – укорил его Никитин.

Обычно часть рыбы сразу же продавали покупателям, которых в рыбацкие дни было немало даже ночью. Или дожидались утра, когда начнут приезжать на лодочную стоянку первые покупатели, а первые приезжали часов в восемь утра. А до этого времени нужно было куда-то деваться. А сейчас ожидать покупателей было наивно – кто в такую погоду да по такой дороге сунется? Если завтра пойдет покупатель, то ясно, что не с утра, и можно будет выспаться.

В контейнере Славка нащупал в темноте керосиновую лампу, поставил ее на крошечный столик и стал шарить по столику, искать лежавшие на нем спички.