— Обычно у писателей отвратительный почерк.

— Со временем я научился пользоваться пишущей машинкой, а вскоре и компьютером.

— Так в чем же твоя ошибка? — А все, что было главным, оказалось ерундой. Пойми, потрать я те же самые силы, время и здоровье на что-то другое, я бы… — тут он поднял руку и сжал пальцы, словно надавил на клизму — Я бы ЭТО — осязал… — и застонал от боли в простреленном плече. — А теперь каждая домохозяйка вместо того, чтобы управлять государством, становится писательницей, стоит ей только попробовать себя чисто в писании… И чисто читатель конкретно хавает, без базара, ведь это для лохов Страдивари скрипки делал, а для правильных пацанов — барабаны.

— А почему ты не стал делать барабаны?

— Я — неправильный пацан.

— Такой единственный? В смысле — уникальный? Может, тех, для кого скрипки делают, не так уж мало?

— Только они моих рассказов не читают, — Дима наигранно засмеялся.

— Я-то прочитала. Или тебе и этого мало?

— Дети бы росли, дома бы строились, а деревья плодоносили яблоками, а на худой конец сливами. И по ночам мне бы снились не ужасные морды, а осенний лес с опятами на каждом пне… И даже во сне я бы чувствовал запах прелых листьев.

— Тебе нужен Фрейд. Я знаю такого человека.

— Больно много ты знаешь для «плечевой». Включая Фрейда.

— Не все родились «плечевыми». Некоторые вынуждены были ими стать.

— Прости.

— Братан, заметано. Продолжай исповедоваться. Полегчает, как после поноса.

— Циничная ты девка. Циничная и кислая, как лимон. — А тебе хочется малинового варенья? Чтобы пропотеть?

— За что ты меня ненавидишь?

— Нытик. Нытик — это хуже всего. Ты — писатель, ты ведь приехал чтобы, как я слышала, заключить договор на постановку своей пьесы. Представь! Я — с шоферней всю оставшуюся жизнь. Сейчас, пока молодая, меня трахают. Чуть позже — начнут издеваться. А закончу я в канаве… А ты — ноешь тут… А твои произведения читают люди… И плачут… и смеются… Да при чем здесь я! Вспомни, с чего началось? Этого богатенького Трупина замочили. И что останется от его трупа после кремации?

— То же, что и от любого другого трупа.

— Дурак, после тебя останутся люди, которые прочитали то, что ты тут написал. Пусть даже ты написал полную ерунду.

— А после Трупина остались ценные бумаги, из-за которых нас сейчас гоняют, как зайца по полям. О-очень ценные бумаги. А моими книгами… давно уже, в лучшем случае… Хотя… Мне столько хотелось им всем рассказать…

— Больной, вам не стоит волноваться, — вдруг оборвала его Джессика официальным тоном. — Лучше я вам почитаю, а вы постарайтесь заснуть… — и взяла с тумбочки рукопись… — Я бы променяла ценные бумаги, вдруг бы они у меня оказались, на эту писанину.

— Домик у ручья, созрели вишни… — совсем неслышно, как в бреду, пробормотал Дима. — Семейная фотография в рамочке на столе… Новогодний салат оливье с «докторской» колбасой и домашние махровые тапочки, которые приносит старая толстая ротвейлерша. Грамота и Нобелевская премия мира в придачу. Автомат Калашникова, первый спутник, человек на Луне, атомная бомба в Хиросиме… Родоский Колос, пирамиды Хеопса… И триста лет граненому стакану.

— Ты предпочитаешь ванну с солью из Мертвого моря или просто ароматическую? — появившись из ванной комнаты, «Робин Гуд» потряс банкой с сиреневым порошком, которую обнаружил на полке.

— Что ты мне порекомендуешь?

С тех пор, как их «чудодейственно» выпустили из тюрьмы при содействии мужика в спортивном костюме по кличке Адидас, а после еще и поселили в гостинице, в номер «люкс», он стал необыкновенно возбужден и крайне предупредителен.

Может, на его поведение влияло еще и то, что в коридоре гостиницы, поочередно сменяясь, дежурили охранники.

— Служба собственной безопасности, — пояснил коридорный, проводив их до дверей «люкса».

— Собственной — в смысле чьей? — уточнил тогда Ренат.

— Вы — почетные гости хозяина, — пояснил коридорный. — Вам — полагается.

— Что же тогда хозяин предпочитает в тюрьме прятаться, а не за спинами собственной безопасности?

Коридорный ничего не ответил и даже не стал дожидаться чаевых.

— Так какая ванна лучше? — любопытствовал теперь «Робин Гуд». Мне бы хотелось успокаивающую, а не бодрящую…

— Какая, на хер, ванна! — взревел Ренат. — Ванна — шманна. Ребята, друзья мои загибаются, их спасать надо.

— Вы, татары, степные жители. Все равно, что бедуины. Вы мыться не любите. Поэтому ваши женщины бреют себе волосы на теле… — начал «Робин Гуд» и тут увидел занесенный кулак. — Да ладно тебе, — попытался утихомирить Рената, — все уже сделано. Корешей твоих на ноги поставят, Адидас пообещал, сам видишь, какие у него связи. Ты бери пример с меня, отдыхай, в ванне понежься, после — массажик… Я тут в телефонном справочнике видел список услуг — массажистка имеется. Я, например, тайский — ненавижу. На кассете видел, как у них это делается. На фиг надо меня сиськами мыльными щекотать… А после подумаем, как ситуацию разрулить. И если хорошо подумаем, умно подумаем, может, ни тебя, ни меня не убьют в результате. Включая друзей.

Сержант чувствовал себя йогом, перед взором которого течет мутная река. После того, как застрелили капитана Комарова, дядю Колю, а он, сержант, поклялся отомстить, и прошлое, как и будущее, перестали существовать, а собственная жизнь поимела смысла не больше, чем плывущее по воде перышко болотной птицы кулик.

Прежде всего он добрался до дома и переоделся. Сверяясь по часам, поужинал вместе с мамой. Он знал — прежде, чем его спохватятся, пройдет не менее часа. Пятьдесят минут, постановил он для себя.

— Сынуля, — мама была пьяная, но уже без синих гематом на лице.

После того, как бывший участковый взял их под опеку, ни одна мразь не рискнула бы прикоснуться к его матери.

— Сынуля, кушай…

Жареные овечьи кишки с картошкой и грибами были его вторым после фрикаделек любимым блюдом. Тут главное — чтобы кишки были свежие, а, значит, вовремя подсуетиться и собрать их на бойне. Ну и, конечно, промыть — без сноровки не получится. А как мать их вымачивала перед жаркой — это ее секрет. Грибы и картошку умели готовить все, а вот — кишки…

Сержант мог запросто взять мяса или колбасу в ближайшем магазине. Но кишки казались ему вкуснее, потому что они были вкусными уже в детстве… Впрочем, прошлого для него теперь не существовало. Как и фрикаделек.

— Сынуля, ты совсем не жрешь, — сказала мама. — У тебя будет рахит. Или язва.

— Мама, я пообедал на службе.

Табельный автомат он закопал возле дома, забросав свежую землю мусором. В штатском и с оружием он привлек бы к себе внимание.

Пароход на реке. Он знал — именно там находится ЗЛО.

То самое ЗЛО, которое он чувствовал с самого первого вздоха, с первого вздоха новорожденного с обмотанной вокруг горла пуповиной, после шлепка по младенческой заднице, произведенным пожилой акушеркой, очень чувствительного шлепка, чувствовал кожей — сначала сандалетами неопределенного цвета на постоянно рвущемся ремешке, после — надевая в школу старые, пахнущие ногами прежнего владельца «туристические» ботинки, потом — зная, сколько стоит магнитофон «Айва» (стерео, выносные колонки, автопоиск… и такой крутой!), а ему никогда не купить…

Империя ЗЛА. Именно оттуда пришли убийцы дяди Коли. А теперь он, безвестный сержант, решает, что ЗЛУ — тоже пора заканчивать…

Но как пробраться на пароход?

Можно, конечно, взять лодку. Любую лодку. Но ОНИ, там, ждут любую лодку.

А чего — не ждут? Не ждут — собственную лодку. Они не ждут, что кто-то проникнет на судно на их же катере. Решение созрело.

— Сынуля, а чаю? Чаю с земляничными листиками.

— Мать, слушай, — он обратился к ней настолько резко, что в глазах ее мелькнул забытый уже страх — страх, что сейчас ударят. — Мамуля, слушай внимательно. Сюда придут менты… мои коллеги, станут меня искать. Ты — ничего не знаешь. Вернее, говори, что знаешь. Пришел, переоделся… А потом ушел неизвестно куда. Кстати, у меня там лежит книга — Комментарии к Уголовному кодексу. Полистай. Среди страниц вырезано место, а в нем деньги. Это доллары, мама. Их можно поменять на рубли. Там немного, но хватит.