Началось что-то невообразимое. Люди восклицали, мужчины вытягивали шеи из тесных воротничков, а женщины интересовались исподтишка, как будто прикрывая рот веером, если бы он у них имелся.

Сурок-юрист лишь продолжал молча указывать на «Робин Гуда».

— Законный владелец — он, — наконец подвел окончательный итог представитель юридической фирмы. — И я здесь нахожусь по его поручению. Теперь, когда предыдущие сделки дезавуированы, и акции вернулись законному владельцу…

— Наверняка где-то в холодильнике еще осталась белужья икра… — задумчиво пробормотал Паша-мореход.

— Как замечательно все кончилось! — Семен откусил от сосиски, политой кетчупом. — Мы — живы. Нас больше не преследуют… Это просто замечательно. Осталось только раздобыть немного денег, чтобы вернуться домой…

— Домой? — переспросил Ренат. — Мне, лично, возвращаться некуда. Мне вообще — дальше некуда. Фирма разорена, я все активы передал Трупину, а на счету — ни цента, ни даже копейки… Джипа — и того нет. Я надеялся продать тачку, а на вырученные деньги приобрести домик с видом на море. И сидеть на рассохшейся скамейке, наблюдая, как чье-то судно с ветром борется у мыса.

«Понт шумит за черной изгородью пиний, — процитировал он. — Дрозд щебечет в шевелюре кипариса… Если выпало в Империи родиться, лучше жить в глухой провинции у моря…» Блин, Митрич, ты рассказывал, на кладбище бомжи живут? Не мог бы за меня словечко замолвить, чтобы в коллектив взяли? Я бы научился собирать бутылки из-под пива. Вонючий был бы, пил напропалую и спал в теплых подъездах зимой и холодных склепах в зной…

— И писался во сне…

— Протекаю, говоришь? Но где же лужа? — как справедливо заметил Иосиф Бродский, хоть и еврей. — Чтобы лужу оставлял я, не бывало…

Они сидели на железнодорожном вокзале, куда их привезли. У Семена под брюками все еще оставались больничные кальсоны. После того, как все внимание сконцентрировалось на «Робин Гуде», тот, передавая представителю юридической фирмы, являющемуся поверенным в его делах, рюкзачок, набитый гипотетическими миллионами, пояснил:

— Эти люди мне помогали, — поочередно указав на всех троих друзей. — Только благодаря им, и я, и все документы… — слово документы он произнес точь в точь как юрист, — прибыли на место назначения. Прежде чем начнется наше собрание… Паша, — обратился он к Мореходу. — Не в службу, а в дружбу, ты там распорядись насчет чая… И чтобы волосок с их голов не упал, — добавил он и снова показал на троицу.

Подошел один из охранников. На катере их довезли до берега…

Последнее, что видел Дима, выходя из музыкального салона, где все собрались, так это Джессику.

Она обнимала «Робина» за плечи и что-то говорила ему, а губы ее казались влажными…

«И жаждущими», — злобно представил Дима. — Сука продажная.

До ушей его долетели слова:

— Ты же меня не «кинешь»? Я доставила сюда акции, и я их тебе добровольно отдала… Ты мне, кстати, с первого взгляда понравился…

— Это когда ты мне из рогатки в глаз целилась? — спросил «Добрый Малый».

Но Дима уже этого не услышал.

«Жалко, что не выстрелила тогда», — подумала Джессика, и этого не слышал никто.

По дороге на вокзал Семен попросил заехать ненадолго в один двор, так как ему надо было вернуть автомат.

— Это — мечта. — согласился Дима. — «Зелень лавра, доходящая до дрожи. Дверь распахнутая, пыльное оконце. Стул покинутый, оставленное ложе. Ткань, впитавшая полуденное солнце.» Хотел бы я когда-нибудь этакое придумать… Почему Бродский, почему не я?! Почему все им достается?

Семен нахохлился, как воробей, что обедал у зверей, и отрезал:

— Поезжай на вороной своей кобыле в дом гетер под городскую нашу стену.

Дай им цену, за которую любили, чтоб за ту же и оплакивали цену.

— «Вот и прожили мы больше половины. — подхватил Дима, — Как сказал мне старый раб перед таверной: «Мы, оглядываясь, видим лишь руины…» — Взгляд, конечно, очень варварский, но верный, — подвел итог дискуссии Ренат.

«Лицо городского масштаба» потрогало пальцем ударенный при аварии зуб. Зуб шатался. Но не выпал.

Из одной ноздри текла кровь. Он растер тыльной стороной ладони кровь по щеке, до уха, а потом этой же рукой к этому же уху поднес мобильный телефон, предварительно набрав номер:

— Вик Викторыч, — сказал он, когда соединение установилось, — в городе беспорядки. На меня совершено покушение, убит мой водитель. Ты его знал… Город захвачен террористами. Ну, не совсем еще захвачен, но вероятность такая имеется, — поправился он. — Да, именно, было осуществлено покушение на меня. Нет, я жив, раз сейчас по телефону говорю, только ранен. Это звенья одной цепи. Поджог театра, расстрел туристов из Москвы, которые в джипе приехали, верно, другие убийства… Да, Вик Викторыч, тебе лучше пока оставаться на пароходе. Там безопаснее. Но для того, чтобы восстановить порядок, мне необходимы особые полномочия. Назовем это антитеррористической операцией… Надо действовать решительно и без промедления. Нет, ни в коем случае не приезжай, будет опасно! Террористы только того и ждут, чтобы ты сошел на берег.

Неизвестно, сколько всего они приготовили, чтобы нас убить, и тебя конкретно. Я готов принять на себя руководство операцией. Моя жизнь принадлежит городу, ты знаешь, как я громких слов не люблю, но и тебе, Вик Викторыч, моя жизнь принадлежит в первую очередь. Да, понимаю, прошло время громких слов, но пришло время решительных поступков. Нет, это не имиджмейкер подсказал, я сам придумал. Спасибо за оказанное доверие, — заключил он будничным тоном, — я пришлю курьера на пароход, чтобы он привез подписанный вами приказ о моем назначении на исполнение твоих обязанностей… Временное, естественно. ВРИО. Ну, сокращенно так — ВРИ-О.

…Автобус со скрежетом распахнул дверцы-гармошки. Люди в касках и бронежилетах с трудом протискивались сквозь проем. Офицер, что руководил операцией, молча растопырил четыре пальца и показал налево. Еще четыре — и направо. По две пары бойцов стали обходить объект с флангов. Остальным командир указал — вперед!

Склеп купца Оверина был взят без единого выстрела. Лишь полоумный Пигва, вылизывающий пустой котелок, получил прикладом в голову, когда заверещал, испугавшись, что у него отберут остатки еды.

— Козлы, — успел сказать он прежде, чем его череп раскололся.

По завершению операции «Лицо городского масштаба» рапортовал:

— Викторыч, гнездо бандитов уничножено. Но главарям удалось просочиться. Начнем преследовать. А вам, Викторыч, лучше оставаться на пароходе до завершения операции.

— Тебя блевать не тянет после всего этого? — спросил один из «чистильщиков» в каске у другого.

— Работа такая. Мы ж — менты.

— Менты — от слова «менталитет». То есть, честь, совесть и «понятия» народа.

— Ты — образованный, тебе лучше знать. Хотя — блевать тянет и без образования. Но кому-то надо делать эту работу?

Они, сам знаешь, людей убили. И театр наш сожгли, а я в нем ни разу так и не побывал. А теперь и на мэра покушаются.

— Мне очень жаль, Димка, что твой спектакль не поставят в этом городе, — осторожно попытался приободрить товарища Семен.

— Жаль, что театр сгорел, а режиссер уехал… Но ведь есть и другие театры…

— Да никому я не нужен, — отмахнулся Дима. — Врал я вам. Хотел казаться, что у меня, как и у вас, жизнь тоже удалась. А-а-а… Семен Семеныч! — он хлопнул его по плечу. — Хоть тебе повезло. Трупина замочили, подозрения с нас сняты, долги твои испарились. Знаешь, — доверительно сказал он. — В твоем ресторане мойщик посуды не нужен?

— Два мойщика, — хмыкнул Ренат.

— Мужики, — глаза у Семена стали странно блестящими. — Все, что у меня есть… Ресторан там, кафе, четыре киоска…