Он выжидающе уставился на Ароса, отмечая, что близнец отдал ему дубликат: как выглядела записка, оставленная убийцей, никто, кроме короля и близнецов, не знал.

– Чего же? – искренне удивился Арос. – Все просто. Существует пророчество, которое гласит, что в год рождения Великого Героя, который будет чист в помыслах и деяниях своих, свершится великое пришествие Варлоу на эту землю, дабы править нами до скончания веков. И для того, чтобы войти в этот мир, Варлоу собирает земное тело по частям. Случайность это или нет, но начинает он именно с глаз.

– С глаз? – удивился Нино. – Почему именно с них?

– Чтобы с самого начала Варлоу мог наблюдать за тем, что творится в мире, в который он собирается прийти, и, конечно же, чтобы следить за тем самым героем.

– Но зачем?

– Затем, что его чистое сердце будет заключительной частью земного тела Варлоу.

– Вы серьезно? – Нино перевел непонимающий взгляд на Диаса. Тот казался совершенно невозмутимым.

– Серьезней некуда. Очаровательно, не находите? Даже немного лестно, что кто-то из наших драгоценных офицеров был выбран для того, чтобы стать глазами бога.

Нино нахмурился. За следующим поворотом оказалось светлее. Длинный коридор встретил их рядом высоких витражных окон. В солнечные дни это место пестрило всеми цветами радуги и было похоже на сказку, но сегодня, когда за окном проплывали тяжелые серые тучи, коридор выглядел жутко. Казалось, пол и стены покрыты тонким слоем пепла – настолько тусклыми были цвета. Жемчужный офицер шаркнул подошвой: ему даже пепел мерещился, а запаха дыма как не было, так и нет. Впервые Нино хотел, чтобы ему лгали.

– Они не могут приносить в жертву хранителей. Не понимаю, Велибриум хочет войны?

– А ты?

Вопрос Ароса застал его врасплох. Нино едва не проболтался о недавнем разговоре, когда он предупреждал остальных хранителей, что, если они ничего не предпримут, скоро их самих станут приносить в жертву. Но откуда Арос мог знать, о чем они говорили на том ужине? Неужели кто-то из хранителей проболтался?

– Нет.

– Правда? – наигранно удивленно спросил Арос. Он хитро улыбнулся, обнажая белоснежные зубы, и удивленно вскинул бровь. – А я слышал другое.

Жемчужный офицер отвел взгляд в сторону, будто его поймали с поличным, и заметил, что Диас остановился.

– Мне плевать, чему ты будешь верить, – негромко ответил Нино, но вопрос застывшего у окна близнеца заглушил его слова:

– Что это?

Они с Аросом остановились одновременно. Тон Диаса заставил Нино напрячься, и огромный коридор сузился для него до размеров окна. Когда они приблизились, взгляд зацепился за стремительно увеличивающееся угольное облако вдалеке. Сначала едва заметное, оно расползалось подобно чернильному пятну, окрашивая и без того безжизненное пыльное небо в черный, еще более хмурый и траурный цвет.

– Это дым? – не то вопрос, не то утверждение. Нино взглянул на близнецов, вглядывающихся вдаль: их лица тоже серые, с крупными прожилками-тенями, словно они за решеткой. – Там же Велибриум…

Черный дым, грозно клубившийся в небе, подбирался все ближе, и теперь Нино нисколько не сомневался, что где-то там бушует синий огонь.

Шон никогда не разорял осиные гнезда, но видел, как это делали Тесс и другие ребята. Он также помнил, что насекомые жалили больно и несколько раз. А доставалось даже тем, кто просто оказывался рядом.

Велибриум напоминал ему осиное гнездо. Огромное, жужжащее, страшное. И после того как разошелся слух, что именно Дэймон и его последователи стоят за ритуальным убийством аметистового офицера, послушники превратились в рой рассерженных ос, стоять на пути у которого Шону не хватило бы духу.

С самого утра у него не было времени даже присесть – новые поручения давали сразу, только он заканчивал с предыдущим. Но мысли об убийстве драгоценного офицера не оставляли его. Шон слышал столько легенд о магических камнях и их хранителях, когда жил в Апсаре, воображал, что он и соседские мальчишки – воины короля. Неуязвимые, смелые, сильные. А теперь один из них мертв, и в этом повинны люди, среди которых он живет.

Шон шагнул к окну и отодвинул занавески. На небе ни облачка, но спешащие по делам послушники скрывались из виду так быстро, словно на Велибриум вот-вот обрушится страшный ливень. Их белоснежные облачения намокнут, испачкаются в грязи, а ведь это так вызывающе, так непростительно. Другое дело, если одежду замарает кровь…

– Ты идешь? – кучерявый сосед замер у двери, и Шон нехотя кивнул. Праздничную службу не пропустить, как ни старайся. Он уже думал об этом, лежа утром в постели: идти придется, даже если у него есть дела поважнее.

Они не говорили друг с другом. Спустились на первый этаж и ступили на выложенную плитами дорожку в полной тишине, как если бы вообще шли порознь. Шон украдкой взглянул на идущего рядом соседа и поджал губы. Молчаливый и щуплый, тот двигался так же быстро, как и остальные послушники, почуявшие надвигающийся дождь. Только его облачение красное. Такое же, как и у Шона: чистые, надушенные благовониями длинная рубаха и брюки. Сегодня так были одеты все мальчики.

– С дороги, с дороги!

Шон отпрянул в сторону. Между ним и кучерявым адептом один за другим пронеслись ребята постарше. В следующую секунду, остановившись и развернувшись к ним лицом, они рассмеялись. Но царящая на улице суета поглотила молодые голоса, растворила в потоке шума, и, похоже, никто, кроме Шона, не услышал их смех.

– Поторопись, ты же не хочешь опоздать? – на его плечо с размаху легла чья-то рука. Шон стиснул зубы, когда чужие пальцы с силой впились в кожу.

Гнев и страх, накопившиеся за последние дни, придали ему сил. Он не издал ни звука, хотя было больно. Шон даже подумал, что останется синяк.

– Пусти! – он смерил стоящего рядом задиру недобрым взглядом и дернул плечом, высвобождаясь. Шон знал, что его не ударят. Не здесь.

– Идем, Бо! Слышишь? Давай, – один из стоящих позади ребят окликнул своего приятеля, и тот, ухмыльнувшись, вернулся к дружкам.

Когда они ушли, Шон почувствовал, как сильно задрожали руки. Он скрестил их на груди, чтобы было не так заметно, и обернулся в сторону старого храма. Полуденную службу для них проведут именно в нем: в огромном, сером, как скала, здании, которое украсили красными лентами и живыми цветами.

Сосед стоял как ни в чем не бывало.

– Тебя не тронули? – спросил Шон, искоса взглянув на мальчика. Сначала он хотел узнать, почему тот не вступился за него, но быстро передумал. Они не были друзьями, но Шон вообще не помнил, чтобы когда-нибудь видел соседа в компании других ребят.

– С чего бы?

От возмущения Шон нахмурился, но уже через секунду взял себя в руки. Ему незачем ссориться с единственным сверстником, который его не сторонится. Вместо этого он улыбнулся, и они, не сговариваясь, двинулись в сторону храма. Про себя Шон решил, что больше никогда и ни за что не поделится с ним чем-то по-настоящему важным.

В храме стоял полумрак. Скамьи, обычно располагавшиеся в конце зала, вынесли на улицу, а широкие окна со светлыми деревянными рамами завесили тканью. Только пламя от восковых свечей, размещенных по кругу, освещало просторное помещение.

Шон занял место у выхода, ближе к окну, и опустился на колени. Он услышал, как закрылась дверь, когда в зал вошли последние адепты, и повернулся к алтарю. Святой отец поднял над головой золотую чашу и произнес благодарственную молитву. Две дюжины ребят возрастом от пяти до десяти лет в одинаковых ярко-красных одеяниях произнесли ее вслед за ним.

Тихий монотонный голос священника навевал сонливость. В моменты, когда требовалось закрыть глаза и помолиться, Шон едва ворочал языком. Велибриум не казался ему безопасным местом, но во время подобных служб, когда жгли мерад², а зал завешивали со всех сторон, превращая помещение в теплое и уютное гнездо, тревоги отступали. Шон больше не боялся того, что подстерегало его на улице. Вся его жизнь, все мысли и стремления сужались до размеров старого зала.