Затаив дыхание, Шон следил за тем, что они станут делать дальше, и когда понял, что слухи правдивы и старый дуб действительно хотят спилить, волосы у него встали дыбом. Под Мордастиком он похоронил свою первую жертву, там же собирался запрятать и вторую. И если пень выкорчуют, все пропало. Они найдут ее и о том, что он сделал, узнают все!

Не обращая внимания на пульсирующую боль, Шон как безумный сбежал с лестницы и вышел на улицу. Лицо горело; особенно горячими казались уши. В нерешительности остановившись на полпути к Мордастику, Шон ошарашено смотрел на происходящее и не понимал, что ему делать.

– Простите, а что с дубом? – вопрос, больший похожий на писк, вырвался непроизвольно, и проходящий рядом послушник – высокий и худощавый – остановился и тоже взглянул на Мордастика.

Шон почувствовал, как кровь отлила от лица, когда рабочие подошли к старому дереву и взглянули на корни.

– Какой любопытный, – цокнул стоящий рядом мужчина: теперь все его внимание переключилось на Шона. – А ты почему не работаешь? Где твой паха, сынок?

Шон мотнул головой, поклонился и со всех ног бросился бежать. Его сегодняшний паха – наставник – конюх, и опоздание к нему могло вылиться в серьезное наказание. А все из-за Мордастика, кукол и тех мужчин, которые решили спилить дуб именно сегодня.

Пробегая мимо старого приятеля, Шон не улыбнулся Мордастику, как раньше, а хмуро и разочарованно покосился на него. Если бы он только знал, чем все закончится, ни за что не стал бы хоронить своих жертв под деревом. А ведь Мордастик сам подал ему эту идею. В одно из наказаний Шон и остальные сбежавшие с вечерней службы ребята должны были перекопать землю у старого дуба. Но не лопатами, а короткими палками, у которых на конце была изогнутая металлическая пластина, напоминающая огромный коготь. Ночью, когда все ушли, мальчик пробрался к дереву, быстро отрыл яму у самого подножия и сунул в нее изуродованную куклу. С того дня Шон спал спокойно, а оказалось, что Мордастик выдал его тайну.

Шон сбавил шаг, когда почувствовал, что запыхался, и снял с себя накидку. Сложив ее, мальчик прищурился и взглянул на небо: сегодня намного теплее, чем вчера. И зачем он только потащил с собой верхнюю одежду?

Настроение окончательно испортилось. Шон вспомнил и о неудобной обуви, и о том, что так и не зашел к Старому Жуку, а его башмаки отправились на помойку. Грустно вздохнув, мальчик зажмурился и задрал голову вверх, подставляя лицо под теплые лучи. Солнце согрело его, Шон на секунду даже подумал, что по-настоящему обняло, и на глаза навернулись слезы.

Раньше, когда Шон еще жил в Апсаре, ему казалось, что он очень одинок. И только перебравшись в Велибриум, мальчик понял, что значит по-настоящему быть одиноким и каково это, когда до тебя никому нет дела. Подружиться со сверстниками он не смог, да и после того, как его осмеяли за странный говор, к Шону одно за другим стали липнуть обидные прозвища. Ну и кто станет дружить с таким неудачником? Шон даже кукол этих мучил только для того, чтобы ровесники приняли его. А оно вот как обернулось. Мальчик уронил лицо в ладони и глухо замычал, сдерживая крик.

Что бы он ни делал, как бы ни старался, для всех он так и останется никем. Редко кто из послушников будет звать его по имени, и в конечном итоге Шон и сам забудет, как его зовут. Смахнув с глаз выступившие слезы, мальчик шмыгнул носом и вновь ускорил шаг. Отец учил его не плакать по пустякам, но, вспомнив о родителях, Шон не сдержался. Если бы он только знал, что без них будет так плохо, ни за что не уехал бы из родной деревни.

На подходе к конюшне мальчик остановился, чтобы отдышаться и привести себя в порядок: он вытер нос, заправил выбившуюся рубашку и закатал рукава. Надеясь, что никто не обратит внимания на его припухшие глаза, Шон прошел через узкий дворик и заглянул в конюшню.

– Вот он, смотрите! – весело воскликнул мальчишка, с которым он столкнулся у самого входа. Его громкий голос заставил Шона поморщиться, – Отходи, Шонан. Видишь, воду несу! Проваливай с дороги, тупица!

Розовощекий послушник сделал резкий выпад в сторону Шона и разлил немного воды. Из конюшни послышались сдержанные смешки.

– Ты полный тупица! Я же из-за тебя разлил!

Шон пожал плечами. Он не имел к случившемуся никакого отношения, но стоящий перед ним мальчишка на несколько лет старше, а еще такой толстый, что мог запросто раздавить Шона. Мысль о том, чтобы превратиться в лепешку прямо на пороге конюшни в ужасных жмущих башмаках, рассмешила его, и Шон с трудом сдержал нервную улыбку.

– Чего застыли? Работы не хватает?

Шон узнал этот голос, обернулся и увидел сердитого конюха, которого больше заинтересовала лужа на земле, нежели сам мальчик.

– Ты балбес! Я сколько раз говорил, чтобы ты носил воду аккуратнее? – отвесив розовощекому послушнику подзатыльник, сухопарый паха взглянул на Шона.

– Но он толкнул меня!

От такой наглой лжи у Шона перехватило дыхание:

– Неправда!

– Чем докажешь? У меня есть свидетели! – розовощекий, лицо которого пылало уже алым цветом, указал на ребят в конюшне, и те с радостью принялись его выгораживать.

Покрытое веснушками лицо конюха скривилось от поднявшегося шума. Мужчина схватил Шона и задиру за уши и с такой силой дернул, что оба закричали, моля о пощаде.

– Быстро за работу, а то сейчас возьму палку и мало никому не покажется!

Шон прижал ладонь к горящему уху, но уйти не успел. Мужчина схватил его за шиворот и поинтересовался, где именно задержался мальчик. Шон замялся, придумывая оправдание, но на удивление конюх сам пришел на помощь:

– Чего мямлишь? Помогал отцу Грэму?

Шон с готовностью кивнул.

– А где он? У себя?

В следующий раз, чтобы получить от мальчика внятный ответ, конюху пришлось встряхнуть его, словно набитую камнями погремушку.

– Он в роще, у Северного храма, – пропищал Шон, прикрывая голову руками. Конюх наотмашь ударил его несколько раз, и дети боязливо притихли.

– Ах ты паршивец! А как ты тогда помогал?

Втолкнув Шона в конюшню, паха пригрозил и остальным, поэтому тут же загремели ведра, заскрипели створки окон, розовощекий задира снова взялся носить воду, но Шон-то знал – стоит конюху отвлечься, как дети тут же бросят работу.

– Надо почистить стойла. Давай, бери щетку, ведро, – паха обвел указательным пальцем почти всю конюшню и направился в комнату для дежурного конюха. Шон заметил, как заулыбались находящиеся неподалеку мальчишки, и со вздохом направился за лопатой и щетками.

Если бы его пахой назначили Старого Жука, Шон бы перебирал сейчас одежду или помогал наводить порядок в логове старика: все лучше, чем убирать навоз под пристальным взглядом ребят постарше. Перепалку с розовощеким ему точно припомнят, и повезет еще, если к Шону не прилипнет новое обидное прозвище.

– Навозный жук, – прошептал моющий окна мальчишка, и стоящие рядом ребята согнулись пополам, будто вот-вот разразятся приступом хохота.

Шон пропустил эти слова мимо ушей, взял лопату для навоза, ведро и зашел в крайнее стойло. Снова послышался голос конюха, но теперь Шон только любопытно выглянул из своего убежища, чтобы понаблюдать за тем, как мужчина отчитает кого-то из его обидчиков.

Рядом с конюхом стояла Малышка Бэт. Как обычно угрюмая и нелюдимая, она скрестила руки на груди и обвела помещение скучающим взглядом. Попадаться ей на глаза Шону не хотелось, поэтому мальчик бесшумно юркнул к стене и пригнулся. Бэт была не только уродливой, но еще и жестокой. Старик Грэм предупреждал Шона, что следует остерегаться красивых людей, потому что обычно за милым личиком скрывалась жестокая и уродливая душа. Но внешность Бэт была неискаженным ее отражением. Тонкие, почти бесцветные изогнутые в кривой усмешке губы были олицетворением жестокости, прищуренные, глубоко посаженные глаза – признак зависти, а круглое, почти всегда грязное лицо с поличным выдавало ее жадность. Он будет трусом, если признается, что боится ее, но Шона передернуло даже от одной мысли о Малышке Бэт, а ведь она стояла неподалеку. Стоило только поднять голову, и он увидит ее прямо перед собой.