Вишневский был доволен результатами лечения. Но сегодня его привёл сюда не столько врачебный долг, сколько глубокое чувство. Надежда Андреевна стала вдовой, то есть — вновь свободной в своём выборе женщиной, и на этот её новый выбор он рассчитывал весьма серьёзно повлиять.

С утра лекарь перепробовал несколько мазей для массажа, проделал упражнения с пальцами и руками. Теперь они казались ему сильными, гибкими и тёплыми, точно заряженными электричеством. Он начнёт с ноги, потом предложит ей общий массаж корпуса, дабы устранить последствия воспаления лёгких, потом проведёт два-три особенных приёма, и она не устоит. Не может такого быть, чтобы эта прелестная женщина, ведя жизнь в кругу мужчин, никогда ни с одним из них ни разу...

Все началось как обычно. Массаж контуженой голени, колена и бёдра лекарь провёл спокойно и уверенно. Она согласилась, что теперь можно размять мышцы спины, и сняла рубашку. От мягких нажатий его ладоней, от похлопываний и поглаживаний по телу разливалась истома. Она будто бы медленно погружалась в горячий омут, а пришла в себя, когда пальцы лекаря нежно сжали ей соски.

   — О нет, сударь! — В мгновенье ока Надежда вскочила на ноги, схватила свою рубашку, лежавшую в изголовье, и стала надевать. — Ради всех святых, вот этого не нужно! Ваш массаж — от бога Эрота, а вовсе не от врачевателя Гиппократа...

   — Чего вы боитесь, Надежда Андреевна? — Он уже держал её за плечи и повелительно заглядывал ей в глаза.

   — Вы злоупотребили моим доверием!

   — Разве?

   — Да. Я не давала вам повода. Тем более вы — врач. Вы не можете так себя вести. — Она затянула у ворота своей мужской рубахи шёлковый шнурок.

   — А если я скажу, что делаю вам предложение руки и сердца и готов сегодня объявить об этом в обществе?

Надежда усмехнулась:

   — Оригинальный способ сватовства вы изобрели...

   — Не более оригинальный, чем вы — жить и действовать в этом мире! — парировал Вишневский. — Уверен, мы будем прекрасной парой. Ведь понимаете же вы, что рано или поздно вам придётся вернуться в дом, к своей истинной, женской, ипостаси.

   — Да, иногда я думаю об этом. Но я люблю другого человека.

   — Вы любите? — Вишневский безмерно удивился. — Кого?

   — Знать его имя вам незачем. Скажу только, что он — офицер, мы были вместе на Бородинском поле. Пот и кровь войны связывают нас крепче всяких клятв и обещаний.

   — Но эта война ещё не кончилась. — Он посмотрел на Надежду значительно. — Дай Бог вашему избраннику уцелеть в её новых схватках. А я жил, живу и буду жить здесь. Приезжайте, Надежда Андреевна! Остаюсь вашим покорным слугою...

Лекарь Вишневский низко поклонился ей, взял свой чёрный саквояж и вышел из комнаты.

Резервный эскадрон Литовского уланского полка под командованием штабс-ротмистра Ржонсницкого двигался по дороге от местечка Бяла Подласка к Варшаве. Надежда, как второй по старшинству в нём офицер, ехала «в замке», наблюдая за колонной улан с тыла. Польский ландшафт здесь напоминал ей Волынь и Подолию, где она, служа в гусарах, поездила когда-то немало. Те же ровные пространства полей и небольшие перелески, те же крестьянские дома, выбеленные известью.

Эскадрон шёл то рысью, то шагом. Лошади, недавно пригнанные из ремонта, были бодрыми и свежими. Солдаты, получившие третнее сентябрьское жалованье на две недели раньше и по увеличенному расчёту в связи с заграничным походом, смотрели весело. За спиной у них оставалась Россия, трудно пережившая 1812 год, а впереди лежала благоустроенная Европа, по которой предстояло им пройти победным маршем и освободить её от французов.

Впрочем, мысли самой Надежды были не такими радужными. Ей вспоминался разговор с фельдмаршалом Кутузовым. Как и предрекал великий полководец, она через три дня будет в Варшаве, но князя нет в живых, и праздновать там победу без него ей почему-то не хочется. Совсем другой была бы её служба и карьера при нём, главнокомандующем русской армии. Теперь же, когда этот пост занял Барклай-де-Толли, делать в штабе главнокомандующего ей нечего. «Ледовитый немец» и раньше давал понять офицеру Александрову, что для него вся эта история — не более чем шутка государя...

Варшаву уланы прошли не останавливаясь. Отряд лёгкой кавалерии полковника Степанова, в котором числился эскадрон Литовского полка, отправился к крепости Модлин, осаждённой русскими войсками, и прибыл туда 10 августа 1813 года. Отряд встретил генерал-лейтенант Клейнмихель, высокий, грузный человек весьма мрачного вида. Он командовал резервными батальонами пехоты, обложившими крепость. Собрав офицеров вновь прибывшего отряда конницы, генерал кратко обрисовал им ситуацию с осадой и больше всего внимания уделил организации здесь правильной фрунтовой службы, которую почитал главным основанием военного дела.

Удивлённые педагогическим уклоном его речи, кавалеристы ничего не понимали, пока кто-то из ординарцев не шепнул им, что Клейнмихель не боевой генерал, а столичный, уже двадцать два года является директором кадетского корпуса и здесь находится по особому распоряжению царя. Молодые офицеры приуныли. Всё это означало, что император Александр I решительных боевых действий у крепости не планирует. Ни атак, ни штурмов при Модлине не будет, и, следовательно, отличиться в настоящем бою им не придётся.

После встречи с генералом все отправились осматривать позиции войск и место, отведённое для размещения кавалерии. Издали крепость выглядела очень грозно. Её укрепления, частью блиндированные, частью земляные насыпные, возвышались над водами двух рек: Вислы и Наревы. Она господствовала над местностью и представляла угрозу для коммуникаций русской армии, давно занявшей Польшу и ушедшей дальше — на Рейн и Одер, в Германию.

По воле Наполеона в течение 1808 — 1812 годов Модлин был превращён в первоклассное фортификационное сооружение герцогства Варшавского. Здесь имелся большой арсенал, артиллерийские, провиантские и комиссариатские склады с огромными запасами. Гарнизон не испытывал никаких трудностей и держался стойко. Живописную группу русских кавалеристов, выехавших на поле перед пятиугольным Казунским фортом, осаждённые приветствовали огнём из нескольких орудий. Но ядра просвистели над головами улан и конноегерей, не причинив им вреда. Обмениваясь шутками по поводу глазомера здешних канониров, офицеры возвратились к своим подразделениям. Их служба у Модлина началась.

Лагерь резервного эскадрона Литовского полка был оборудован согласно всем требованиям устава. Но вместо палаток солдаты и офицеры жили в землянках, вырытых на всхолмлённом берегу Наревы. Коновязи располагались чуть дальше, на пойменных лугах, где было ещё много сочной густой травы, и лошади наедались ею до отвала.

Надежда командовала полуэскадроном: первым и вторым взводами — и расположилась довольно комфортабельно. У неё была отдельная землянка. Там имелось ложе, устроенное из досок и сухого сена, покрытое цветастым бархатным ковром, и большая подушка из чёрного сафьяна. Здесь Надежда завтракала, выпивая чашку кофе с чёрным хлебом, читала, отдыхала после суточных дежурств и писала свою книгу о несчастной любви дочери чиновника Елены к провинциальному прожигателю жизни Лидину.

Иногда она так погружалась в мир своих воспоминаний, что забывала обо всём. Даже гром пушек с крепостных стен не мешал ей. Слова, которые она искала для точного выражения своих мыслей и чувств, фразы, которые она складывала из этих слов, — все уже было записано в тетрадь и подчинено некой главной идее. Но вдруг работа её остановилась. Тетрадь кончилась, и взять новую было негде. Маркитанты, бывшие с русскими войсками у Модлина, по непонятной для Надежды причине не торговали писчебумажными принадлежностями.