Поначалу с ним в поездку к родственникам собиралась и жена Надежда, да лекарь отсоветовал. Путь лежал неблизкий, а супруга Чернова была на сносях. Ждали они своего первенца, и потому Василий думал сейчас о молодой жене: как она там?
Лошадки бежали по накатанному тракту быстро. За полчаса выходило вёрст четырнадцать, не менее. Но Чернов всё равно изредка постукивал концом своей трости в широкую спину кучера: «Шевелись, братец. Вожжи не опускай!» Тот, не оборачиваясь к барину, щёлкал кнутом. «Вятки» прибавляли ходу, но потом опять сбивались на свой обычный аллюр.
Василий решил ехать не к себе, в дом у Покровской церкви, а прямо к тестю, на улицу Владимирскую. Жену он отвёз туда перед поездкой в Камбарку, чтобы была под присмотром. У Андрея Васильевича Дурова полно женской прислуги, да и тёща тоже там, вернулась недавно от своей родни в Полтавской губернии. Как будто тревожиться не о чем, все Надежде помогут. Но ведь это первые роды, и лекарь Вишневский предупредил его, что случиться может всякое.
Дворовый человек Дуровых Пётр Васильев открыл ему ворота усадьбы. Он сразу сказал, что барин вовремя приехал, так как сегодня в полдень у молодой барыни начались родовые схватки, и здесь уже давно находится повивальная бабка, а час назад прибыл и лекарь.
Чернов распорядился отнести в дом тестя подарки от деревенских родственников и отпустил кучера. В прихожей он сбросил на руки лакея форменную шинель и вошёл в зал. Ускорить шаги его заставил приглушённый крик. Кричала Надежда. Хотя её уложили рожать в самой дальней комнате, этот крик, исполненный боли и страха, разнёсся по всему первому этажу.
Не вполне владея собой, Василий кинулся в комнату к Надежде. Первое, что поразило его, было белое как снег, запрокинутое вверх и покрытое испариной лицо жены. Она лежала на высоких подушках, подложенных ей под спину и под голову, и быстро, шумно дышала.
Только Чернов хотел возмутиться действиями лекаря, даже не пытающегося облегчить страдания, как Вишневский схватил его за руку и вытолкал в коридор. Придерживая за собою дверь, он довольно грубо сказал Василию, чтоб он не вздумал соваться сюда ещё раз, что это зрелище не для него.
— Но, сударь, позвольте! — Чернов уцепился за лямку длинного лекарского фартука. — Надо же что-то делать! Она... Она умирает!
Вишневский посмотрел на него сквозь стёкла очков как на сумасшедшего:
— Да всё в порядке, господин Чернов! Воды отошли. Сердцебиение плода прослушивается. Схватки уже идут через одну-две минуты...
— А когда... — заговорил снова Чернов.
— Скоро! — отрезал лекарь и с силой захлопнул дверь.
Сперва Надежда, лежавшая в одной рубашке на кушетке в бывшей детской комнате, стеснялась молодого лекаря, когда он подходил к ней щупать пульс, вытирать пот со лба, прикладывать стетоскоп к животу. Но через три часа ей уже было абсолютно всё равно. Роды затягивались, и она, обессиленная болями, плохо воспринимала происходящее.
Иван появился на свет Божий около полуночи. Надежда услышала лёгкий шлепок, потом плач ребёнка. Повитуха, держа в руках маленькое красное тельце, показала ей его: «Мальчик у вас родился, матушка барыня Надежда Андреевна, мальчик...»
Его купали в большом тазу с тёплой водой, заворачивали в пелёнки. Ей положили на живот бычий пузырь со льдом, дали чашку крепкого горячего чая, разбавленного ромом, укутали большим пуховым платком и помогли сесть.
Всё это время Надежде чудилось, что её терзает какая-то сила, бешеная, немилосердная и коварная, а она борется с ней за собственную жизнь и жизнь своего ребёнка. Но теперь эта сила отступила, и её мальчик здесь, в этом мире. Стихли крики и скрежеты. Пришло полное успокоение, и она наслаждалась им.
Дом, населённый многими людьми, в эти минуты просыпался. Хлопали двери, стучали чьи-то каблуки, раздавались взволнованные голоса. Все они шли сюда, к ней в комнату, где свершилось таинство природы.
— Дайте мне его! — попросила Надежда у повивальной бабки, распуская шнур на вороте рубашки. Та подала ей обмытого, сияющего чистотой младенца, и Надежда приложила его к груди.
Мальчик тотчас начал сосать. В первый миг она застонала от новой боли, похожей на укол иглы. Но потом слёзы умиления покатились по её щекам потому, что эта боль была сладкая...
Месяц после родов Надежда провела у отца. В последний день Святок мальчика крестили. Восприемником был Андрей Васильевич. Дуровы, радуясь рождению первого своего внука, устроили дома большой приём. Вся городская знать побывала у городничего города Сарапула. А купечество, как водится, по этому случаю кланялось ему разными подарками, включая сахарные головы, бочонок сельди, свёртки шёлка и штуку сукна.
Ваня родился крепким и здоровым. Он много ел и быстро рос. Надежда кормила его сама, но скоро молока стало не хватать, и пришлось взять кормилицу. В няни к барчуку определили дворовую девушку Дуровых Наталью. Она же и переехала с молодой барыней в дом на Большой Покровской улице, арендованный Черновыми сразу после свадьбы. Василий наконец-то закончил его обустройство, которое слишком затянулось из-за частых его отъездов по служебным делам.
Появление ребёнка, пусть желанного и любимого, внесло изменения в жизнь молодой семьи. Надежда, дотоле с обожанием смотревшая на мужа, теперь всецело была занята сыном, и Василий с досадой почувствовал, что оказался оттеснённым на второй план.
Зато у родителей Надежда встречала поддержку и понимание. Андрей Васильевич был без ума от внука. Анастасия Ивановна, обычно весьма суровая к старшей дочери, оттаяла. Она находила, что роды благотворно повлияли на характер Надежды и она забыла свои прежние мальчишеские замашки. Во всяком случае, почти месяц не заходила на конюшню к молодому жеребцу Алкиду, которого — это же надо такому быть! — сумела приручить ещё до своей свадьбы.
В доме Дуровых было шумно. По комнатам бегал трёхлетний брат Надежды — Василий. Нянька сидела с её двухлетней сестрой Евгенией, большой плаксой и капризулей. Теперь появился грудничок Иван. Опыт вскармливания младенцев сблизил Анастасию Ивановну с Надеждой. Их беседы стали более доверительными. Мать советовала дочери прекратить кормление после трёх месяцев и перетянуть грудь, чтобы сохранить стройную фигуру и быть всегда привлекательной для мужа.
Сама Анастасия Ивановна смолоду была очень хороша собой. В четырнадцать лет она, прельстившись красой офицерского мундира, бежала из дома отца, важного украинского пана, с ротмистром Полтавского легкоконного полка Андреем Дуровым, который был старше её на десять лет. В шестнадцать родила своего первенца — дочь Надежду — и много лет была счастлива в браке.
Закат молодости и утрата былой красоты доставили ей горечь необычайную. У Андрея Васильевича появилась тайная содержанка, прелестная восемнадцатилетняя мещаночка, дочка красильщика. Анастасия Ивановна узнала об этом благодаря сообщению одной из своих лучших подруг, и муки ревности отравили ей жизнь. Надежда её успокаивала. Она считала, что ревновать нечего, это — обычные мужские прихоти, о которых сама же матушка ей и рассказывала. Ведь не собирается отец разводиться, оставлять семью, детей. Наоборот, он стал их любить сильнее.
Вот такой всепоглощающей любви к сыну она не находила у мужа. Бывало, Надежда, услышав громкий плач в детской, покидала супружеское ложе, бросалась к ребёнку. Василий злился, надувал губы, говорил, что в детской спит няня, а место жены — рядом с мужем.
Он не принимал объяснений Надежды, когда она говорила, какое чувство испытала, первый раз увидев своего сына. Конечно, это была любовь, но крепко замешенная на страхе за маленькое существо. Его жизнь казалась ей похожей на тонкое пламя свечи. Один порыв ветра — и оно погаснет.
С этим чувством она целый год переходила от одного события к другому и радовалась, что пламя разгорается всё сильней. Ваня стал держать голову. Ваня начал ползать по ковру в детской. У Вани вышли два первых зуба. Ваня, держась за её руки, сделал первый шаг. Ваня пошёл сам...
