За время её краткой службы в ординарцах у Коновницына от ежедневных скачек по полям и дорогам жеребец так отощал, что стал похож на борзую собаку. Вместо новой поездки Надежда расседлала его, надела недоуздок и выпустила пастись на луг, где ходили по высокой траве лошади их эскадрона. В ожидании генеральной битвы свою единственную строевую лошадь следовало беречь как зеницу ока.
Пушки на обширном и ровном пространстве у рек Колочи, Каменки и Войны, выбранном князем Голенищевым-Кутузовым для сражения с французами, впервые заговорили 24 августа 1812 года. Начались боевые действия у Шевардинского редута. К этому редуту, построенному за два дня на одном из холмов к юго-востоку от деревни Шевардино, шёл от Колоцкого монастыря, мужественно отбиваясь от наседающего противника, арьергард генерала Коновницына. Литовские уланы и ахтырские гусары, также бывшие в составе этого отряда, подойдя к деревне Ельня, оказались под прицельным огнём вражеской артиллерии.
Картечный снаряд попал в землю слева от Надежды. Столб песка, камней и дыма поднялся вверх чуть ли не у ног Зеланта, и он, сделав невероятный скачок в сторону, спас её и себя от засвистевших вокруг картечных пуль. Но всё же сила ударной волны, обрушившейся на них, была очень велика. Надежда покачнулась в седле, в глазах у неё потемнело, и резкая боль в левой ноге повыше колена заставила её громко вскрикнуть. Может быть, она и упала бы на землю, под копыта взбесившихся лошадей своего взвода, но её унтер-офицер Кумачов, ехавший рядом с командиром, успел схватить Зеланта за повод. Обняв поручика Александрова за плечи, он вывез его из боя.
В сражении у Шевардина литовские уланы потеряли убитыми более двадцати нижних чинов и тридцати строевых лошадей. Ранены были, кроме Надежды, два унтер-офицера и семнадцать рядовых, восемнадцать лошадей. Ещё шесть человек и шесть лошадей пропали без вести[79]. Вечером полк перешёл от Шевардинского редута на главные позиции русской армии, уже приготовившейся к Бородинской баталии.
Полкам 4-го кавкорпуса графа Сиверса было отведено место на левом фланге, в глубине и как бы между Центральной батареей и деревней Семёновское. Литовские уланы находились ближе к батарее, ахтырские гусары — ближе к деревне. Перед ними в первой линии стояли полки 7-го пехотного корпуса. Огня на бивуаках не разводили. Офицеры эскадрона полковника Скорульского разместились в шалаше, наскоро сделанном из веток. Правда, в нём было много сена, и спать на голой земле им не пришлось.
Надежда, сойдя с лошади, доковыляла до шалаша, опираясь на свою саблю. Серые походные рейтузы на левой ноге над коленом были у неё разорваны. Там запеклась кровь. Нога болела нестерпимо. Рухнув на кипу сена, она стала расстёгивать боковые пуговицы на рейтузах, чтобы осмотреть свою рану, и с трудом отодрала ткань, прилипшую вместе с кровью к коленке.
Здесь, видимо, задела её картечная пуля, пройдя по касательной и оставив на коже глубокий и рваный след. Нога же вся, от ступни до бедра, почернела и распухла.
В шалаш забрался Подъямпольский. Он, как бывалый воин, сразу понял, в чём тут дело:
— Александр, это — контузия, да ещё и какая! Тебе надо тотчас в лазарет.
— Но ведь я могу ездить верхом, Пётр Сидорович, — возразила ему Надежда. — Мне больно только наступать на эту ногу.
— Говорю тебе, ступай в лазарет.
— Не поеду!
— Почему?
Она молча опустила голову. Эскадронный командир сел рядом с Надеждой на сено и заглянул ей в лицо. В наступающих сумерках она увидела, как блестят его глаза, полные сочувствия. Впервые за все годы их знакомства ротмистр взял её за руку и сжал ладонь.
— Пойми, я не хочу, чтобы тебя убили, — сказал он.
— Смерти я не боюсь.
— Ты думаешь, что сможешь геройствовать здесь, как под стенами Смоленска? Ошибаешься, мой друг. Тут будет просто мясорубка... — Подъямпольский замолчал на минуту. — Да, мясорубка, и больше ничего. Не сабли, любимые тобой, станут здесь благородно звенеть, а картечь и пули — визжать. Твоя ли это судьба — погибнуть от картечи? Тебе должно умирать тихо и спокойно, на постели, в кругу детей своих и внуков...
— Моя судьба — быть теперь на поле Бородинском, ротмистр! — Она посмотрела ему прямо в глаза.
— Ты так решил?
— Да. Людская молва никогда ко мне не будет благосклонной, я знаю. По мнению невежд, кои вечно преобладают в обществе, поступок мой — и дик и странен. Но может быть, ужасная сия кампания и схватка здесь, что будет выше сил человеческих, даст мне шанс для объяснения с ними. Хоть один шанс...
Ночь у Бородина с 25-го на 26 августа 1812 года была очень холодной и ветреной. Шалаш, где спали офицеры эскадрона полковника Скорульского, продувало насквозь. Сначала Надежда, выпив с друзьями рома, согрелась и уснула. Но среди ночи опять заломило у неё ногу, холод легко пробрался под летнюю шинель, и до рассвета она уже не смыкала глаз. Подъямпольский, Чернявский и Семён Торнезио крепко спали, завернувшись в свои тёплые шинели на меху. Надежда им завидовала и вздыхала. Она передала с денщиком ротмистра, вчера побывавшим в лагере, чтоб Зануденко доставил ей сюда зимнюю шинель и перчатки, но разве этот олух заботился когда-нибудь по-настоящему о своём офицере...
На исходе шестого часа утра 26 августа французские батареи открыли канонаду по Багратионовым флешам, что располагались левее деревни Семёновское. Около семи часов утра две вражеские дивизии двинулись в атаку на флеши, везя с собой тридцать пушек. После упорного боя флешь была захвачена ими, но потом вновь освобождена штыковой атакой гренадер графа Воронцова и пехотинцев из 27-й дивизии. Для преследования противника генерал-майор Сиверс отрядил ахтырских гусар и новороссийских драгун.
Литовские уланы вступили в бой чуть позже, в девять часов утра, когда французские солдаты снова захватили одну флешь, а русские гренадеры, защищавшие её, были почти все перебиты. Обскакав Семёновское справа, литовцы, ахтырцы и новороссийцы примчались к укреплениям, носившим имя Багратиона, встретились тут с лёгкой кавалерией генералов Бермана и Брюйера и скоро оттеснили её прочь.
Но это было лишь начало. До одиннадцати часов утра уланы ещё не раз являлись на флеши. Вместе с ними были пять конных орудий, огонь которых сильно способствовал отражению неприятеля. Надежда видела здесь то зелёные мундиры вюртембергских конноегерей Мюрата[80], то тёмно-синие куртки с белыми воротниками солдат польского 6-го Уланского полка, то блестящие латы кирасир из корпуса генерала Нансути[81].
Подъямпольский оказался не совсем прав. Сабли тут иногда звенели. Но постепенно их тонкий голос стал заглушать рёв орудий и треск ружейных залпов. Ядра, гранаты и картечь падали в шеренги сверху и валили всадников. Так было убито 26 человек в их полку и ранено 37. Ружейные пули по большей части попадали в строевых лошадей, которых погибло 78 голов. Ещё 24 человека и столько же лошадей пропали без вести при передвижениях от деревни к флешам и обратно. Из сражения Литовский полк вышел, имея в строю 378 человек и 339 лошадей[82].
Давно горело Семёновское. В нём рушились и оседали в огонь избы. По полю перед деревней носились табуны лошадей без всадников. У разрушенных укреплений имени Багратиона лежали горы бездыханных тел. От чёрного порохового дыма и чада пожаров над полем битвы поднялось плотное тёмное облако и закрыло солнце.
Полки 4-го кавкорпуса графа Сиверса стояли за оврагом у деревни Семёновское. Артиллерийская канонада продолжалась. Французы стреляли теперь по ним раскалёнными ядрами — брандкугелями, которые прочерчивали на тёмном небе алые дорожки. Как это ни странно, но Надежда была жива. Она видела живыми Подъямпольского, Чернявского, Семёна Торнезио, людей из своего взвода.
